Они спустились по винтовой лестнице к выходу из административного корпуса, потом вспомнили, что их куртки остались в гардеробе учебного корпуса и вернулись обратно, и все это время Мурасаки держал Сигму за руку, не давая ей убежать. И почти все это время они молчали.

Мурасаки заговорил, только когда они вышли из Академии.

– Я знаю, почему ты плачешь.

– Прекрасно, – буркнула Сигма и попыталась выдернуть руку. – Тогда отпусти меня.

– Нет. И не подумаю. Чтобы ты сбежала рыдать от слов Кошмариции? Вот еще! Мы сдали экзамены, мы молодцы. Конечно, Констанция не могла удержаться и не испортить нам настроение. Она всегда так делает, когда кто-то радуется. Можно подумать, ты не догадывалась.

– Мурасаки! – Сигма остановилась и развернулась к парню. – Да при чем здесь наше настроение? Ты что, не слышал, что она сказала?!

– Я слышал даже то, чего она не сказала, – спокойно ответил Мурасаки.

– И что, например?

– Что ты совершенно напрасно каждое слово куратора принимаешь за чистую монету.

Сигма покачала головой. Иногда Мурасаки все-таки бывает совершенно невыносим!

– Рассказывай, или я ни шагу больше не сделаю!

– Ты забыла слово «придурок», – рассмеялся Мурасаки.

– Рассказывай, – жестко повторила Сигма.

– Констанция утрирует насчет чувств. Может быть, у нее именно так и было, она потеряла способность любить и ненавидеть. Судя по тому, как она себя ведет, я думаю, она никогда не знала, что это такое. Но так бывает не у всех. Далеко не у всех.

– Откуда тебе знать?

Мурасаки отвел взгляд. Потом вздохнул и снова посмотрел на Сигму.

– Я встречался с девушками со старших курсов.

– И? – не поняла Сигма.

– И они остались в меня влюбленными и после этой самой перестройки, которая тебя так пугает! – резко ответил Мурасаки. – После нее они стали даже более эмоциональны, чем раньше.

– И долго… долго ты с ними встречался? – спросила Сигма. – С этими своими старшекурсницами?

– Их было двое, с четвертого курса. Мы начали встречаться в начале весны, во время этой самой перестройки, и это продолжалось почти целый год, но никто об этом не знал. Они стеснялись того, что я второкурсник, а я не хотел из-за них терять обожание всех остальных… – со вздохом сказал Мурасаки и уточнил, опуская голову. – Кстати, мы встречались втроем.

– Втроем? – переспросила Сигма. – И…

– Да, – мрачно ответил Мурасаки. – Ты все правильно поняла. И это тоже. В середине третьего курса я сбежал от них. Для меня наши отношения оказались слишком сложными. Я не понимал их чувств и эмоций. Теперь бы понял, а тогда нет. – Мурасаки опять вздохнул и снова посмотрел на Сигму. – Я думаю, они любили меня, по-настоящему. И друг друга тоже. Поэтому чувства никуда не исчезают после перестройки.

– А ты их? – спросила Сигма.

Мурасаки покачал головой из стороны в сторону.

– Нет, Сигма, нет. Я не любил их. Мне стыдно тебе это говорить, но нет.

Сигма протянула руку и взъерошила волосы Мурасаки. Мурасаки закрыл глаза и вздохнул.

– Ладно, тогда пойдем куда-нибудь, где есть горячая еда и нет других студентов. Я устала от этих... академических проблем

– Сигма, – неслышно, почти одними губами, без голоса сказал Мурасаки, – но ты ведь знаешь, что тебя я люблю?

Сигма улыбнулась.

– Конечно.

Мурасаки открыл глаза.

– Я тоже тебя люблю, придурок, – добавила Сигма.

Море было спокойным. Набегающие волны касались ног легко и почти неощутимо. Солнце висело где-то за спиной, грело, но не мешало смотреть на горизонт. Вода была цвета неба – синяя-синяя, как будто не было в мире других цветов.

– Сюда бы парусник, с белыми парусами, – сказала Констанция с улыбкой. – Красивая была бы картина!

– В штиль на нем будут висеть паруса, – ответил декан. – Никакой красоты. Но можно устроить айсберг, если хочешь.

– В тебе нет ни капли романтики, Кай, – усмехнулась Констанция и протянула декану пустой бокал. – Пожалуй, я больше хочу вина, чем айсберг.

