Имя сорвалось с её губ раньше, чем она успела себя остановить. Затем, затаив дыхание, она начала узнавать его по частям: та же тёмная шевелюра, то же телосложение, то же сдерживаемое раздражение. Она узнала его по рукам, по привычному движению пальцев, по тому, как его взгляд останавливался на ней с выражением: «Саша, серьёзно?»

Он выпрямился, прижимая ладонь к глазам.

— Но это не можешь быть ты, — прошептала она, глядя на него в замешательстве. Её разум отказывался верить тому, что видели глаза. — Это… Это Брин подговорил тебя?

Она тяжело дышала, не отрывая взгляда, а он медленно опустил руку.

— Саша, — сказал Лев, но это не мог быть он.

Лев исчез.

Лев умер.

Не так ли?

— Это не можешь быть ты, — повторила она, но на этот раз её голос дрогнул.

Он сделал шаг, а она осталась стоять на месте.

Ещё один шаг — и её взгляд, словно приклеенный, следовал за ним.

— Скажи, что я тебе сказал, — прошептал он, протягивая руку, чтобы убрать прядь волос с её лица. — Какие были мои последние слова тебе, Саша?

Она задрожала. Его пальцы коснулись её щеки мимолётно, мягко, а взгляд скользнул по её лицу, изучая её с трепетом.

— Ты сказал, — начала она, сглотнув, — ты сказал: «Я найду тебя, Саша».

— Да. Я сказал, что найду тебя.

Она ощутила, как время застыло; как реальность замерла, а её губы неосознанно потянулись к его, будто этим движением она могла доказать себе, что воздух в её лёгких настоящий.

— Я держу слово, — прошептал он прямо ей в губы, и его поцелуй вспыхнул странной, но до боли знакомой энергией. Это было мгновение, сложившееся в идеальную гармонию.

— Как… — выдохнула она, не осознавая, что произнесла это вслух.

— Позволь мне всё объяснить завтра. А сегодня… сегодня я хочу только этого.

Если это был сон, его слова, казалось, говорили: пусть утро принесёт конец, пусть солнце сделает своё дело.

Она снова притянула Льва к себе, целуя его с твёрдостью, которую, казалось, давно потеряла. Мир выглядел совершенно иначе без Льва Фёдорова, а с ним он снова засиял.

— Ещё не поздно полюбить тебя, Лев Фёдоров? — спросила она, сплетая его пальцы со своими.

Он покачал головой, увлекая её за собой.

— Саша, для нас никогда не поздно, — хрипло пообещал он. Его большой палец нежно провёл по её щеке, и они оба растворились во тьме.

V. 16

(Популизм)

Отсутствие Стаса Максимова стало для ведьм Боро ощутимой потерей — и дело было не только в его пропавшем голосе. Это была утрата человека, который уже обладал тонким пониманием их обычаев, секретов и уклада жизни. Теперь же ведьмы торопились заполнить образовавшуюся пустоту стабильностью — кем-то, кому можно было либо неохотно доверять, либо умело лгать.

Стас принадлежал скорее к первому типу. Он был уравновешенным и хорошо обученным своим отцом не слишком агрессивно противостоять сложившемуся политическому статус-кво. Хотя Максимов считался одним из «хороших», он, без сомнения, был и одним из умных. Он знал, кого стоит избегать, а к кому обращаться за помощью, и умел держать язык за зубами — качество, полезное как для союзников, так и для противников. Он хранил свои подозрения при себе, так же как молчали и те, кто подозревал его в излишнем влиянии со стороны его жены и её сомнительных поступков.

Идеальным вариантом для ведьм Боро было бы заменить Стаса его копией: каким-нибудь двадцатилетним молодым человеком, который понимал бы, что для достижения высот лучше не высовываться. За несколько десятилетий, не делая ошибок, такой мог бы подняться. Лучшим сценарием, по мнению большинства ведьм, был бы «чистый лист», новая кровь — человек, которого они могли бы сформировать или сломать по своему усмотрению. С подтекстом цикличности: кто-то, кто был бы обязан своим успехом (и, следовательно, абсолютной преданностью) именно ведьмам Боро.

