Хотя, будем честны, он уже этот след оставил…

Вероника Степановна закурила тонкую сигарету, вставленную в мундштук из слоновой кости, и тонкий аромат хереса вывел Соню из задумчивости.

— Как думаете, может, Вову позовем? — предложила Соня. — А то жалко его, целыми днями за рулем, бедняга.

— Ой, как я рада, Софья, что вы сами это предложили. Но, боюсь, он откажется. Я его где только не таскала, везде со мной заходит. Он для Ирисовых уже, как сын родной.

Соня засмеялась, представив огромную фигуру Вовы, втиснутую в классический костюм, еле умещающегося на хрупкой мебели Ирисовых, попивающим чай из фарфоровых кружек, оттопырив толстый мизинец. Это вам не Дмитрий Алексеевич, который везде и всегда выглядит как раз и к месту.

— Конечно, я не против Вовы. И, кстати, Вероника Степановна, я вас прошу, обращайтесь ко мне на «ты». И так Серёжа на меня выкает. Хотя, тут уже ничего не поделаешь. Он мой ученик.

— Софья, я могу сказать, что Сережа относится к тебе далеко, не как к учителю, — с теплотой улыбнулась Вероника Степановна. — Ты ему стала, как сестра старшая, наставница. Он имя матери так часто не произносит, как твое. Димка даже его отчитал, когда за завтраком Сережа пять раз вспомнил тебя в разговоре. Что очень странно, — хмыкнула Вероника Степановна, туша сигарету в пепельнице. — Дима обычно не так строг с сыном, а когда разговор заходит о тебе…

Внимательные проницательные глаза Вероники Степановны смотрели прямо на Соню, и она молилась, чтобы краска стыда не залила его полыхающее лицо. А если даже это случилось, может Вероника Степановна отнесет этот румянец к духоте, что стоит на улице?

— Я…ну…я не знаю… — залепетала Соня, а прохладные пальцы Вероники Степановны легли поверх ее горячих пальцев, и тихим твердым тоном женщина сказала:

— Я никогда не лезла и не лезу в жизни своих детей. Но дело касается Сережи, будем честны, матери его совершенно плевать на родного сына, — припечатала она. — Так что, Соня, прошу тебя, будь осторожна с чувствами Сергея. Не причиняй ему еще большей боли, чем он пережил.

— Что?… О чем вы?… — забормотала Соня, услышав сдавленный голос и увидев удушающую боль в потемневших глазах.

Женщина нервно прикурила еще одну сигарету, когда официант принес заказ. Соня разлила воду по стаканам, а Вероника Степановна, уставившись куда-то далеко, словно уплывая с этого места в далекие гущи прошлого, тихо начала говорить:

— Это случилось семь или восемь лет назад. Тогда Серёжа только пошел в первый класс, и Димка решил это отпраздновать в ресторане. Были только самые близкие. Приехали родители Алёны. Роман тоже смог вырваться с работы. Праздник, вроде как, прошел хорошо, — пожала плечами Вероника Степановна. Помолчала и продолжила: — Никто до сих пор не знает, что там произошло. Тогда у Димы работал Вадик, шустрый такой мальчонка. Они с Димой отошли куда-то из зала, буквально на несколько минут. Потом Дима снова присоединился к нам. Но, Соня, — покачала головой Вероника Степановна, — ты бы видела эти глаза. Черные, как смоль. А сам… Как будто вся кровь отхлынула от тела, даже пальцы на руках у него побелели. Странно, что, кроме меня, этого никто не заметил. Видимо, сердце материнское, почувствовало что-то темное и… ноющее, что ли, в сыне. Остаток вечера Дима все время молчал, даже иногда не отвечал на вопросы. Какой-то рассеянный, задумчивый…

Вероника Степановна отпила воды, и четко выверенным движением вдавила сигарету в пепельницу.

— Алене всегда было недостаточно внимания. Она везде хотела быть на первом месте, чтобы ей в рот смотрели и восхищались. Ревновала Диму ко всем, от школьницы до старухи. За годы брака она так и не узнала, и не поняла Диму. То, что он, как Лёшка мой был — однолюб. И если выбрал Алену, хотя и был вынужден это сделать, после того как она забеременела, то никогда не смотрел на сторону.

Вероника Степановна замолчала. Соня сидела без движения, даже вдохом боясь выдать свое состояние или нарушить этот момент. А еще, что-то замершее внутри, интуиция или душа, черт его знает, подсказывала Соне, что самое страшное еще впереди.

И она оказалась права.

