В груди нехорошо дрогнуло. Я ненавидела ос. Точнее сказать, боялась до смерти.

— Ну и напрасно, — много лет я обуздывала свои страхи, справлюсь и с этим. — Не каждый будет делать со своей любимой женщиной все, что ему захочется. Иногда фантазии гораздо безопаснее исполнить с какой-нибудь на все согласной веей или со смертницей вроде меня. Не так ли, вейры?

Искоса взглянула на стражей, и те, покраснев, замычали что-то протестующее. Мол, как можно, вейра, мы бы никогда. Но выглядели неубедительно.

В глазах Лети, оценившей их вишневые от стыда физиономии, мелькнуло беспокойство. До этого момента она идеально играла влюбленность в Дареша, я едва не поверила. Но сейчас передо мной стоял маленький отчаянный хищник, готовый биться за славную добычу, и сколько было любви, а сколько расчета в его сердце, я бы не рискнула сказать.

— К чему это ты клонишь, замухрышка?

— Полагаю, в покоях Дареш… доминирует? — спросила осторожно и тут же получила подтверждение своей версии.

Лети совершенно окаменела, притушив ресницами блеск глаз.

— Но, видишь ли, — продолжила я голосом змея-искусителя. — Ему нравится пожестче. Дареш попросил меня связать его и… И прочее. Правда, я не решилась его выпороть.

Стража навострила уши, а у мадонноподобной Лелиане глаза стали размером с блюдца, она резко отвернулась.

— Я и без тебя знаю, что нравится моего будущему супругу, а что нет.

Голос у нее нехорошо дрогнул, и она, наконец, открыла дверь в покои. С удовлетворенной улыбкой проводила ее бегство и развернулась к знакомой неприметной лесенке на нижний этаж.

Вторым пунктом моего выживания значилась кухня. Я хотела есть. За последние сутки я разве что червячка заморила. В прямом смысле. А я женщина активная, мне требовался комплексный обед из трех блюд, кофе и… много кофе.

Эйвери побаивалась скопления прислуги и бытового этажа. Ее обсуждали и осуждали, а случалось что и горевали притворно. Говорили, уж лучше родиться веей, да зато замуж за доброго и молодого, в маленьком, да своем домишке, в тепле и сытости. А не на чердаке, рыдая ночами от боли и холода.

Коридоры встретили меня темнотой, едва слышным разговором и запахом сладкой сдобы. Драконы — редкие сладкоежки, напомнила память. Неслышно ступая, я пробралась поближе к голосам, и сумела различить рыдания:

— Вейра Лелиане замучит меня. Показалось ей, что вейр внимателен ко мне, а как ему не быть внимательным, коли муж мой теперь калека. По его ж вине…

— Тш-ш, соображай, что говоришь! — зашипел второй голос и с сомнением добавил: — Поворчит она и простит, где этой драдере найти искусную швейку, коли ты лучшая в наших краях.

— Замучит, как есть замучит. Вчерась щеку мне магией прижгла… Оставит меня без глаза, а у меня деток двое…

Швейка Дорин, промелькнуло в голове. И впрямь необыкновенно талантлива. Эта она шила Эйвери свадебное платье — буквально за неделю из старомодной кучи шелка выпестовала волшебной красоты наряд. И по фигуре, и к лицу. Муж ее, один из талантливых драдеров, взял простолюдинку женой, не побоялся. Жила бы она при нем дерой из среднего класса, если бы муж в последнем бою не остался хромым калекой.

Я встряхнулась. Своих бед полно, до Дорин ли мне?

На кухне царил кавардак, в коридоре стоял приятный сумрак, а половина слуг собралась в служницкой на передышку. Напившиеся вейры собрались куролесить до рассвета, обслуги им уже не требуется. Так что я спокойно прошлась вдоль стола, набрала на вымытую тарелку всякой всячины и улизнула в комнату.

Если, конечно, это можно назвать комнатой…

Память Эйвери явно приукрашивала горькую действительность. Невыметаемая неделями пыль по углам, паутина на верхних, незаделанных балках, ветер в щели, узкое окошко и запах отсыревшей древесины. Лето, а в комнате осенний холодок кожу пощипывает.

Окно я закрыла поплотнее, для начала оглядев доступное пространство на предмет ос. Тело Эйвери легко переносило укусы, но… лично я ос боялась до икоты.

Решительно поставив поднос на колченогий столик, распахнула шкаф. Потом закрыла. Выпила жадными глотками захваченный с кухни стакан воды, набралась духу и открыла снова.

Ей-богу, умела бы плакать, заревела белугой, но делать нечего. Мне придется надеть Это. Бурый мешок из-под картошки, который наивная Виве считала домашним платьем. На самом деле, у нее были еще голубое и сиреневое платья, но одна ревнивая тварь изрезала их в лоскуты. Ну, Лети… Чтоб тебе до могилы с Дарешом жить.

Как ни странно, здесь было ростовое зеркало. Видимо, чтобы Эйвери видела себя почаще и не обольщалась.

Я всмотрелась в отражение, и совсем было отвернулась от нелестной картины, как кое-что меня смутило. Подошла к зеркалу ближе и вгляделась. Я видела себя в отражении стекол в зале, и мельком в коридорном зеркале, но даже не поняла. Оказывается, у нас с Эйвери было одно лицо. Мы с ней были похожи, словно двойняшки.

Если убрать чудовищную худобу, анорексичную бледность, сутулость и вечный страх, она будет такой же хорошенькой, как и я в своем мире. Да и приодеться бы ей не помешало. И прическу сменить. Но первым делом отъестся как следует.

Я уже переоделась в так называемое платье и приступила к запоздалой трапезе, когда в дверь постучали. У меня едва кусок в горле не застрял.

Это точно не Дареш, ему еще до утра стонать, и вряд ли Лети, любимый ее сутки из спальни не выпустит. И не старшая горничная, не просто горничная, и даже не стражи. Они бы просто не стали стучать и вошли силой.

Дверь тихо открылась и в комнату проскользнул вертлявый тощий мальчишка лет двенадцати.

— Здорово, подруга. Держи. Ты не просила, знаю, но я отличный парень, так что поблагодари меня в своих молитвах.

Он брякнул на покачнувшийся от нагрузки столик ветхий талмуд, приложил к губам палец и ужом выскользнул обратно в коридор.

И… что это было?

Мальчишка был одним из детей, воспитанных при монастыре, сын одной из черновых прислужниц. Он и в Бельх устроился мелким служкой из-за Эйвери. Двое никому не нужных, нелюбимых детей сдружились в монастырских стенах, несмотря на возраст и разность положений.

Но никаких книг Эйвери у него не просила вроде бы. С интересом взяла книгу в руки, но в дверь постучали снова, и я быстрее ветра метнулась к разоренному шкафу, закопав талмуд в обрезки. Там искать не будут, пока не увидят моей реакции на сделанную гадость.

— Войдите.

Дверь немедленно распахнулась. За дверью стояла старшая горничная. Губы у нее подергивались, а руки с такой силой сжали передник, что ткань того гляди треснет.

— Ты, деревенщина, — сказал она тихо. — Иди за мной.

Я рта открыть не успела, как горничная выдернула меня из комнаты с такой силой, что запястье обожгло острой болью. Попыталась вырвать руку, но, к собственному удивлению, мне это не удалось.