– Не людьми, – поправила ее Аделаида. – Высшими.

– Высшими второго сорта? – уточнила Сигма.

– Разрушать любой дурак сможет, – сказал Хачимицу. – А вот ты попробуй создай!

– А ты попробуй для начала разрушить что-нибудь, и тогда посмотрим, кто из нас дурак, – фыркнула Сигма.

Хачимицу кивнул.

– Может, разрушать и сложно, но вопрос в другом. Зачем это делать? Не понимаю, как может хотеться разрушать.

– Ну, знаешь, – дернула плечами Сигма, – иногда посмотришь, что некоторые конструкторы насоздавали, и ничего не остается, как убирать за ними. В смысле разрушать их прекрасные идеальные конструкции, в которых совершенно случайно не учтена какая-нибудь мелочь типа неправильного наклона планетарной оси к звезде.

Аделаида засмеялась. Хачимицу закатил глаза и слегка покраснел.

– Сигма, ты откуда знаешь эту историю?

– Какую историю?

– Про планетарную ось!

Сигма улыбнулась и, наконец, приложила руку к воротам. Про ось ей рассказал Мурасаки. В обстановке, когда любые разговоры про ось приобретают двусмысленный оттенок.

Створки ворот распахнулись, и компания вошла в сад.

– Так откуда? – продолжала допытываться Аделаида. – Кто тебе рассказал?

– Да ниоткуда. Наверно, на каждом курсе бывает такая история. Я рассказывала Мурасаки про нашу работу, он сказал, у них тоже была та же история.

– А вот это уже интереснее, – нахмурился Хачимицу. – И кто же на курсе Мурасаки неправильно рассчитал планетарную ось? Какой цвет?

– Чоки, – ответила Сигма, вспоминая здоровяка Чоки. Он был ростом с Мурасаки, но шире в два раза. Поэтому Сигма не сразу догадалась, что когда Раст говорит «малыш», он имеет в виду Чоки. – Коричневый. Вообще на тебя не похож.

– На меня вообще никто не похож, – улыбнулся Хачимицу своей утонченной улыбкой. – Но, наверное, коричневый – аналог оранжевого, да? Или желтого?

– Желтая у нас Бли, – вздохнула Сигма. – А красная Лал. Так что я думаю, да. Но вы с ним… противоположности. Он делает вид, что он очень простой.

– А Хачимицу делает вид, что он очень сложный, так что все сходится, – улыбнулась Аделаида. – Так, а фиолетовый конструктор у вас кто? Ты же понимаешь, я тоже хочу знать.

– Фиолетовый конструктор у нас Вайолет.

– И какая она?

Они брели по саду, и вопросы Аделаиды позволяли Сигме отвлечься от холода.

– Она… странная. Отрешенная от всего. Как будто мир ее не касается, – Сигма вспомнила, как Вайолет смотрела на нее тогда в парке, когда села на их плед. – Но все видит. И думает, что может убить взглядом, если захочет.

– А на самом деле может?

– Я не проверяла. Она была влюблена в Мурасаки и она меня ненавидела. Но я до сих пор жива, как видишь.

Сигма свернула на маленькую дорожку, сделала несколько шагов, обогнула постриженные в одну линию кусты и остановилась на поляне. Часы стояли там, где им и положено было быть.

– Ну вот, – сказала Сигма. – Вы их видите? Они есть? Или я снова вообразила себе то, чего нет?

Аделаида и Хачимицу остановились рядом с Сигмой.

– Ничего подобного я здесь никогда не видел.

– Меня они отталкивают, – сказала Сигма и подошла к часам. – Я подумала, что для их ремонта нужен конструктор.

– А зачем? – спросил Хачимицу. – Зачем их чинить?

Сигма обернулась к Хачимицу и Аделаиде.

– Не знаю. Мне кажется, это неправильно, что они сломаны. Вам не хочется их отремонтировать? Аделаида, ты же говорила, что у тебя такое хобби!

Аделаида нехотя подошла к часам и посмотрела на грязный круг. Под слоем пыли и трещин было не разобрать, есть ли на нем какие-то цифры или нет.

– Хобби занимаются в свободное время, – сказала Аделаида. – Когда есть настроение и желание. А не по заказу. Посмотри на себя. Чем дальше, тем неинтереснее твои фотографии. Тебе перестало нравиться это занятие.

