— Хочу и изменяю, — и ресницами кокетливо взмахнула.

И откуда что взялось. До сегодняшнего дня слова «кокетливо» у меня даже в лексиконе не было, не говоря уже о том, что из-под ресниц я молнии метала, а не сердечки. Генерал засмеялся, но в его смехе мне почудилась едва скрытая злоба:

— В первые три месяца после свадьбы, молодой муж, поймавший супругу на измене, имеет право казнить ее прилюдно, — сказал он преувеличенно нежно.

— А мне плевать, — ядовитой лаской в моем голосе можно было травить садовые сорняки. — Через три дня я умру и без заботливой помощи супруга.

Мы стояли, как два врага, глаза в глаза, смешиваясь дыханием, жаром и почти телесно ощутимой враждебностью, от которой нормальным людям становится неловко. Неловко ненавидеть человека, чьи губы в сантиметре от твоих собственных.

Позади снова хлопнула дверь.

Клянусь, я подпрыгнула от напряжения, как кот на аэрогриле, а когда подняла голову, сад был пуст. Генерал словно в воздухе растворился.

В дверь заглянуло знакомое неприязненное лицо брата Вальриольха, которого я про себя бессовестно сокращала до Валя.

— Вы уже здесь, — едко проговорил он. — Что за материнский артефакт, показывайте.

Разумеется, никакого артефакта при мне не было, поэтому я с досадой вернулась к подушке и встала на колени перед статуей:

— Я его не нашла, — сказала не оборачиваясь и выверяя каждое слово. — Это очень странно, брат Вальриольх, я чувствую себя оскорбленной.

Первое правило конфликта — заставьте оппонента защищаться и ему будет не до нападения. Валь об этом правиле явно не знал. Вид у него сделался виноватым и агрессивным одновременно, из чего следовало, что гаденыш не только хотел экспроприировать мой несуществующий артефакт, но и обыскивал мою келью.

— Прошу, не беспокойте меня во время молитвы, — а то я не успею сбегать на чердак и обратно. — Мне сложно сосредоточится, когда постоянно заходят.

— Если желаете провести день без пищи и воды, дело ваше, — язвительно сказал брат. — Только молиться лучше перед отцом-драконом, а не у окна.

В любой другой день, у меня бы уши костром пылали, но близость смерти меняет приоритеты. Я обернулась и холодно пожала плечами:

— Мне показалось, что кто-то стучит в окно, вот я и подошла.

— Это невозможно, — отрезал Валь. — Храм окружен божественной защитой, и его территорию не могут нарушить посторонние. Защита просто сожжет нарушителя.

Ну что тут скажешь? Первый генерал и впрямь пылал, хотя и по другой причине. Надо поосторожнее быть с этой защитой, а то дырявая она какая-то.

Когда брат Вальриольх, наконец, ушел, я для честности еще немного помаялась на коленях, но когда меня не побеспокоили ни через час, ни через полтора, бесшумно поднялась и скользнула к окну. Открыла створку и… столкнулась с непредвиденными трудностями. Стоило перебраться через высокий проем, как меня накрыло слабостью и дрожью, и несколько минут я сидела спиной в стену, давая телу отдых.

После с трудом поднялась и осторожно двинулась к центральному дому. Распорядок дня и карту, показанную братом Велеем, я запомнила прекрасно, поэтому шла хоть и таясь, но уверенно. До обеда высокорожденные драконы тренировались на плацу. И пропускать тренировки никто не смел. Не сейчас, когда первым на плац выходит император.

В дом вошла через черный ход, но соблюдая осторожность. Пока меня заметят, пока побегут к Дарешу, пока он придумает причину для ухода, я уже вернусь и вовсю буду бить поклоны в храме.

Одежда оказалась на месте. Заботливая швейка разложила ее на кровати, а ботинки поставила на скамью.

Собрав вещи, я на несколько секунд остановилась на пороге чердачной комнатушки. Сыро, тесно, темно. Серое от частой стирки белье, на простыне запеклась кровь после последнего урока мужа. Эйвери тогда вернулась под утро и у нее не осталось сил забинтовать рассеченные плетью руки. Старые занавески на стенах.

Островок обманчивого покоя в центре враждебной территории. Откуда-то я знала, что больше не вернусь сюда. И я смотрела. Запоминала. Я не из тех, кто прощает своих обидчиков.

Из комнаты я вышла намного осторожнее, чем зашла. Улепетывать от преследователей с кипой вещей в руках и с таким слабеньким телом было плохой затеей.

Осторожным шагом выскользнула в коридор и тут же замерла, прислушиваясь к шуму на втором этаже. Никого. Дом, словно вымер.

Можно подумать, что уйдя на плац, Дареш утащил с собой всю прислугу и домочадцев.

‍Вещи были объемными, выворачивались из рук и я прижала их покрепче, сминая подбородком кусок высвободившейся ткани.

Было тихо, и я рискнула спуститься.

Неслышно скользнула к лестнице, когда, скорее почуяла, чем услышала, знакомый голос.

— Не успел. Эта… с-с-супруга… — шипящий голос Дареша застал меня врасплох.

Я уже успела спуститься на один лестничный пролет и теперь буквально распласталась по стене. Муженьку вздумалось изливать душеньку незнакомцу под лестницей. Чудо, что он меня еще не почуял.

Память Эйвери тут же подкинула путаные объяснения. Дареш не любил лишних телодвижений, и в случае сложных переговоров или секретных операций, просто ставил принудительную печать на второй этаж, которая пропускала только членов рода. К сожалению, вчера этим членом стала и я. Потому-то мне и удалось беспрепятственно войти в дом. Дареш меня или не посчитал, или забыл, или решил, что я из храма носа не покажу.

— Вейр Харраш обеспокоен тем, что ритуал не был завершен, — незнакомый голос полз страшным шепотом по коже.

— Вы же видели позор драконьего рода, с которым меня принудили обвенчаться, — рявкнул Дареш, уже не сдерживаясь. — Я выставил дуреху из спальни. Прикасаться к ней мерзко!

Оу. Ну это ты врешь, голубчик. Полфлакона зелья на тебя, неприкосновенного, извела.

— Вейр Харраш…

— Вейр Харраш всего лишь брат Императора, пусть знает свое место! Его Величество слишком добр к гаденышу, если позволяет вмешиваться в свои дела.

Брат Императора — это ведь первый генерал? Вряд ли у него много братьев.

Сердце у меня зачастило, как безумное, а после словно споткнулось и упало. Свалилось куда-то в живот, голову, как ватой обложило, скрадывая звуки и голоса.

Я с силой сжала руки, короткие ногти до боли впились в ладонь.

«Заткнись, Величка, — подумала со злобой. — Свои детские обидки будешь ночами выплакивать, а сейчас заткнись и слушай. Не смешивай работу с эмоциями».

Собственное имя, даже сказанное про себя, привело меня в чувство. Жизнь приучила входить в рабочий настрой с полувдоха. Неважно, дождь, снег, солнце, горе или радость, а мы приходим на работу, садимся в кресло на вершине мира, улыбаемся и пашем, даже если в груди от боли огнем горит.