— Хорошо, — мгновенно соглашаюсь, даже не спрашивая, что именно от меня нужно. Для Кости я, наверное, смогу всё, что угодно.

— Сыграешь? — Костя протягивает мне гитару, перед этим аккуратно высвободив ее из чехла.

Тихо кольнула грусть: весной и летом, и даже в начале осени я почти не выпускала инструмент из рук, но после смерти Зои что-то внутри словно надломилось, и теперь… Теперь я даже смотреть на гитару не могла, специально засунула ее в дальний угол спальни, чтобы не мозолила глаза. Сыграть? Да я, наверное, еще тогда в один момент разучилась.

— Пожалуйста, — добавляет парень. — Я бы и сам выучил нужную песню для тебя, но вдвоем будет правильнее, что ли.

На самом деле он прав, и я бережно принимаю инструмент из его рук.

— Я мало что помню, если честно, — прозвучало так, как будто речь шла вовсе не о музыке.

— А «Дыхание»? Вроде ты даже переписывала его как-то в тетрадь.

— Наутилус? — уточняю я. В ответ Костя кивает. Что ж, эту песню я не забыла еще, хотя уверенности нет совершенно никакой. — Давай попробуем, но я могу сбиться или запнуться с непривычки, — предупреждаю сразу.

Идея плохая, очень плохая, но с предложениями Кости я соглашаюсь, как загипнотизированная, поэтому, когда гитара настроена, пальцы легко берут первые аккорды. Мне всё кажется, что ничего из этого не выйдет, что вместо музыки слух прорежет звенящая тишина или я сдамся первой, я ведь не смогу, просто не смогу.

Костя смотрит на меня с надеждой и восхищением одновременно, так, что руки и память делают всё сами.

— Я лежу в темноте, слушая наше дыхание, — Костя не пел при мне никогда, только в караоке на мой день рождения, и то всего одну песню, а между тем у него отлично получалось. Они с Ником даже пытались в юности сколотить свою группу, но ожидаемо забросили это дело через пару лет, а талант никуда не делся. — Я слушаю наше дыхание, — я бы взяла его за руку сейчас, если бы не играла, но пока приходится довольствоваться взглядами, от которых то разливается внутри мягкое тепло, то до дрожи бросает в жар.

— Я раньше и не думал, что у нас, — подхватываю я, — на двоих с тобой одно лишь дыхание, — из нас получается отличный дуэт, это нельзя не признать, — дыхание, — на последнем аккорде я всё-таки переплетаю свои полузамерзшие пальцы с его — по-родному теплыми, а следом осторожно пересаживаюсь к парню на колени — точнее, только на здоровую ногу — и заключаю его в объятия. — Я люблю тебя.

Вообще-то мы говорили это друг другу раз по пять, а то и по десять на день, но сейчас я постаралась вложить в эти слова особенный смысл: более особенный, чем обычно.

— И я тебя люблю, — парень невесомо проводит носом по моей шее.

— Спасибо тебе, правда, — я отстраняюсь, чтобы заглянуть в лучистые серые глаза, в которых февральские тучи смешались с первым весенним солнцем. — Знаешь, мне ведь не хватало всего этого, — начинаю тараторить, словно счет идет на секунды, и времени сказать больше не будет. — Но я боялась совмещать два образа жизни, было страшно даже пытаться, — я запинаюсь, и поток слов прерывается, а через какую-то секунду я не могу вспомнить ни одного. — А с тобой не страшно. Вот, — заканчиваю я, уткнувшись носом в мягкий Костин шарф, отчего последние слова звучат приглушенно, но парень слышит.

Мясо всё-таки чернеет с одного бока, пока мы самозабвенно целуемся, и отрываемся друг от друга только тогда, когда запах гари уже невозможно игнорировать. Получается всё равно волшебно, тем более, что помимо мяса у нас полно закусок и вина, которое особенно вкусно пить, любуясь закатом. В безупречной подготовке вечера всё-таки нашелся один изъян: Костя напрочь забыл про тарелки, хотя бы пластиковые, куда можно было бы выложить готовые шашлыки, но такой элемент неожиданности мне нравится еще больше.

— Теперь мы совсем как настоящие дикари: сидим у костра на крыше и едим мясо прямо с шампуров, — до неприличия довольная улыбка грозится скоро расползтись за пределы лица. — Это круче, чем с тарелок.