Дмитрий Фёдоров, ведьмак с уже сложившейся репутацией, был совсем не тем кандидатом, на которого они рассчитывали. К счастью, Дмитрий и Марья прекрасно это понимали и разыграли свои карты грамотно. Марья, в частности, оказалась права, сделав Джонатана Морено ключевой фигурой: благодаря его тонкой политической работе, включавшей лишь намёки на тайные рукопожатия, Бруклин склонился в сторону Фёдорова. Квинс, Стейтен-Айленд и Бронкс единогласно согласились.

Последний Боро — Манхэттен — оставался настороженным. Некоторые ведьмы веками ненавидели влияние Кощея и смотрели на Дмитрия, его известного союзника, с подозрением или даже страхом. Другие, друзья Стаса Максимова и его отца, не могли смириться с мыслью, что место Стаса займёт кто-то вроде Дмитрия, и потому яростно спорили. «Дмитрий не поддаётся давлению, его нельзя использовать, а значит, невозможно и контролировать», — говорили они. Передать голос Стаса Максимова Дмитрию Фёдорову было всё равно что доверить власть не лисе, а змее. Лиса была предсказуемой и безопасной, если держать её когти под контролем. Змея же могла только жалить.

Но решение нужно было принимать, и разногласиям не оставалось ничего другого, кроме как утихнуть. Благодаря согласию четырёх Боро голос Манхэттена перестал быть поводом для споров. Итоговый результат нельзя было назвать единогласным (даже слово «вынужденный» звучало бы слишком мягко), но Манхэттен всё же проголосовал за Дмитрия Фёдорова, чтобы он занял вакантное место, оставшееся после преждевременной кончины Стаса Максимова.

Спустя несколько часов Дмитрий получил поддержку всех пяти Боро.

— Поздравляю, — сказал Джонатан Морено, довольный проделанной работой. Он считал, что не сделал ничего плохого, и, возможно, был прав. В конце концов, какая разница, каковы его намерения? Власть есть власть, — как часто говорил Кощей. Решения (и те, кто их принимает) обладают силой, и использование этой силы — справедливое или нет — всё равно остаётся выбором. — Что теперь будешь делать, Дмитрий?

— Всё, что обещал, — заверил его Дмитрий. — Слишком долго Боро находились под контролем тех или иных преступников, — заявил он, окинув взглядом комнату. — Это скоро изменится.

По залу прокатились возбуждённые и тревожные возгласы.

— Вы планируете свергнуть Бабу Ягу? — спросила одна из ведьм. Она голосовала за Фёдорова без колебаний; не все были друзьями Стаса Максимова. Многие недолюбливали женщину, чьи интересы Стас защищал, по причинам, варьирующимся от вполне обоснованных до откровенно нелепых.

— Да, — подтвердил Дмитрий.

Несколько ведьм тут же переглянулись, и их лица исказились тревогой. Именно этого они и боялись, и потому зашептались, загудели. «Баба Яга в целом была безвредной», — шептали они. — «Куда хуже другие преступники. Она не вмешивалась в дела Боро. Если Яга исчезнет, какая новая угроза займёт её место в качестве соперника Кощея?»

— А Кощей? — осторожно уточнил Джонатан, задавая вопрос, вызвавший всплеск эмоций.

— Да, — подтвердил Дмитрий.

По залу вновь прокатилась волна шёпотов, похожая на раскат далёкого грома.

Дмитрий выжидал. И когда, наконец, наступила секунда нарастающей, звенящей тишины, ведьмак из Квинса медленно поднялся на ноги.

— Как? — требовательно произнёс он.

— Прекрасный вопрос, — с лёгкой улыбкой отозвался Дмитрий, окинув взглядом зал. Он напомнил себе, что Марья должна была появиться с минуты на минуту. Всё было почти завершено, и эта мысль принесла с собой редкое ощущение облегчения, которого ему было достаточно. — Как хорошо, что вы его задали.

V. 17

(Освобождение)

В тёмной комнате Саша и Лев едва перекинулись и парой слов. Их молчание наполнилось тихими, искренними касаниями: «Я скучала по тебе. Только по тебе. Всегда по тебе». Она осторожно проводила пальцами по его лицу, словно проверяя, настоящие ли эти черты, принадлежат ли они ему, и убеждаясь, что это не сон. А он зарывал пальцы в её волосы, будто был пленником святости каждого локона. Её движения были неуверенными, как если бы он мог ускользнуть из её рук в любой момент. Поэтому он раздевал её медленно, терпеливо, напоминая о её телесности, о жажде, которая не угасла, о её потребностях — и о своих.