— Ты не один из них, — выплюнул Роман, побледнев от ярости или страха. Иван был уверен, что скорее от второго. Он шагнул ближе, принюхавшись, словно собака, и устремил на него холодный взгляд. Марья всегда говорила, что его театральность была самым устрашающим оружием. — Ты работаешь на них, — продолжал Фёдоров, резко меняя тактику. — Если тебе платят, то, наверняка, твою лояльность можно купить.

— Ты недооцениваешь Марью Антонову, — заметил Иван. — И, что ещё хуже, недооцениваешь меня.

Фёдоров скривился.

— Если ты собираешься убить меня, — прямо сказал он, — просто покончи с этим.

— Это та милость, которую ты оказал Марье? — спросил Иван, и Фёдоров едва заметно вздрогнул. — Думаю, она бы устыдилась, увидев своего убийцу, умоляющим о смерти. Ты позоришь её даже сейчас.

— Кто сказал, что это я убил её? — Театральность Фёдорова, отметил Иван, выглядела гораздо менее угрожающей. Она напоминала детский щит — что-то, за чем можно спрятаться. Она не могла скрыть его стыда и всего, что отражалось в его тёмных глазах.

— Ты знаешь, что происходит, — тихо произнёс Иван, — когда убиваешь того, кого кто-то любил?

Фёдоров молчал.

— Ты действительно думаешь, что люди настолько одиноки, что после их смерти ничего не остается? Чтобы уничтожить что-то полностью, нужно уничтожить всё — стереть с лица земли, — сказал Иван, поднимая Роману подбородок, заставляя того встретить его пристальный взгляд. — У тебя хватит духа на это?

— Сколько человек убила Марья Антонова на твоих глазах? — с вызовом спросил Фёдоров. — Ты хочешь сказать, что она сожалела об этом каждый раз?

— Я ничего тебе не скажу, — ответил Иван, пожав плечами. — Я здесь не для того, чтобы наставлять тебя.

— Ты здесь, чтобы убить меня, — угрюмо сказал Фёдоров.

Иван снова пожал плечами.

— Кровь за кровь — обычная практика, — сказал он. — Почему бы тебе не стать следующим?

— Тогда сделай это, — выплюнул Роман. — Если ты считаешь, что меня нужно запугивать, в этом нет необходимости. — Он поморщился, внезапно ослабив хватку. — Жить хуже, — пробормотал он, и Иван неожиданно замер, внимательно вглядываясь в человека перед собой.

— Это нездоровая позиция, — наконец заметил Иван, и Фёдоров скривился.

— Просто убей меня, — сказал Фёдоров. «Роман», — внезапно подумал Иван. — «Рома, наверное. Наверняка его братья и отец называют его так». — Просто сделай это.

— Почему я должен это делать, — спокойно заметил Иван, — если ты, похоже, сам уже медленно уничтожаешь себя? Я не оружие в твоём распоряжении.

— Ты — оружие Марьи Антоновой, — вспылил Роман. — Её кулак, её клинок. Ты даже не принадлежишь самому себе, не так ли?

— А ты? — спросил Иван.

К его удивлению, Роман опустил голову, тяжело вздохнув.

— Я думал, что владею собой, — сказал Федоров. — Но если ты оставишь меня в живых сейчас, моим братьям грозит опасность. Я обзавелся долгом, который могу вернуть только ценой своей жизни. Обещаю, что не стану тебя преследовать, — он взглянул на Ивана, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на иронию. — Я обещаю, что моя смерть не будет тебя тяготить, Иван из Антоновых. Ты лишь освободишь меня. Пусть это принесёт тебе покой.

Иван шагнул ближе, и его рука зависла над грудью Романа. Он убивал разными способами — с магией и без неё. В его распоряжении было столько различных способов лишить кого-то жизни: одни были простыми, другие более интимными. Он мог осушить вены Романа, позволив крови стекать на пол. Он мог бы прошептать несколько слов и вызвать тромб в его мозгу. Он мог бы ударить его голову о бетон, разбив её вдребезги. Мог бы остановить его сердце, прервать дыхание, заставить жизнь замереть и наблюдать, как пустота медленно заполняет глаза Романа — точно так же, как это случилось с Марьей. С Машей. И тогда Роман стал бы как и она — исчезнувшим из поля зрения Ивана.

Пропавшим, как Маша. Но разве это можно было назвать справедливостью?

— Покой не приходит со смертью, — наконец сказал Иван, и Роман выдохнул измученно и облегченно. Иван сделал решительный шаг назад, разжав хватку, как вдруг за его спиной раздался низкий, угрожающий рык.

