— Ясно, — уныло ответили мы.

— А теперь марш домой!

Сославшись на головную боль, я ушла одна, без Артема, и теперь в одиночестве брела по городу. Одежда после потасовки даже не запачкалась, так что я смело могла идти гулять, хотя меньше всего меня сейчас волновал мой внешний вид. Я присела на скамейку в парке и прикрыла глаза: как же я устала, неимоверно устала от всего. Я ничего уже не хочу, только лечь и не вставать больше; возможно, третья таблетка за такой короткий промежуток была лишней.

Ветер путает длинные волосы, и будет большой удачей, если вечером я смогу их расчесать. Раньше были хоть родители, а теперь нет даже их. Хватит врать себе, кому я нужна? Да никому, если так подумать. Родственники с поехавшей крышей никому не сдались, ведь я доставляю всем вокруг только одни неудобства, и сколько бы ни старались ради меня бабушка и Таля, даже им в конце концов надоест. Я старалась не замечать, как прохожие смотрят на меня, а ведь я всего лишь в плохом настроении. Не хотелось, чтобы когда-нибудь на меня так же смотрели Таля, бабушка, Ник, дядя и другие родственники: то ли с жалостью, то ли с отвращением. Хотя тогда мне, наверное, будет уже все равно.

***

Я не сразу поняла, что произошло. Крик, резкая боль, а затем темнота. Человеческое сознание до сих пор вызывает уйму споров: например, ходят слухи, что в коме человек может увидеть себя со стороны или поговорить с умершими близкими «на том свете». У меня ничего подобного не было — я только все время слышала тот душераздирающий крик. Я не знала, сколько это длилось: секунду, час, а может быть, целую вечность? Не было ничего: только липкая, обволакивающая пустота и жуткий крик, навсегда отпечатавшийся в моей памяти.

Очнувшись, я в первую очередь почувствовала сильную боль во всем теле. Никогда бы не подумала, что у живого человека может болеть столько всего сразу. А я вообще жива? Что произошло? Где я? Где родители и зачем они привезли меня сюда? А кто мои родители?

Почему я ничего не помню?!

В палату зашел мужчина в белом халате, а следом за ним — другой, уже в строгом костюме. Разговор вышел не из легких. И если врач сообщил более приятные новости — например, я в относительном порядке и вскорости меня переведут из реанимации в обычную палату, потому что в коме я пробыла недолго и мне не придется заново учиться ходить, как было в каком-то мамином сериале, — то с мужчиной в костюме было намного сложнее. Он представился папиным юристом и личным помощником в одном лице.

Имя было мне знакомо, однако по ощущениям я впервые видела этого человека. Он сказал, что произошла авария, и родителей не стало: их не успели спасти. Он сказал, что я практически не пострадала, не считая сильного удара головой, из-за которого и наступила кома, и многочисленных синяков и ссадин. Почему-то я сразу почувствовала, что он врет, ведь с обычными синяками не попадают в реанимацию. Только сейчас я заметила, что на мне живого места нет — практически полностью мое тело было обмотано бинтами, из него торчали какие-то трубки, на руке и обеих ногах был гипс.

Еще этот странный мужчина сказал, что мне нужно теперь переехать в Россию, на родину мамы — здесь, в Лондоне, как и во всем остальном мире, родственников у меня нет. При слове «Россия» в голове сразу всплыли имена: Таля, Ник. Бабушка. У меня есть бабушка? Вполне логично, у всех есть бабушки. Кто такие Таля и Ник? Я помнила лишь имена, но ни один образ так и не отпечатался у меня в сознании. Кажется, один раз мы с родителями приезжали в Россию, все-таки там невесть откуда взявшаяся бабушка. А может быть, два или три? Ни черта не помню.

Что папин помощник-юрист говорил дальше, я мало слушала. Какой-то подсознательный, животный страх подсказывал: это подстава, надо бежать. Бежать быстрее из этой белой до тошноты палаты, где стены так давят, что становится нечем дышать. Бежать быстрее из этой страны, забыть все, как страшный сон, но забыть что? В голове пусто. Еще одна волна паники накатила, когда я вновь попыталась вспомнить что-то стоящее. В мыслях закрутились только воспоминания из России, больше похожие на сухие факты, значит, я все же там была, — но я даже адреса своего не могла сейчас вспомнить.

