Он пожал её руку, хватка его была крепкой.

— Итак, это мир.

Яга выдернула руку с явным отвращением.

— Это не мир. Это тупик. Это жертва, — сказала она. — Твоя и моя. Мы оба заплатили цену, и это наше доказательство.

После этих слов она развернулась и растворилась в воздухе. Кощей закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Папа, — раздался приглушённый голос.

Кощей обернулся, потрясённый тем, что не заметил присутствия сына у входа.

— Папа, — повторил Дмитрий, его голос сорвался. — Ты только что отдал Льва?

— Дима, — вздохнул Кощей. — Иногда необходимо…

— Это твой сын! — перебил Дмитрий, отшатнувшись с отвращением. — Мой брат, папа! Как ты мог?

— Дима, послушай. Это было неизбежно. Возмездие, — проговорил Кощей. — Ты слышал Ягу. Почти наверняка это должен был быть Лев…

Но его золотой сын был переполнен яростью, его терзали боль и тени прошлого.

— Чего достигла твоя ненависть, папа? — спросил его Дмитрий, цедя каждое слово. — Больше десяти лет назад одна женщина отвергла тебя — великого Кощея Бессмертного, — и всё, что ты сделал с тех пор, это разрушение. Антоновы построили империю, они создали своё наследие, а что сделали мы?

Кощей не ответил, и Дмитрий покачал головой.

— Кто мы такие, — выплюнул Дмитрий, — как не ожесточённые люди, преданные сыновья, которые разорвали друг друга и самих себя ради малости, что зовётся твоим одобрением?

— Дима, — вздохнул Кощей, пытаясь протянуть руку к сыну. — Дима, пожалуйста.

— Сегодня я потерял достаточно, — ответил ему Дмитрий, отстраняясь. — Я потерял слишком многое, а теперь еще и веру в тебя. Надеюсь, вкус твоего мира покажется тебе из-за того, что ты совершил.

— Дима… — умоляюще произнёс Кощей, поднимаясь на ноги. — Дима…

Но Дмитрий, который никогда раньше не поворачивался к отцу спиной, уже ушёл. В его отсутствие Кощей стиснул зубы и обернулся к фигурам в тенях.

— Убедитесь, что Баба Яга выполнит свою часть сделки, — резко бросил он теневым существам, которые дрогнули в ответ.

Затем тени заскользили по комнате, зловеще расползаясь по полу.

III. 20

(Мир)

Иван едва мог понять, кто пришел в движение первым. Возможно, это был Стас, который поднял руку, целясь куда-то между Иваном и Сашей, хотя его истинная цель осталась неизвестной. Или, может быть, это был Роман, который, мощным взрывом магии освободившись от оков, почти разрушил колонну и успел схватить пистолет, выстрелив Стасу прямо в грудь. А может, всё было наоборот. Возможно, мир сам по себе закончился, и теперь Иван стоял в оцепенении среди моря тел, глядя на дымящийся ствол пистолета в руках Романа Фёдорова. Возможно, ничего из этого вообще не было реальным.

Иван медленно поднял руки, взглянув на Сашу, которая, побледнев, прижала руку к губам. Роман, тем временем, смотрел на Ивана пустым взглядом, его губы были слегка приоткрыты.

— Иногда, — проговорил он, сглотнув, кивнул в сторону Стаса, — смерть действительно приносит мир.

Иван моргнул, а Роман осторожно наклонился, положил пистолет на пол и подтолкнул ногой к Саше.

— Значит, ты убьешь меня? — спросил Роман, поднимаясь. На этот раз это был не столько вопрос, сколько утверждение. «Ты убьёшь меня?» — почти так, как если бы он спросил: А сможешь ли ты спать этой ночью? Сможешь жить со всем этим? Сможешь ли ты существовать в этом мире, как прежде? Будешь ли ты когда-нибудь прежней?

— Нет, — сказала Саша. Брови Романа дрогнули, смешав удивление с тонкой насмешкой.

— Не то чтобы я не хотела, — добавила она горько, опуская руку. — Ты заслуживаешь смерти. Но я не могу… — Она с трудом сглотнула, поджав губы. — Я не могу.

Её взгляд упал на Льва Федорова, чьи щеки начали терять свой юный румянец.

— Он просил меня не делать этого.

Роман открыл рот, собираясь что-то сказать, но Иван шагнул вперёд, встав между ними, и покачал головой.