— Извините, Иван, — произнес Стас Максимов, — но, при всем уважении, я не согласен.

III. 16

(Простейшие принципы)

Стас не собирался следить за Иваном. Он убеждал себя, что его не интересует старая вражда семьи его жены. И всё же, казалось, что его тело действовало вопреки разуму, само ведя его сюда. Сначала шаги, а затем это странное чувство голода. Особенно когда он осознал, что делает Иван. Что то тот мог сделать: восстановить равновесие.

Кровь за кровь. Самый элементарный из принципов. Древнейшая из расплат.

Фёдоров, чья спина была вжата в бетонную колонну, мало напоминал Дмитрия, но сходство всё же было очевидным. Эта гордая осанка, слишком дерзкий взгляд, волосы, хоть и тёмные, а не золотистые, обрамляли его голову короной, в точности как у Дмитрия. Все это означало, что этот человек, как и все мужчины семейства Федоровых, был ответственен за смерть Марьи. И что хуже — именно он и убил её. Он держал тот самый клинок.

И теперь Иван его отпускает.

Гнев, который Стас не позволял себе испытывать к убийце своей жены, всколыхнулся в нем, сметая остатки здравого смысла и взрываясь болезненной вспышкой. Этот гнев был острым и колючим, словно ножи, разрывающие его плоть. Стиснув зубы от страдания, Стас оттолкнул Ивана, чтобы оказаться лицом к лицу с тем, кто убил Марью.

— Как она выглядела? — холодно спросил Стас, вглядываясь в лицо мужчины, которого, несомненно, звали Романом Фёдоровым. — Когда ты её убивал, ты видел её лицо?

Роман молчал, лишь кривился в безмолвной гримасе. Этого оказалось достаточно, чтобы Стас нанёс удар — изо всех сил, так что кулак пробил воздух в лёгких Романа, заставив его задыхаться, кашлять и сплёвывать от боли, похожей на ту, что клокотала в груди Стаса.

— Скажи мне, — прорычал он, отталкивая Ивана, когда тот шагнул вперёд, — скажи, ублюдок, ты хотя бы осмелился взглянуть ей в глаза, когда в них угасал свет, или же вонзил нож ей в спину, как предатель, как грёбаная крыса?…

— Когда твоя жена умирала, — прохрипел Роман, высоко подняв подбородок, — она признавалась в любви моему брату.

Его губы слегка скривились в насмешке, и Стас нанес еще один сильный удар. Его костяшки разбили Роману рёбра, вызвав громкий хрип и пронзающую боль в собственной руке — отдача от удара, что оказался неточен.

— Она, — попытался проговорить Роман, вновь задыхаясь и захлёбываясь, — она никогда не любила тебя… никогда…

Ты не был ей нужен. Уж точно не так, как Дима…

— Нет, — хрипло произнёс Стас, стиснув его горло. — Нет, ты лжёшь…

— Стас, не слушай его! — крикнул Иван, снова хватая Стаса за руку, пытаясь оттащить его назад. — Стас… СТАС!

Стас вырвал руку и толкнул Ивана так, что тот оказался на полу.

— Ты лжёшь, — зарычал он, готовый в ярости обрушиться на Романа. В следующую секунду — настолько быструю, что Стас едва успел ее уловить, — он развернулся, вытянул руку, и проклятие сорвалось с его ладони..

Точно в цель, если бы не вмешалось что-то другое.

— Нет! — услышал Стас позади себя крик, отразившийся эхом от стен. На мгновение Стасу показалось, что это голос его жены, его Маши; ему даже померещилось, что он видит ее там, в ее любимом пальто — знакомое пятно среди боли и ярости.

Но это была не Маша.

И проклятие угодило не в Романа.

III. 17

(Лев и его дар)

Дмитрий как-то сказал Льву, что у него есть дар выбирать правильное время. «Всегда идеально», — шутил он, взъерошивая Льву волосы, — «всегда оказывался в нужный момент: секунда позже — и было бы слишком поздно, секунда раньше — слишком рано». Когда Дмитрий сказал это впервые, он имел в виду то, как Лев успевал увести его с дороги в тот момент, когда проезжал фургон с мороженым, или позже, когда они выросли, ловил такси с горящим огоньком прямо в ту секунду, как поднимал руку. «Одно из твоих маленьких волшебств», — сказал тогда Дмитрий, и эти слова пронеслись в мыслях Льва, когда он увидел, как Стас Максимов разворачивается, медленно разжимая пальцы, словно время растянулось.