Но с другой стороны… Это единственная вакансия в редакции, какую Мик отыскал для него по всей стране, и Кевин идеально на нее подходит. Он всю жизнь проработал в журналах о знаменитостях, в Ирландии и за границей. Он знает эту отрасль вдоль и поперек: как написать броский заголовок, как уговорить упирающуюся звезду дать яркое интервью, как выбрать горячую тему для обложки, чтобы ее заметили среди других в газетном киоске. Придется сегодня все это продемонстрировать и произвести впечатление на этот «Старджар», как ни ненавидит Кевин «продавать себя». У него это всегда выходит чудовищно топорно, и предстоящее собеседование радует его примерно так же, как перспектива сидеть с утра на размокшей картонке где-нибудь в переулке и клянчить мелочь у прохожих.
За исключением одинокого, неприкаянно слоняющегося по приемной строительного рабочего, чье изможденное небритое лицо вызывает у Кевина утешительно-братские чувства, никому здесь на вид не дашь больше двадцати двух. Какие-то хипстеры в узких разноцветных джинсах, бесконечно длинных серых шарфах и тяжелых квадратных библиотекарских очках бродят туда-сюда с вальяжным видом хозяев жизни. А может, это один и тот же хипстер бродит взад-вперед.
За стойкой регистрации восседает девица самого что ни на есть модного вида: черная сетчатая рубашка поверх черного кружевного бюстгальтера, полные ненакрашенные губы, два тонких серебряных колечка в потемневшем от кофе языке. Время от времени она останавливает на Кевине равнодушный взгляд, и он делает вид, что просматривает стопку глянцевых журналов по дизайну, нервно постукивая своими «лучшими» (с самыми легкими признаками разложения) туфлями по дизайнерскому ковру ручной работы с волнистым узором — его цена наверняка могла бы покрыть годовое содержание минивэна.
Радостное возбуждение, владевшее Кевином на рассвете — пока он натягивал костюм («таких уже сто лет не носят», — морщится он), готовил себе капучино, — заметно спало за те шестьдесят минут, что он провел в этой комнате с дурацкими пластиковыми стульями (всю задницу отсидишь), с чистыми холстами в одинаковых рамах светлого дерева, развешанными аккуратными симметричными рядами.
Наконец девушка за столом снимает свои нелепые телефонные наушники, встает и подзывает его ленивым движением двух пальцев. Где-то поблизости оглушительно визжит дрель, шлифовальная машинка или еще какой-то инструмент. Здание явно в стадии ремонта, в противоположность самому Кевину, который, как ему сейчас кажется, ремонту уже не подлежит и с каждым днем медленно, но неуклонно приближается к распаду.
Кевин стискивает в пальцах ручки кожаной папки: в ее тяжести есть нечто успокаивающее. За выходные, в перерывах между развозкой детей и готовкой в отсутствие Грейс (подалась куда-то на запад Ирландии — корпоративный выезд), он отобрал из множества вырезок, скопившихся за двадцать лет, несколько ярких глянцевых страниц и уложил между двумя крышками из мягкой, черной, потертой флорентийской кожи. Отбор материалов для портфолио — это его первая творческая работа за долгие годы, если не считать воображаемых адюльтеров.
Кевин никогда сознательно не стремился к карьере журналиста, пишущего о знаменитостях, просто так вышло. Закончив университет, он точно знал, что ему не интересно — банковское дело, юриспруденция, медицина, маркетинг, — но совершенно не представлял, чем заняться. Сразу по окончании они с Грейс переехали в Лондон, и он еще раз попробовал себя в жанре стендапа, но быстро понял, что ему не хватает необходимого упорства, этой неутолимой жажды, хотя писать монологи ему нравилось. Ему вообще нравилось писать. Грейс уходила на работу — она уже тогда начала свое восхождение по карьерной лестнице в «Бритиш Эйрвейз», — а он сидел в их залитой солнцем квартире в Клэпхем-Саут с кофейником и пачкой сигарет и все писал, переписывал предложение за предложением, правил весь этот ужас, пока, опустошив кофейник, не доводил, наконец, до ума. Он чувствовал, что это у него получается.
