– Смотрите, – вдруг сказал Чоки. – Часы меняются.

Мурасаки открыл глаза и посмотрел на циферблат. Пыль исчезла. Поверхность часов стала гладкой и сияющей, как отшлифованный драгоценный камень. Вместо сетки трещин в центре осталось всего несколько тонких царапин, которые с каждым мгновением делались все незаметнее. И наконец они пропали совсем. В эту же секунду Мурасаки понял, что больше нет преград между его безысходностью внутри и безнадежностью снаружи. Тоска выплескивалась из него с каждым ударом сердца и уходила туда, внутрь, под каменную поверхность, сливаясь с тем, частью чего она была. Это было больно. Эта боль была ощутимой, как будто острым ножом кто-то проводил вдоль вдоль каждой вены, вскрывая их все. Она становилась все сильнее, пока у Мурасаки не потемнело в глазах. Он понял, что больше не выдержит и вскинул руки кверху, отступая на шаг от часов, которые больше не были сломанными, и едва ли когда-нибудь были часами. Боль выплеснулась из него последней волной и откатилась.

Раст и Чоки переглянулись.

– На счет три, – сказал Раст. – Один. Два. Три.

Они с Чоки одновременно убрали руки от циферблата. Теперь ровный каменный круг светился мягким зеленоватым светом, а в его глубине вспыхивали и гасли желтые искры.

– Что это за штука, хотел бы я знать, – пробормотал Чоки, рассматривая циферблат. – И как, ради всех законов создания, вы это сделали?

– Сделали что? – спросил Раст.

– Отремонтировали эти часы. Что ты делал?

– Я… – замялся Раст. – Я выплескивал свои чувства. Те, от которых хотел избавиться. Как-то само получилось, знаешь. Они поднялись к горлу. Это… – Раст тряхнул головой. – Это похоже на то, когда хочется кому-то рассказать что-то очень плохое, чтобы забыть.

– А что, я для этого уже не подхожу? – с обидой спросил Чоки.

– Малыш, я не хочу выливать на тебя все плохое, что есть во мне. Тебе и своего плохого предостаточно. Но разве ты сам ничего не делал? – удивился Раст.

– Нет, ты же видел. Я только отстукивал этот ритм и смотрел, как вы пялитесь на этот камень с пустыми лицами. Потом глаза открыли почти одновременно. Мурасаки вообще как покойник до сих пор, сам посмотри.

Раст оглянулся на Мурасаки. Сейчас он был меньше всего похож на живого человека – восковое лицо, взгляд, провалившийся внутрь, закаменевшая поза. Черты лица как будто потеряли всякое выражение, расплылись, скрывая возраст. Сейчас его можно было принять и за старика, и за ребенка. Раст зачем-то оглянулся на кота и стрекозу – они выглядели более живыми, чем Мурасаки.

– Ты таким же был. Я увидел, каким ты будешь в старости, – засмеялся Чоки и подошел к Мурасаки.

Чоки немного помедлил, потом встряхнул Мурасаки за плечо. Мурасаки моргнул, тряхнул головой и глубоко вздохнул.

– Ой, – сказал Мурасаки, осматриваясь, – мы что, починили эти дурацкие солнечные часы?

– Ага, – сказал Чоки. – Ты только сейчас заметил?

Мурасаки кивнул и с силой потер щеки.

– Я вроде заметил, но как-то… отвлекся, знаешь. Снежинки, дурные мысли, все такое.

– Ага, стоишь по колено в снегу и отвлекся на дурные мысли, скажи еще задремал, – пробурчал Чоки.

– Зато понятно, что это никакие не солнечные часы, – вздохнул Раст. – Потому что они сами светятся.

– Вот мы молодцы, – засмеялся Мурасаки. – Что-то починили, сами не знаем что, как – тоже не знаем. А главное – не знаем даже, зачем.

– Зачем-зачем, – проворчал Чоки. – Потому что непорядок. Но все остальные вопросы ты правильно задал.

– Ты же в архивах пропадаешь, малыш. Неужели там ничего нет про этот парк? Кто его строил? Ну хотя бы… как это называется? Перечень хозяйственных объектов.

– Никак не могу найти точную карту парка, – вздохнул Мурасаки. – Те, что я видел, слишком приблизительные. Этой полянки нет. Не тот масштаб, наверное.

– А мы же тебе говорили, что этого места нет на карте, потому что на самом деле оно не в парке. Не совсем в парке. Мы с Растом этот парк до последнего кустика изучили. Мы бы его нашли за три с лишним года.

– Зачем тогда про карты спрашивали? – хмыкнул Мурасаки.

– Это была гипотеза, – ответил Раст. – И теперь ты ее подтвердил.

