— И укажет на тебя, — поправляет Таля. Мы с Джиной говорили так. Это наша детская считалочка, — объясняет сестра для Димы, который не знал таких подробностей, и для меня, не помнившей ничего такого.

Ник вдруг расплывается в улыбке.

— Это вы в своих девчачьих играх так говорили, когда выбирали, чья очередь скакать через резиночку, — специально для нас брат корчит смешную рожу, — а мы с ней играли в прятки, она была вместо счета для воды.

— Странная какая-то у вас считалочка, — замечает Дима. — Никогда такой не слышал.

Таля, добродушно рассмеявшись, начинает с начала:

— Раз-два — ночь наступит, три-четыре — шаг назад, пять-шесть — солнце справа…

— Семь-восемь — свет в глаза, — подхватывает Костя.

— Нет, такой точно не существует, — Димас качает головой. — Все же слышали про белку на тележке и про зайчика, все знают «стакан, лимон» и «ехала машина темным лесом», но той, что была у вас, просто нет, сплошная бессмыслица, только рифмованная и какая-то мрачная.

— Луч пройдет через кристалл и покажет, где искать, — машинально повторяю уже знакомые строчки. — По-моему, — хитро прищурившись, я обвожу взглядом всех ребят, — это прямое указание к действию.

Мы были детьми, и радостно приняли бы вообще любую считалку, лишь бы запоминалась легко. А дедушка, как ни крути, не был ни поэтом, ни писателем, чтобы придумывать шестистрочному детскому стишку какой-то смысл или даже незамысловатый сюжет. Текст кажется беспорядочным набором слов и фраз, если не знать, но я, посмотрев на считалочку заново, свежим взглядом, будто впервые, увидела в ней пошаговую инструкцию.

— Только сейчас мы ничего не добьемся, — уловив мысль, продолжает Ник, — там же сказано «ночь наступит», значит, придется ждать.

— Там и про солнце было, — напоминает Таля.

— Я думаю, что под солнцем имелся в виду какой-нибудь фонарь, — губы Кости трогает мягкая улыбка.

Направляясь к дому, где нас ждет горячий чай с бабушкиным пирогом, мы вовсю обсуждаем, что значит та или иная строчка, чтобы к вечеру составить подробный, а главное, не завуалированный за символичными обозначениями и рифмами план.

С наступлением темноты, наевшись до отвала, мы дружно высыпали во двор: бабушка как раз укладывала Женьку спать. Первый пункт — дождаться подходящего времени суток — был выполнен.

Точкой отсчета мы единогласно избрали место возле сарая, под старым прожектором: именно там во время игры в прятки вода произносил считалку, пока остальные искали себе укрытие. Мы долго ломали голову над тем, сколько же нужно шагов: три или четыре? Ответ пришел неожиданно, когда в доме, накрывая на стол и жарко споря, мы случайно выяснили опытным путем, что три шага парней — это примерно как четыре наших с Талей. Теперь же мы отходим от прожектора на равное расстояние и поворачиваемся так, чтобы он находился по правую руку. Да и свет, о котором говорилось, — это тоже наверняка про прожектор.

Если бы еще было понятно, под каким углом и на каком расстоянии нужно держать кулон. Я кручу его и так, и эдак, подбирая нужный ракурс, пока наконец не догадываюсь поднести на уровень глаз.

— Смотрите! — кричит Таля.

Свет, попав, куда нужно, и преломившись в камне, формируется во вполне себе четкий луч: получилось! Для чистоты эксперимента и Таля, и Ник, и Костя проделывают то же самое, и каждый раз луч падает примерно в одно и то же место, к беседке.

— А копать все-таки придется, — вздыхает Ник, с фонариком изучая каждый квадратный сантиметр земли вокруг.

— Не думаю, — вдруг оживляется Дима. — Ваш дедушка не мог с точностью до сантиметра знать, какими вы вырастете, поэтому допустима погрешность. Может, планировалось намекнуть на дерево?

Старая раскидистая яблоня росла так близко, что ветвями укрывала крышу беседки, и в майском цвету казалось, будто над ней парит белое облако.