Сигма кивнула. Аделаида была права. Она и в самом деле перестала думать об образах, удачных кадрах и ракурсах. Просто делала относительно качественные снимки, предварительно вызвав какие-нибудь эмоции у своей модели. Впрочем, никто не говорил, что им снимки не нравятся. Даже такие, сделанные без особого старания, они все равно были лучше прежних.

Сигма подняла голову и посмотрела на Аделаиду. Холодно улыбнулась.

– Тогда зачем ты вытащила меня из постели, если не собираешься их чинить?

Сигма перевела взгляд на Хачимицу. Он даже не подошел к часам. Смотрел на них и не подходил.

– А ты что скажешь? Неужели ты никогда раньше здесь не был?

Хачимицу покачал головой.

– И ты не хочешь привести их в порядок?

Хачимицу снова покачал головой.

– Сигма, – мягко начала Аделаида, – мы просто хотели на них посмотреть и не собирались ничего чинить.

– Но почему?

– Представь себя на нашем месте. Мы здесь прожили три с лишним года. Безвылазно. Внутри этих стен. Мы знаем здесь все. А потом появляешься ты. И говоришь, что нашла места, которых мы никогда не видели.

– Ты даже не знала, где мастерские вашего факультета, – добавил Хачимицу. – Мы думали, может быть, ты заблудилась, приняла за часы что-нибудь другое. Мы что, должны были тебе поверить на слово?

Сигма зло усмехнулась.

– Конечно, не должны были! Вместо этого вы должны были поднять меня на рассвете и потащить доказывать мне, что я сошла с ума и никаких часов в парке нет. Поздравляю, вы свой долг выполнили!

Она развернулась и сквозь кусты бросилась прочь с поляны. Почему, ну почему она поверила им? Почему стала считать их своими друзьями? Хачимицу был с ней мил? Он со всеми мил. Аделаида сказала, что чинит вещи, но не обещала ничего починить! Сигма сама себе все придумала, а теперь удивляется, что они ведут себя иначе?

Она заставила себя остановиться и задышала спокойно. Разве Аделаида единственный конструктор в Академии? Нет, конечно. Сигма осмотрелась. Она стояла на одной из аллей, пересекающих парк по диаметру. Под каждым деревом стояла скамейка. Сигме хватило одного взгляда на заиндевевшие перекладины, чтобы поежиться от холода. Сидеть на них? Ну уж нет. Но силы закончились так внезапно, будто наступила глубокая ночь после тяжелого дня.

Сигма сошла с аллеи, подошла к ближайшему дереву и обняла его, прижалась щекой к гладкой коре. Дерево оказалось неожиданно теплым. Не таким, чтобы согревать, но как будто его не касался ночной мороз. Сигма поглаживала его по стволу и пыталась успокоиться.

Нет ничего страшного в том, что часы выглядят вот так. Это ведь не предмет ее личного пользования, который больше не может работать из-за того, что поломался. Не зеркало, не планшет. Да, ей кажется это неправильным. Но парковое оборудование – не ее дело, в конце концов.

Сигма вздохнула. Дело не в часах. Дело в другом. Ладно, она пыталась. Она честно пыталась завести друзей и быть милой. Значит, больше не будет. И пусть Эвелина попробует заставить всеми своими рычагами давления, какие у нее есть. Если они есть!

Мурасаки валялся на диване у Раста и смотрел в потолок. Раст резал овощи для салата и пел какую-то веселую песню. Голос у Раста был красивым, выразительным, чуть ниже того голоса, которым он разговаривал, и глубже, мягче. Хотя, может, с кем-то другим он разговаривает и этим, глубоким выразительным голосом, которым поет. Например, с Чоки.

– У тебя красивый голос, – вздохнул Мурасаки. – Почему ты им поешь, а не разговариваешь?

– Заткнись, – сказал Раст, бросая в Мурасаки огурец.

Мурасаки поймал огурец и задумчиво откусил. Неделя работы в архивах ни к чему полезному не привела. Да, Мурасаки нашел все те карты, про которые говорил Кошмариции. Он даже сделал себе копии, нанес все известные места спонтанных порталов и даже запустил анализ данных, чтобы найти закономерность. Но ему казалось, что он тратит время впустую. Если бы кто-то пытался разобраться в порталах, то он бы начал с этого анализа. А если порталы продолжают открываться, значит, никаких закономерностей, связанных с местностью, нет. Или есть, но они не имеют практического применения.