– Или это просто неточные карты, – возразил Мурасаки.

– Ну да, а это, – Чоки кивнул в сторону циферблата, – солнечные часы.

Они хором рассмеялись.

– Пошли домой, – сказал Чоки. – Я замерз и страшно хочу спать. А у вас завтра первой парой лабораторный практикум.

– И ты еще не доел салат, – сказал Раст.

На выходе из сада Сигму ждали Аделаида и Хачимицу. Они стояли у самых ворот, так что избежать встречи с ними никак бы не получилось.

– Ты куда сбежала? – спросила Аделаида, как ни в чем не бывало.

– Вам надо было, чтобы я отвела вас к часам – и я вас отвела к часам, – холодно сказала Сигма. – Вас куда-то еще надо отвести?

– Обиделась, – с легким удивлением сказала Аделаида. – За что?

Сигма смерила ее взглядом и шагнула к воротам. Аделаида инстинктивно посторонилась, Сигма приложила ладонь к створке и ворота открылись. Сигма вышла из сада, даже не обернувшись.

Но она сделала всего пару шагов, как они ее догнали и пошли рядом: слева Аделаида, справа Хачимицу. Сигма остановилась. Они прошли пару шагов и обернулись к ней. Сигма продолжала стоять. Если они и сейчас не поймут, что она не хочет с ними общаться, они редкостные тупицы.

– Зря ты так, – примирительно сказал Хачимицу. – Мы бы все равно ничего не смогли сделать, даже если бы захотели. Эти… часы нас отталкивают.

– Но вы не захотели, – сказала Сигма.

– Сигма, – мягко заговорил Хачимицу, – ты здесь новенькая, а мы здесь живем очень давно. И очень хорошо знаем, что если здесь что-то устроено так, а не иначе, то лучше это не трогать. Даже если нам кажется, что это неправильно. Может быть, эти солнечные часы вовсе не сломаны, может быть, они такими и должны быть. Откуда нам знать? Здесь очень многое работает не так, как в обычном мире. Иногда небольшие изменения становятся причиной больших проблем для всей Академии. Во втором филиале, возможно, дела обстоят иначе. Но здесь мы живем по таким правилам.

– Пойдем, – Аделаида шагнула к ней, протягивая руку. Сигма отступила назад. Аделаида нахмурилась. – Что это значит, Сигма?

Сигма продолжала молчать, глядя в глаза Аделаиде. Она вовсе не пыталась попасть за барьер, она даже не хотела бы туда попасть, но взгляд Аделаиды пошел трещинами, как тонкий лед на луже, и Сигма увидела там, внутри, переливы стали и черные спирали – как будто смотришь внутрь очень большой гайки.

– Ну, – сказала Аделаида, – теперь пойдешь с нами? Получила, что хотела? Увидела?

– Увидела. Не пойду, – коротко ответила Сигма.

Она поняла, что не хочет даже смотреть в сторону Хачимицу. Она просто не хочет иметь с ними ничего общего. У них всех, у конструкторов, внутри – замкнутое пространство. Ограниченность. Наверное, именно так и можно отличить конструктора от деструктора. Надо запомнить на будущее. Да.

Сигма смотрела отсутствующим взглядом сквозь тех, кого еще совсем недавно считала своими друзьями, пока они не развернулись и не ушли.

Вечером Сигма бродила вдоль стены, обдумывая, что будет, если она попытается забраться на стену. И что она за ней увидит? Слова Хачимицу о том, что лучше ничего не менять, застряли в ее голове, но она пока не знала, как к ним относиться. Это правда? Или оправдание?

Стена на всей протяженности была высокой – слишком высокой, чтобы на нее можно было запрыгнуть. Кладка тоже была грубой только на первый взгляд. В действительности в ней было не за что зацепиться или поставить ногу. Ни одной трещины, ни одного более-менее надежного выступа. Да, на этом участке стены она успехов не добьется. Сигма вызвала на планшете карту, чтобы прикинуть, куда еще можно пойти, когда услышала голоса. Один совершенно точно принадлежал Айну – Сигма уже научилась узнавать его лениво-презрительные интонации. Второй голос был женским. Сигма вздохнула. Айн опять кого-то доводит. Вообще, это не ее дело, конечно. Она не собирается больше ни с кем дружить или делать вид, что дружит. Не в этом филиале. Но… Айн действительно иногда бывал невыносим. Если бы не ее тоска по Мурасаки, вспарывающая сердце как нож, от невозможности его увидеть, Сигма бы и сама могла бы стать жертвой Айна. А так – все издевки Айна были лишь тенью настоящей боли. Но от того, что Айн не мог заставить ее страдать и бросил попытки ее задеть, он не перестал доставать остальных.