— Беги, — посоветовал Иван, указывая жестом, и на миг Роман просто застыл.

Затем он повернулся, не сказав ни слова, и исчез в мерцании, будто провалился сквозь время и пространство.

Иван застыл, не зная, что делать дальше — куда идти, кого поднимать — пока не услышал позади шаги. Он обернулся, узнав знакомую походку, стук каблуков, который невозможно спутать c любым другим, и облако розовой воды, ассоциировавшееся у него лишь с одним человеком на земле.

Фигура, которую он сначала принял за наваждение, медленно подошла к Саше, которая с не меньшим изумлением смотрела на неё снизу вверх.

— Как это… как ты… — прошептала Саша. Фигура коснулась её виска, высвобождая яркий всполох света. Саша пошатнулась, её колени подогнулись; отчего девушка рухнула на пол, но незнакомка склонилась, чтобы подхватить её. Одной рукой она поддержала колени Саши, другой — её спину.

Когда Саша взмыла в воздух в объятиях существа, которое могло быть лишь миражом — или вовсе незнакомцем, — тени закружились вокруг них, и фигура повернулась к Ивану.

— Она… мертва? — пробормотал Иван в неверии, глядя на остекленевшие глаза Саши. — Ты просто…

— Пока да. Ты идёшь? — мягко спросила фигура.

Иван замер, потрясённый. Возможно, мир и впрямь закончился.

— Да, — выдохнул он наконец. Потому что другой ответ, как бы он ни пытался, не мог бы сорваться с его губ. — Конечно, Марья. Как пожелаешь.

На звук своего имени Марья Антонова слегка улыбнулась. В её руках всё ещё лежало обмякшее тело младшей сестры. Она повернула голову, дожидаясь, пока Иван осторожно опустит ладонь ей на плечо.

— Ты хороший человек, Иван, — прошептала она. — Хотя, как телохранителю, тебе ещё есть над чем работать.

Иван почувствовал, как прохладный ночной воздух обвил его, словно младенца, которого пеленают, или ребенка, которого заключают в объятия. Из его груди вырвался тихий смех, наполовину похожий на рыдание. Этот звук показался ему ещё одной жертвой, которую поглотит ночь. А может, это было лишь плодом его воображения, но, пока они уходили, Иван бы поклялся, что тени вокруг них закружились в танце, излучая почти карикатурную радость.

III. 21

(Сердце)

Когда Марья Антонова умерла, Дмитрий Фёдоров аккуратно положил её сердце в шкатулку и разместил её на своём столе, ожидая момента, когда он сможет с ним расстаться. Ещё семнадцать лет назад она рассказывала ему о своём желании: чтобы её сердце было похоронено и надёжно спрятано.

Дмитрий не был готов попрощаться с ней — и, возможно, никогда не будет, — но, так или иначе, ему казалось неправильным удерживать ее в таком состоянии. Держать ее замершей, как и он сам, неспособной предотвратить грехи, совершенные их семьями: эту вражду и, следовательно, ужасы, которые неизбежно за этим последуют.

Дмитрий понёс шкатулку с осторожностью к месту, где впервые признался ей в любви. Земля там была твёрдой, копать было тяжело — он делал это руками, — но в конце концов вырыл яму у подножия дерева в саду, где они играли детьми. Здесь он говорил ей о своих чувствах. Здесь он её целовал. Здесь он её любил. И теперь он похоронит её, как она когда-то просила.

Он замер, держа шкатулку в руках, и нахмурился, заметив что-то странное.

Пульс, понял он с тревогой, и дрожащими пальцами открыл замок.

В тот момент, когда он резко распахнул крышку, сомнений больше не осталось. Сердце внутри билось. Оно пульсировало, каждое движение было ритмичным и точным. Ошибки быть не могло.

Чудо, которым было сердце Марьи Антоновой, каким-то образом ожило, и Дмитрий, затаив дыхание, смотрел, как оно посылает ему знак. Призыв. Объявление войны.

«Береги его для меня, Дима. Не дай никому его найти».

Дмитрий медленно улыбнулся, и его улыбка засияла, как солнце.

Сердце Марьи Антоновой начало войну. И как-то оно её завершит.

II. 22

(Жизненная сила и органы)

Раздался глухой стук, и Бринмор Аттауэй поднял взгляд, наткнувшись на фигуру старика, внезапно появившегося в его гостиной.