Несмотря на поднимающуюся в груди волну решимости, Милли на миг теряется: ей все еще кажется предательством навешивать такой ярлык на подругу.

— Да, подозреваемая…

— Что именно она у вас украла?

— Да легче сказать, что не украла! — говорит Милли сквозь слезы. — Она сняла все деньги с моих счетов в Банке Ирландии, до последнего гроша.

— О какой сумме идет речь?

— Тысячи! Двенадцать тысяч? Четырнадцать?.. Все подчистую!

О’Коннор присвистывает.

— Как ей это удалось? У нее был доступ к вашей банковской карте?

— Ну да… то есть сначала-то нет. В ее обязанности входило ездить со мной по всяким домашним делам. И вот в один прекрасный день мы вдвоем ехали в моем «Рено». Я никак не могла найти место для парковки — вы же сами знаете, как отвратительно у нас обстоит дело с парковками. Если бы у меня было время, я бы, пожалуй, и на это тоже официальную жалобу подала.

— Значит, вы искали место для парковки?

— И мы катались кругами целую вечность. В конце концов я остановилась прямо перед банком, и она сказала, что сбегает туда сама, а мне лучше остаться в машине, чтобы штраф не схлопотать. Я подумала — вот хорошо-то, и дала ей мою карточку.

— И пин-код назвали?

Милли неловко поеживается, и он говорит:

— Не вас первую так обманули, миссис Гогарти. Это очень распространенное преступление. Такие люди опытные профессионалы — они отлично умеют найти подход к любому простаку.

— Она мне была почти как дочь!

Из другого потайного кармана О’Коннор достает комок салфеток и подает Милли. Что он следом вытянет, интересно — бесконечную связку разноцветных платков из глотки? Но все-таки он душка, тем более для копа — более приятного полицейского и желать нельзя.

— Вы не помните, в тот день она отдала вам квитанцию?

— Вот именно! Да. Ни копейки лишней не сняла, все точно как я просила.

— Хм. И после этого вы стали ей доверять?

— Насколько я помню, сержант О’Коннор, после этого я больше никогда не проверяла квитанции… ну да, знаю, знаю.

— Да нет, что вы. Хорошо. А теперь не могли бы вы рассказать об ограблении дома? Когда это произошло?

— Не знаю. Я обнаружила это только сегодня утром. Я жила в «Россдейле» из-за пожара — вы знали, что в моем доме произошел пожар?

— Слышал об этом, да.

— Вы бы видели мою кухню! Черная, как ваша фуражка. И руку мне обожгло. — Она начинает расстегивать манжету.

— Я верю и так, — останавливает ее сержант. — Что именно пропало? Ноутбуки? Телефоны? Что-нибудь в этом роде?

— Все. Вся электроника. Даже плойку нигде не могу найти.

— Ясно. — Он откашливается и отодвигается от стола. — А еще что-нибудь? Кредитные карты? Наличные в доме?

Милли рассматривает крошечное пятнышко грязи на полу и, поникнув головой, говорит:

— Я дала ей денег в долг.

— Когда это было?

— В последний раз, когда мы с ней виделись.

И она рассказывает сержанту про Шона и вымыш ленную операцию.

О’Коннор внимательно слушает, и его лицо делается почти умильным, рот глуповато округляется.

— Это ужасное преступление, миссис Гогарти, — мягко говорит сержант. — Сколько денег вы ей одолжили?

— Тридцать тысяч евро.

— Бог ты мой. — О’Коннор глядит на нее с искренней жалостью. — И, вы говорите, она уехала из страны?

— Да. Вскоре после этого она звонила мне из Нью-Йорка.

— А откуда вы знаете, что не из Ирландии?

— Ниоткуда. Но она сказала, что звонит из Америки. И потом, она часто говорила, что хочет туда вернуться, но не хватает денег.

Сержант барабанит пальцами по столу.

— Послушайте, мне очень жаль, что с вами такое произошло, и мы этим займемся. Нужно, чтобы вы написали официальное заявление обо всем, что мне здесь рассказали. И мы составим опись всех пропавших вещей. Вот с этого и начнем. — И он встает. — Но, честно говоря, миссис Гогарти, если она уехала из страны, вряд ли мы много сможем сделать.

— Подождите! — Милли вскакивает на ноги. — Я должна увидеть этот протокол. Пожалуйста.