— Примерно как шаверма на заледеневшем поребрике, — соглашается Костя. — Так и правда выходит как будто вкуснее.

Я одобрительно киваю — это большее, на что я способна, пока пытаюсь прожевать особенно большой кусок. Небо постепенно заволакивается тяжелыми тучами, но уже слишком темно, чтобы вовремя это заметить: в общем-то, мы узнаем о них только тогда, когда на нас падают первые капли дождя.

— А вот это в планы не входило, — энергично заявляет Костя, — у Ника в клубе и в офисе есть навес, но там мы бы вряд ли смогли побыть только вдвоем.

Я соглашаюсь: может, купол из закаленного прозрачного стекла комфортнее, но всё-таки — совсем не то, чего просит душа. К тому же, работа, от которой мы сегодня самым наглым образом сбежали, точно настигла бы нас, будь мы в любом здании, имеющем отношение к семье.

— Зато весело, — приходится кричать, чтобы парень услышал сквозь шум дождя, пока мы собираем вещи.

Костя машет руками, чтобы я уходила внутрь и не мокла, но я только смеюсь и подставляю лицо прохладным каплям. В первую очередь я спасала гитару, для которой вода была равна смерти, а в это же время Костя втащил в каморку между крышей и подъездом пуфики и пледы. Напоследок встряхнув промокшими насквозь волосами, я забираю корзину, предварительно забросив в нее всю оставшуюся еду, и вино: у нас еще целая половина бутылки. Бокалы, про которые парень, в отличие от тарелок, не забыл, выскальзывают из руки и бьются с характерным звоном, но это, должно быть, на счастье.

Доедать шашлыки в незнакомом подъезде, пока снаружи шумит дождь, и пить вино прямо из бутылки, по очереди, оказывается не менее приятно, чем пикник на крыше, и я чувствую себя еще более живой. Почему-то именно такие моменты кажутся самыми настоящими.

Когда ливень стих, Костя вызвал такси домой: я сама попросила не дергать наших водителей сегодня. Мы оставили всё в комнатке под крышей, снова заперев ее на замок, и парень собирался забрать все вещи завтра. В последний момент я только ухватила гитару, посчитав, что для нее там может быть слишком сыро.

— Холодно, — бурчу я, кутаясь в пальто, тоже промокшее и холодное, когда мы уже на улице ожидали таксиста, обещавшего подъехать с минуты на минуту.

— Согреть?

— Что? — не расслышав, я оборачиваюсь к парню, чтобы переспросить.

Ответом мне стал требовательный поцелуй. Кое-как дойдя до сигналившего такси, припарковавшегося почему-то за два подъезда от нас, мы вдвоем падаем на заднее сиденье. Когда Костя называет адрес, таксист долго не может понять, куда же ехать, и приходится объяснять во всех подробностях, показывать путь на карте и обещать доплату за дальнюю дорогу.

Машина наконец трогается с места, но нас хватает совсем ненадолго: просидев с чинными лицами примерно минуту, мы снова набрасываемся друг на друга с поцелуями. Он буквально сминает мои губы своими, и хочется большего, но вместо стона вырывается возмущенный писк, когда парень прикусывает мою губу.

Таксист обернулся, покосился на нас с недоверием, но мы с Костей лишь одновременно махнули руками, чтобы тот ехал быстрее.

Несмотря на дикое желание, волнами проходящее по телу, очень не хотелось, чтобы поездка заканчивалась: дома всегда что-то случается, и наверняка нас с порога забросают вопросами и делами. В такси хорошо: здесь вселенная сужается до пределов салона, и здесь есть только мы, и можно забыть существовании мира вокруг, оставив только то единственное, что важно в этот момент.

В суровую реальность нас возвращает грубоватый прокуренный голос водителя:

— Приехали!

Не глядя бросив ему несколько купюр, Костя кое-как открывает дверь, другой рукой по-прежнему сжимая меня. Мы буквально не можем оторваться друг от друга, чем приводим охрану особняка в замешательство, но они всё же пропускают, и мы вваливаемся в прихожую. Громкий хлопок двери, сбившееся дыхание.

— Добрый вечер, — неожиданное приветствие — это потому, что я его не ждала, — отрезвляюще режет слух, но не успеваю я поздороваться в ответ, как пожилой дворецкий тихо бормочет, что не мешает и уже уходит, и действительно скрывается в коридоре.