Марья Антонова никогда не опаздывала, и всё, что она делала, имело определённую цель.

Разум Дмитрия воспроизводил прошедший день в обратном порядке: вечер, полдень, утро. Изменилась ли её ритмика? Он что-то упустил? Какой-то едва заметный знак? Могла ли она солгать ему в лицо так, что он не понял, даже несмотря на то, что носил у себя на шее самую суть её существа?

Какое нарушение могло произойти? Дмитрий эгоистично подумал сначала о себе. Он что-то сделал не так? Недостаточно почтителен? Или это она?

Нет. Насколько он знал, между ними ничего не изменилось.

Или всё-таки…?

Голоса за его спиной вырвали Дмитрия из раздумий. Внимание уловило загадочные взгляды, брошенные из разных частей комнаты. «Конечно,» — понял он внезапно, ощущая неприятный толчок в груди. Конечно. Он был дураком. Одно изменилось. Кое-что — единственная крошечная деталь — стало новым, ярким, другим. Потому что впервые Дмитрий был не просто Фёдоровым, сыном Кощея. Он стал Дмитрием Фёдоровым, ведьмой Манхэттена, представителем Манхэттенского ведьмовского Боро и человеком, который стоял теперь один.

Он изменился, но дело было не в нём. Он был гораздо меньшей частью, чем привык думать.

— Я знаю, где она, — сказал Дмитрий, когда звонок переключился на голосовую почту, и Иван нахмурился.

— Где? — спросил Иван, но у Дмитрия не было времени объяснять.

— Мне нужно идти, — бросил он, оттолкнув Ивана в сторону и игнорируя недовольные голоса, поднявшиеся за его спиной.

V. 20

(История)

Уход Марьи оставил Сашу в состоянии оцепенения, причины которого она не могла ясно определить. Более честная часть её самой, вероятно, ожидала, что Марья разрыдается, начнёт извиняться, умолять о прощении — хотя Саша никогда прежде не видела, чтобы Марья поступала подобным образом. На самом деле, Саша никогда не видела, чтобы Марья Антонова реагировала иначе, чем с той непоколебимой уверенностью, которая была у неё сейчас. И, возможно, именно это расстраивало её больше всего. Теперь Саша оказалась такой же, как любой другой человек в этом мире, а Марья никогда прежде не заставляла её чувствовать себя так.

— Что нам теперь делать? — пробормотала она, обращаясь ко Льву. Было трудно подсчитать свои победы и потери: вчера — без Льва, сегодня — без Маши. Неужели ей суждено иметь либо одно, либо другое?

— Не знаю, — ответил Лев, прижимая губы к её волосам, утешая. — Но, думаю, нам нужно остановить твою сестру, пока она не зашла слишком далеко.

— Но чего она может хотеть? — с болью спросила Саша. — Твой отец уже повержен. Роман наполовину сошёл с ума. А Дмитрий…

Она замолчала.

— Мне кажется, я всегда знал, что мой брат кого-то любил, — медленно сказал Лев. — Странно говорить это, хотя я никогда не видел своего брата влюбленным. Но он всегда казался мне человеком с разбитым сердцем, и, думаю, именно это делало его таким… необъятным. Таким недосягаемым. — Он сделал паузу. — В нём всегда была эта благородная печаль, как у человека, который потерял всё, но отказался быть опустошённым.

Эти слова эхом отозвались в пустотах Сашиного восприятия; в пробелах истории, которой она никогда не знала, но чувствовала, что эти пустоты должны быть заполнены.

— Моя сестра была такой же, — наконец сказала она. — Я всегда думала, что она такая из-за чего-то, что произошло ещё до моего рождения. Как будто она чувствовала утрату веками. Жизнь за жизнью.

— Можешь представить? — спросил её Лев, покачав головой. — Чувствовать себя так.

Он обвил её руками, почти инстинктивно, как будто без прикосновения слова теряли всякий смысл.

— Я не могу представить, чтобы нашёл тебя, а потом позволил тебе уйти. Я бы не смог этого сделать, — сказал он. Саша почувствовала, как его хватка стала крепче. — Ни за что. Я бы научился ненавидеть каждую частицу этого мира, каждого, кто удерживал бы меня от тебя.

Саша медленно расслабилась в его объятиях, позволяя себе прижаться щекой к его груди.

Она сделала вдох — медленный, для уверенности. И выдох.