Грейс стала первой и единственной читательницей Кевина и преданно поддерживала его, как и он всеми силами поддерживал ее стремительный взлет в отделе маркетинга и рекламы авиакомпании. Они играли в одной команде, хотя никогда не говорили об этом вслух. Она уговаривала его посылать свои опусы в литературные журналы (он так ничего и не послал) и ходить на авторские чтения в городе (туда он ходил). Летом в выходные они покупали самсу с мясом, бутылку розового и до темноты сидели в прокатных шезлонгах в парке, разговаривая о всякой всячине. Грейс зачитывала вслух анонсы из «Тайм-Аута», и они выбирали развлечение себе по средствам на следующую неделю — поход в Национальную портретную галерею (бесплатно) с последующим кофепитием в древнем склепе у Сент-Мартин-ин-зе-Филдс через дорогу, или поэтический турнир в Брикстоне (два фунта), или постановку никому не известной пьесы в каком-нибудь неожиданном месте. Последний запомнившийся ему спектакль — «Тень убийцы», — просмотренный за пятерку в районном клубе Киллберна, вызвал у него прилив тоски по родине.
Тем временем один из их однокашников решил переехать в Австралию и предложил Кевину парадоксальную должность фактчекера в одном из самых одиозных таблоидов того времени. За этим потянулись годы работы в самых разных журналах, публикующих слухи: бесконечные уговоры, лесть, паника, авралы и разнузданные пьянки после работы. Хоть творчеством как таковым здесь и не пахло, ему нравилось писать, он наслаждался духом товарищества, к тому же за это платили. А лет через двадцать, после шестнадцати пьянящих, головокружительных месяцев на вершине ирландского рейтинга, его должность сократили в связи с урезанием бюджета.
По всему зданию расставлены мусорные мешки промышленных размеров, вздувшиеся так, что, кажется, из них вот-вот вывалятся внутренности, вокруг явственно ощущается атмосфера неустроенности, однако на двери матового стекла уже висит табличка с именем босса крупным шрифтом: «Ройстон Клайв, издатель». Судя по тем пикантным деталям, которые публиковал когда-то «Слухи и сплетни» — бывший журнал Кевина, Клайв — личность яркая и талантливая, но и совершенно невыносимая: педик из лондонского пригорода, имеющий сотни тысяч подписчиков в твиттере и владеющий знаменитым роскошным двойным таунхаусом в Мейфэре. Говорят, там на стенах есть специальные экраны — проведешь по нему пальцем, и диван нагревается прямо у тебя под задницей.
Кевин вздыхает: ему представляется, как его будущие внуки включают кресла в розетки и ставят подушки на зарядку. Да и по его собственному дому эта дрянь уже понемногу расползается, пожирая на своем пути самые яркие приметы его времени. Индейку проверяют на готовность по термометру, шины на велосипедах накачивают новомодным насосом. Даже штопор для вина уже работает на батарейках и, пока пробка ползет вверх, весь светится, будто НЛО, отрывающийся от земли. Кевину кажется непостижимым, зачем так яростно стараться устранить все мелкие неприятности и неудобства, почему все их непременно нужно внести в план работы какого-нибудь офиса в Кремниевой долине, укомплектованного двадцатилетними спецами — молодыми, да ранними, напичканными ненужными знаниями, безмерно избалованными и до отвращения убежденными в своей исключительности технарями, — создать прототип, исследовать рынок, привлечь инвестиции и «запустить» готовый продукт. Где же находчивость, импровизация, умение решать житейские задачи при помощи простого здравого смысла? Задница мерзнет? Достань одеяло, брось брикет топлива в камин. А еще лучше — ложись в постель и скажи спасибо, что замерз: чувствуешь холод — значит, живой.
Дверь распахивается, и на пороге появляется бородатый коротышка с детским лицом и носом-картошкой, чем-то смахивающий на Папу Смурфа, лет двадцати с небольшим.
— Кевин? Я заставил вас ждать? Прошу прощения. Ройстон Клайв. Входите, пожалуйста. — Клайв улыбается, но Кевин ощущает в этой улыбке явственный оттенок неуверенности. — Садитесь, пожалуйста. А эта вертихвостка уже убежала? Джемма!