Да, у меня есть бабушка, она живет в Москве. Таля и Ник — мои двоюродные брат и сестра. Теперь хотя бы понятно, откуда то и дело в мыслях проскакивают русские слова, но… я действительно не помню, что это за люди, какие они вообще: в памяти не осталось ни внешности, ни характера, ни хотя бы малейшей детали, которая бы что-то прояснила. Нет, я вспомнила еще кое-что, самое страшное, пожалуй, что я слышала за всю свою жизнь, — тот мамин шепот: «Они нас нашли».

Неужели авария не была просто несчастным случаем, как мне рассказывают сейчас?

Мозг панически кричал об опасности. Мужчина в костюме до сих пор говорил, а шепот в голове сменился тем самым диким криком. Я понимала, что сейчас подпишу, наверное, любую бумажку, которую мне подсунут, лишь бы все прекратилось поскорее. Если я почти ничего не помню, то выходит, я теперь сумасшедшая? Никому нельзя доверять. Никому нельзя говорить, иначе… Черт его знает, что тогда. Похоже, как будто нас всех пытались убить, и мне нужно спасаться как можно скорее. Страх с каждой секундой становился все сильнее, а тот нечеловеческий, безумный крик в момент аварии никак не хотел выбрасываться из головы. В какой-то момент меня прошиб холодный пот, а в глазах снова начинало темнеть.

Тогда, в момент аварии, это кричала… Я?

***

Вдруг я почувствовала что-то теплое, поэтому открыла глаза и постаралась найти источник беспокойства. Маленький черный щенок жалобно скулил и жался к моим ногам. Голодный, малыш? Я взяла теплый комочек на руки и прижала к себе, в ответ на что он недоверчиво принюхался, а затем лизнул мой нос. Это, пожалуй, единственное существо, которое сейчас действительно нуждается во мне, которое будет любить меня, какой бы я ни была. Побитой, поломанной маленькой девочкой, которая изо дня в день просто хорошо играет свою роль. Интересно, а в Лондоне у нас когда-нибудь были домашние животные?

Бабушка на удивление хорошо восприняла появление в доме нового жителя. Наверное потому, что по виду щенок был похож на породистого, а может, просто поняла, насколько он мне нужен, ведь бабушка замечала мое состояние, как никто другой: в этом мире можно обмануть кого угодно, даже себя, но только не бабулю. Я отмыла щенка, накормила его и уложила спать. Даже имя успела придумать — Бродяга, в честь Сириуса Блэка из моего любимого «Гарри Поттера».² Пусть мой щенок тоже вырастет большим и лохматым; возможно, друга лучше, чем он, мне и в жизни не найти. Теперь это мой маленький комочек счастья, ведь я чувствую, как мы нужны друг другу.

Я сидела в своей комнате и размышляла: на черта я ему сдалась? Костик мог бы оставить после уроков Артема, а не меня: мне кажется, Смольянинов был бы только рад просиживать каждый день по лишнему часу в школе, лишь бы его отец ни о чем не узнал. Зачем классному вообще было кого-то оставлять и трепать себе нервы? Нет же, вообразил себе невесть что. А может, это как раз не он, а я вообразила.

Хотя вообще-то было хорошо, что он не вызвал бабушку в школу, и ради этого я готова была отрабатывать любое наказание. Она бы расстроилась, узнав о моем поведении, а мне ведь нельзя высовываться лишний раз, еще не хватало, чтобы кто-то узнал о моей амнезии: дядя Игорь слишком много денег отвалил за то, чтоб этот факт в итоге оказался стерт из моей биографии и новой медицинской карты. Но все равно это же бред чистой воды: зачем ему глупая школьница, которой я по сути и являюсь? Разве что тетради проверять. Или, может, Костик отправит меня поливать цветы по всем кабинетам, например? Это вполне похоже на работу на благо школы. У него, наверное, девушка есть, хотя в автобусе мне так не показалось, да и смывать помаду с рубашки он не спешил. Будь у него девушка, при таком раскладе она казнила бы его в тот же день, а Костик был вполне себе жив и здоров.