Затем второй — для очищения.

И третий — для осознания.

— Нам нужно выяснить, куда она направляется, — сказала Саша. Ощущение ясности неспешно зарождалось в её голове, словно тонкие нити пробирались сквозь её кости. — Не так ли?

Голос Льва был необычайно мрачным:

— Да. Я думаю, что мы обязаны это сделать.

V. 21

(Мертвые девочки)

— Бридж, — сказал Роман, начиная умолять с того самого момента, как появился на пороге кабинета Брина. — Пожалуйста. Мне нужна твоя помощь. Ты ведь знаешь мёртвых, верно? Если бы ты мог заступиться за меня, сказать ей, что я сожалею…

— Роман, — перебил его Брин, поднимаясь со своего места, — когда я предложил встретиться здесь, это было для того, чтобы ты помог мне, а не наоборот.

Роман моргнул, дико глядя на него.

— И с какой стати мне делать тебе одолжение, Бридж?

— О, ты не делаешь одолжение, — уверил его Брин с усмешкой. — Ты и есть одолжение.

Он отступил в сторону, открывая вид на кресло за ним, в котором, скрестив ноги, сидела Мария Антонова. Роман застыл, медленно повернувшись, чтобы посмотреть на неё.

— Значит, ты жива, — хрипло произнёс Фёдоров, и она рассмеялась.

— Да, несмотря на все твои старания, — ответила она, оглядывая его с головы до ног. — Ты выглядишь испуганным, Рома, — заметила она, обернувшись к Брину. — Разве он не выглядит испуганным, Бридж?

— Да, — согласился Брин, прислоняясь к своей книжной полке. — И, честно говоря, у него есть на это полное право.

— Согласна, — произнесла Мария, снова обращаясь к Роману. — Я слышала, моя сестра преследует тебя, — заметила она безразлично. Он молчал, и на её лице заиграла улыбка. — Хорошо. У меня были планы поступить так же.

— Чего ты хочешь от меня? — выдавил Роман, напряжённо молча. — Я пытаюсь искупить свою вину.

— Ты даже не стараешься, — сказала Мария. — Меня это не впечатляет. А тебя, Бридж?

— Нет, — отозвался Брин, но его взгляд уже был обращён к Марье в ожидании. — Моё вознаграждение?

Она взмахнула рукой в сторону ящика его стола, из которого поднялась почка. Проведя ладонью над ней, Мария на мгновение остановилась, а затем жестом подозвала Брина.

— Подойди сюда, — сказала она, и Брин, демонстрируя притворную неохоту, шагнул вперёд, под пристальным взглядом Романа. — Теперь, Рома, — продолжила она, — расскажи мне, что тебя беспокоит. Ты боишься, что моя мёртвая сестра убьёт тебя, да?

Она положила прохладную руку на спину Брина, медленно скользя пальцами под его рубашку. Её пальцы, казалось, двигались утешающе, но вскоре они вонзились в кожу, заставив его вскрикнуть от боли.

— Я могу поговорить с ней за тебя, — продолжила Мария, её взгляд неотрывно был прикован к Роману. — Но ты сделаешь для меня одну вещь.

Брин повернулся, недовольно глядя на неё сверху вниз, и она покачала головой.

— Тише, пожалуйста, — спокойно предупредила она. — Я заключаю сделку с Ромой.

У Брина было отчётливое ощущение, что её маленькие колдовские пальцы проникли глубже, чем просто в его кожу.

— Я просто хочу, чтобы Саша знала, что это не моя вина, — выдохнул Роман. — Это не я…

— Это твоя вина, что я мертва, — напомнила Мария. Брин был уверен, что из-за освещения его кабинета стал заметен шрам на её груди. Был уверен, что Роман видит следы того, что он натворил. — Так чья же вина, Рома, если не твоя?

Что-то сжалось во внутренних органах Брина. Он едва сдержался, чтобы не закричать.

— Это вина моего отца, — прошептал Роман.

Мария вывернула руку Брина, обжигая его изнутри, и он издал ужасный крик, вцепившись в край стола.

— Да, именно так, — подтвердила она, и внезапно боль прекратилась. Она убрала руку и легонько похлопала Брина по спине. — Всё готово. Теперь это твоё.

Брин, тяжело дыша, поднял на неё ошеломлённый взгляд, но она уже снова повернулась к Роману.