О’Коннор, стоящий уже недалеко от выхода, с тоской смотрит на дверь.

— Пожалуйста, — повторяет Милли.

— Позвольте мне спросить у вас кое-что, миссис Гогарти. Что вы намерены делать с этой информацией?

Она знает, по крайней мере в общих чертах, что будет делать. Она заставит Сильвию посмотреть ей в глаза. И вернет то, что принадлежит ей.

— Пожалуйста, это очень важно. Она украла единственное, на что мне не наплевать, а это очень ценная вещь. Кольцо. Подарок мужа.

— Присядьте на минутку. — Сержант подходит к столу, похлопывает ее по руке и говорит: — Я должен вам кое-что сказать, миссис Гогарти, и я хотел бы, чтобы вы взяли себя в руки, можете?

Она кивает.

— Нет никакого протокола.

— Что значит нет?

О’Коннор вздыхает.

— Вот так. Не знаю, сами вы что-то не так запомнили, или вас дезинформировали. Но никакого соглашения мы ни с кем не заключали. Так просто не делается. В подобных вопросах — по поводу поездок за границу и найма помощниц по дому — у нас нет никаких полномочий. Такого в принципе быть не могло.

— Не было никакого документа? Насчет суда?

— Не было, — подтверждает О’Коннор. — Никакого соглашения.

Милли таращится на него, начиная понимать, что же в действительности произошло.

— Полагаю, это ваш сын вам так объяснил?

Под моросящим дождем Милли катит обратно в свой разграбленный дом. Беспокойно, неутомимо бродит по своим обшарпанным комнатам. Снова ее обманули, и кто — родной сын, черт возьми! Это он во всем виноват. Это он, пусть и невольно, привел преступницу в Маргит. А теперь она не может даже отыскать следы этой женщины, потому что весь этот план был враньем с самого начала. Она, Милли, останется нищей. Ей придется воровать в магазинах, чтобы выжить, таскать бутылки с молоком с соседского крыльца (образно выражаясь, хотя она до сих пор тоскует по тем дням, когда молоко приносили прямо к двери), запихивать в рукав банки с джемом. Если подумать, ничем не хуже было бы сейчас выйти на улицу, проголосовать водителю, вернуться в «Россдейл» и сдаться.

Милли наливает виски — любимое средство Питера для снятия стресса — и выпивает одним глотком, но это ее не успокаивает. Может, ванну? А потом еще глоточек. Милли раздевается и с декадентским шиком берет стакан с собой. Через несколько минут она уже лежит в теплой воде и, немного успокоенная, размышляет об Америке. Сильвия наверняка в Америке.

Когда ванна наполняется почти до краев, Милли выключает воду и вдруг слышит скрип — отдаленный, но явственный. Она садится и хватается за края ванны: из задней части дома доносятся шаги, и они приближаются к ней. Кто-то проник в Маргит. Какая-нибудь цыганка или наркоман, а может быть, Сильвия вернулась, чтобы вынести оставшееся добро. Шаги останавливаются, кажется, у самой двери. Милли осторожно вылезает из ванны: упасть сейчас было бы совершенно некстати. Она снимает с вешалки жесткое полотенце и заматывается в него. Выхода, кроме двери, нет: в единственное окошечко даже кошка с трудом пролезет, да и вообще — для пожилой женщины она сегодня уже достаточно налазилась по окнам. В одной руке она сжимает древний ершик для унитаза, в другой — баллончик с лаком для волос. Вид у нее, должно быть, жутковатый — на голове розовая шапочка для душа, узкое зеленое полотенце едва прикрывает интимные места.

Милли на цыпочках крадется к двери. Она представляет себе массивного, дородного мужчину в черной балаклаве или тощего прыщавого наркомана. Ручка двери медленно поворачивается, и Милли вскрикивает.

— Бабушка?..

— Эйдин?

— Это я.

Милли роняет свое оружие, дверь распахивается, и перед ней предстает ее внучка — почему-то с чемоданом.

— Что ты здесь делаешь? Почему ты не в Миллбер-не?

— А ты почему не в «Россдейле»?

Милли, прищурившись, смотрит на девушку, затем, в полнейшем недоумении, на чемодан, и тут… В памяти у нее всплывает картина — восхитительно яркая картина!