Между деревом и беседкой не больше метра, и каждый раз луч указывал именно на этот участок, то левее, то правее, но все же именно между. Если бы Димас не сказал про яблоню, я бы и не заметила ее, так сильно привыкла, а теперь замыленный взгляд словно перезагружается, и все становится на свои места.

— Ты прав, — коротко киваю Нику, — копать все-таки придется.

— А вот и нет, — объявляет Таля, стоит брату вернуться с лопатой. — Тут люк.

— С чего ты взяла?

Сестра пожимает плечами, как будто сказала совсем очевидную вещь.

— Дедушка никогда не разрешал сажать здесь цветы, — объясняет она, — а я очень хотела в детстве. До сих пор помню, как он тогда меня отругал. А с другой стороны было можно.

Тут даже нет никаких хитроумных замков и секретов, только напрочь заросшее мхом кольцо, закрепленное к ножке беседки — ни за что не заметишь, если не знаешь. Парни что-то колдуют над ним, чтобы можно было открыть, а затем и правда откидывают потайной люк. В обитой металлом со всех сторон, чтобы защитить тайник от природных факторов, квадратной яме находится еще один ящик, который мы вытаскиваем на поверхность и тут же вместе открываем.

Внутри не обнаруживается никаких драгоценностей, только очень много бумаг и ворох старых фотографий. Здесь и изрядно потрепанные дневники, и письма с местами выцветшими чернилами, и несколько свернутых в трубки холстов с портретами первых известных Снегиревых. Костя даже находит какие-то пожелтевшие от времени дарственные грамоты восемнадцатого века, заверенные печатями и подписями: таким место в музее, но никак не в ящике под землей.

Завороженные разгадкой тайны, долгое время не дававшей никому покоя, мы так и продолжаем молчать, склонившись над ящиком. Дедушка говорил про самое большое сокровище, а им всегда были семья и память, во все времена. Здесь собрано столько поколений, что я не берусь сосчитать, только чувствую, как душа наполняется всеобъемлющим теплом.

Мы всегда выбирали правильно.

Покопавшись в найденных бумагах еще немного, мы обращаем внимание на письмо, не перевязанное в стопку вместе в другими. Конверт без адресата выглядит достаточно современным, и, поколебавшись с минуту, мы все-таки решаем его открыть.

Внутри — простой тетрадный листок с одним только словом.

«Помните».

***

Выпускной проходит ярко и шумно, хотя я не могу не вспоминать Артема Смольянинова. Боль потерь, притупившаяся со временем, возвращается с прежней силой при каждом напоминании, и в этот раз приходится особенно стараться, чтобы не дать ей захватить себя целиком.

На следующий же день Костя насовсем увольняется из школы, ведь его основная задача в ней — охранять меня, а затем и Талю тоже — успешно выполнена. Мы еще долго шутим, что если через год я все-таки поступлю в универ, то он устроится туда по поддельным документам, хотя на самом деле теперь моей жизни мало что угрожает.

В очередной раз, когда я снова просыпаюсь среди ночи и мы снова долго курим на балконе, встречая июньский рассвет, мне даже верится, что жизнь наладилась. Самая короткая ночь года будто обещает, что дальше все будет только хорошо, и мы еще долго смеемся над первыми приходящими в голову глупостями, и это утро кажется по-настоящему чудесным.

— Выходи за меня замуж, — вдруг произносит Костя ни с того ни с сего.

— Что? — переспрашиваю на автомате.

Сначала я думаю, что просто послышалось, но парень уверенно повторяет:

— Выходи за меня.

Пока я не знаю, как на это реагировать, парень тихо стонет что-то неразборчивое, с силой хлопает себя ладонью по лбу и, резко сорвавшись с места, мчится к тубочке. Порывшись там с минуту и несколько раз прерывая усердное пыхтение матерным бормотанием — я четко различила только «бля» и «дебил», но ругательств было гораздо больше — извлекает на свет маленькую бархатную коробочку, какие обычно продаются в ювелирных магазинах.

— Вот, — вскочив на ноги, он открывает ее и смущенно протягивает мне, а затем снова стукает себя по лбу и становится на одно колено.

— Ага, — растерянно киваю в ответ. Спохватившись, повторяю уже нормально: — Да.