— Дима повез Алену домой, попросил меня забрать Сережу к нему на квартиру. Но родители Алены захотели побыть с внуком, настояли, говорили, что скучали по Сереже. Хотя я хотела его забрать с собой, правда, хотела. Господи! — вдруг прошептала Вероника Степановна, с силой сжала пальцы в кулаки, уперла их в лоб и процедила сквозь зубы: — Почему я не настояла на своем? Почему я не уберегла своего мальчика, своего единственного внучка? Почему я не почувствовала, какая беда ожидает моего рыжего ангелочка? Какая же я после этого бабушка?! — тихо стенала Вероника Степановна, вжимая дрожащие, с побелевшими костяшками, кулаки в веки, из-под которых хлынули слезы — горькие, прозрачные, соленые, они текли по осунувшимся щекам. Шокированная Соня подсела ближе, и приобняла дрожащее тело женщины твердой рукой.

— Ну что вы, Вероника Степановна. Вы — отличная бабушка! Я же вижу, как Серёжа вас уважает, любит очень сильно. Хоть и шкодит, но слушается вас. Да вы — самая лучшая бабушка на свете! Строгая, но такая заботливая, — лепетала Соня, которая никогда не была сильна в успокоении страдающего. Но так ей хотелось перенять хотя бы каплю той боли, что разрывало доброе сердце этой страдающей женщины!

Протянула салфетку, и Вероника Степановна вытерла слезы. Затем женщина крупными судорожными глотками осушила стакан и сделала глубокий вдох, словно готовилась окунуться в непроглядные страшные тинные воды прошлого, что когда-то поглотили счастливые дни Сергея. И Соня тоже непроизвольно сделала глубокий вдох, как перед прыжком в кошмар.

— Мы с Ромой поехали на квартиру Димы. Рома хотел жить в гостинице. Он еще со службы привык сам по себе, рано стал самостоятельным. Но в этот вечер я не хотела его отпускать от себя, уговорила остаться. Словно чувствовала… Мне никак не спалось, вот неспокойно было на душе, сердце стучало так, вот прям так — тук-тук, тук-тук, тук-тук! — Вероника Степановна прижала кулак к груди и сделала несколько глухих быстрых ударов. — Я уж думала — всё, конец пришел за мной, инфаркт или другая напасть, Ромку думала будить. Так он сам проснулся. Когда он спустился со второго этажа… Господи! Ты бы видела его лицо! — задохнулась Вероника Степановна и Соня вслед за ней. — Не приведи Господь такое еще раз увидеть! Я думала, его самого удар хватил. Ромка у нас и без того вечно хмурый, еще и темненький. А тут лицо, — прерывающимся задыхающимися голосом говорила Вероника Степановна. — Словно вот на мраморе! Топором! С размаха! Боже мой! — она выпила еще воды, которую бледная Соня протянула дрожащей рукой. После этого женщина еще с полминуты сидела с закрытыми глазами, пытаясь восстановить дыхание: — Наверно поэтому его солдаты боятся, даже когда имя услышат, — чуть усмехнулась. Затем продолжила бесстрастным голосом, будто все ранее сказанное высосало из этой сильной крепкой женщины все эмоции: — Алена в больнице, говорит Рома. Я — как, что, почему? Ничего не понимаю. Со страху подумало было, не дай Бог, Дима ей что сделал, — мелко вздрогнула. — Рома оделся на ходу и к двери. Не хотел меня с собой брать. Но я вцепилась! Вот так, Соня, вцепилась! — прошипела Вероника Степановна белыми губами, впиваясь в руку Сони каменными пальцами и глядя на нее расширенными глазами. — И говорю ему — если мать я тебе — с собой возьмешь. А не то — имя мое забудь, и цветов на могилу таскать не смей! — затем ослабила хватку и откинулась на спинку сидения. — Это я, конечно, через край хватила, но Ромку проняло. В больнице нашли палату. Там в коридоре родители Алены, с такими лицами, Господи! — скривилось лицо Вероники Степановны. — Будто это мы их дочь своими руками в ванну положили и по венам лезвием… Сережка где, спрашиваю первым делом. А потом и выяснилось, что эти два… — Вероника Степановна проглотила смачный мат и прицедила: — недоумка, приехали домой к дочери. Димы, говорят, не было. А Сережа-а-а-а… пошел искать маму-у-у… — протянула женщина скорбным, разрывающим душу, голосом. Слезы текли по ее лицу белесому, которое морщины глубокие прорезали вдоль и поперек, раскрывая и показывая пульсирующие незаживающие раны. А глаза, чернильно-серые, страдающие омуты, полные густой непроглядной боли, посмотрели на замершую бледную Соню. И губы, сливающиеся мертвенно-белым цветом с лицом, проговорили: — Нашел Сергей свою маму. Она в ванной лежала. Думала себе вены резать. А как Серёжа на пороге появился, так и пустила в ход лезвие.