– Отличный выбор, – декан осторожно наполнил ее бокал светло-желтым, почти белым вином. Бокал тут же запотел и покрылся капельками влаги. – Осторожно, оно ледяное.

Констанция сделала маленький глоток и закрыла глаза.

– Все как я люблю. Ты помнишь.

– Конечно.

– Даже жаль, что мы больше не встречаемся, Кай.

– Ты же встречаешься с Бертраном.

Констанция открыла глаза и посмотрела на декана.

– Если бы я встречалась с Бертраном, я бы не сидела сейчас здесь с тобой вот так, – она демонстративно махнула рукой с бокалом вина, так что полы светло-голубого парео, повязанного на плече, с легкостью разошлись, обнажая то, что должны были закрывать. – У меня, знаешь ли, есть представления о верности, чести и всем таком.

– Очень на это рассчитываю, – серьезно сказал Кай, бросив быстрый взгляд на Констанцию. – Тогда что мы здесь празднуем?

Констанция сделала еще большой глоток вина и снова довольно зажмурилась.

– Мой план. Очередной этап с блеском завершился. Осталось подождать совсем немного, и у нас будет полная Академия инициированных деструкторов с огромным потенциалом к действию. И мы сможем их протестировать и начать распределение. Запросы на деструкторов растут, а готовить их труднее с каждой волной. Поэтому я так радуюсь.

Декан налил вина во второй бокал и протянул к Констанции.

– Звучит достаточно хорошо, чтобы за это выпить!

Звон бокалов был громче шума волн, а смех Констанции искрился как отблески солнца на поверхности воды.

– А теперь, – сказал декан, допивая вино, – я хочу знать подробности твоего плана.

Констанция мечтательно улыбнулась.

– Итак, наш всеобщий любимец Мурасаки наконец сам влюблен по уши, у него есть девушка. И теперь все об этом знают.

– И что дальше?

– Я дам им немного времени, чтобы они почувствовали прелесть своих отношений, а потом уберу его девушку.

Декан задумчиво покачал головой.

– Это плохой план.

– Почему?

– Ты же понимаешь, что своими руками создаешь не просто деструктора, а супердеструктора, который способен разрушить любой мир. Любой. И он может начать с нашего.

– Не-е-ет, только не с нашего, – улыбнулась Констрация. – Наш мир разрушить нельзя.

– Можно. Просто пока некому. Но ты своими руками растишь разрушителя. Ты берешь мальчика, делаешь его всеобщим любимцем, так что в итоге он не может жить без любви и восхищения. А потом отбираешь у него самое главное. И оставляешь ему подпитку всеобщей любовью. У него будет очень много сил, много злости, очень хороший мотив и очень большой потенциал. Мне не нравится эта ситуация.

– Но ты же сам одобрил план!

– Не этот. План был другим. Отобрать его у тех, кто в него влюблен. Это закаляет деструкторов. Учит их страдать и не бояться. Это хорошо. Этого мальчика можно было перевести в первый филиал, и все. Можно было бы даже обставить это достаточно драматично. Но не так… – декан покачал головой, подбирая слова. – Не так, чтобы он готов был уничтожать все и вся.

Констанция сердито швырнула бокал на песок.

– Я не узнаю тебя, Кай! Мурасаки изначально был жертвой. Не понимаю, почему ты теперь так озабочен его судьбой. Тебе что, его жалко?

– Я озабочен тем, чтобы он не разрушил то, что мы так долго создавали. Стабильность. Равновесие между силами созидания и силами разрушения. У тебя есть равный Мурасаки по силе конструктор, чтобы остановить его в случае чего?

– Я же куратор деструкторов, откуда у меня конструктор? У меня есть только связи с куратором конструкторов.

– Ах, вот зачем тебе нужен Бертран, – вздохнул декан. – Что ж, а у него есть хороший сильный конструктор?

Констанция пожала плечами, и налетевший неизвестно откуда ветер снова распахнул ее парео, а она и не подумала его поправлять.

– Конструкторы по определению слабее деструкторов. Если понадобится сдержать Мурасаки, я смогу сделать это сама. Мурасаки на надежном поводке. Не забывай, когда понадобилось, я усилила его аттрактивность до такой степени, что даже мужская часть студентов оказалась под его влиянием. Может, они себе в этом не признаются, но это уже не мое дело. План изначально был хорош, и ты его одобрил, – повторила Констанция.