По команде декана они окружили Сигму, декан стал за ее спиной, Констанция слева, Эвелина справа.

И пока Сигма не поняла, что происходит, декан бросил Сигму на печать. Они начали вдавливать ее внутрь, прижимая все ближе и ближе, чтобы она слилась с печатью, стала одним целым. Сигма попыталась вырваться, но силы были слишком неравны. А потом Констанция вдруг почувствовала, как Сигма перестала сопротивляться. Наоборот, она поддалась им, как будто сама хотела проникнуть в печать, срастись с ней. Все глубже, все теснее.

Это не так уж и просто – взять живое тело и перемешать его с неживым материалом и при этом оставить его живым, со всей заключенной в него силой Высшего, стремлением существовать, властью над материей, над реальностью, над законами, над вероятностями. Но не было другого способа закрыть дверь между реальностями – между этим миром, в котором все, и тем, крохотным, в котором – могильники и другие страшные силы. Самые страшные силы во всех существующих и несуществующих мирах. Это непросто – слиться с чем-то настолько чужеродным, как печать, но Сигма старалась, как могла. «Хорошая девочка», – подумала Констанция, подталкивая ее вперед. Самое главное было – не раздавить, не убить, она должна остаться живой. Для этого им нужен конструктор – держать ее сердце, сохранить его живым, пока они будут ломать остальное, не позволяя потоку свободно вытекать из могильников в эту реальность.

Прошло много времени, прежде чем они перестали видеть Сигму на физическом плане. Она была здесь, но отделить ее от печати было бы невозможно. Сигма и была печатью. Осталось совсем немного – сломать ее. И в тот момент, когда декан потянулся к ее сердцу, чтобы поддержать его, а Констанция с Эвелиной ударили, Сигма выскользнула. Свернулась, как скатывается в комок еж, снова собрала себя целиком по ту сторону печати и провалилась внутрь потока, которому должна была стать преградой. Исчезла. Это было невозможно. Как если бы пробка протекла внутрь бутылки с шампанским. Но это случилось!

Из глубины печати, из черного потока показались клубы белесого дыма. За несколько секунд поверхность печати помутнела, изнутри ее заволокло плотным белым туманом. Они ждали, но трещины так и не появились. Это значило только одно. Печать не удалось сломать. Сигма ушла, ее сила не потратилась на то, чтобы запечатать вход в могильники. Может быть, частично рассеялась. А может быть, и нет.

Видимо, о чем-то похожем думал и декан, потому что он снова ударил по диску. Поверхность осталась ровной и мутной.

– Мы больше не контролируем эти ворота, – сухо сказал он. – Печать запечатана, но не сломана.

Они смотрели друг на друга, все трое. Когда-то Алия предсказывала и такую вероятность. Что если они используют для запечатывания печати кого-то слишком сильного, он запрет ее изнутри. И тогда, чтобы снова взять под контроль, им понадобится кто-то… кто-то из кураторов или равный им по силе. Но они посчитали такой вариант маловероятным. Впрочем, даже если бы они считали его вероятным, что толку?

– Что с ней? – спросила Эвелина, и было непонятно, что она имеет в виду: Сигму или печать.

– Печать, как сказал Кай, мы больше не контролируем. А Сигма, скорее всего, окажется в могильнике. Или рассеется по пути в него, – Констанция задумалась. – Я не знаю ее уровня, но если она выживет, то доступ к личности, скорее всего, сохранит. Если нам повезет, то не целиком. Надеюсь, память она не восстановит.

– Мы не можем рисковать, – резко сказал декан. – Даже без памяти она может натворить… Мы понятия не имеем, что она может натворить и кто она такая. Нам нужно сломать вторую печать, пока еще она в нашей власти, – он повернулся к Констанции. – Кто из студентов у тебя занимался ее восстановлением? Мы можем его использовать?

Констанция отрицательно качнула головой, потом твердо посмотрела на декана.

– Нет, его мы брать не будем. Мы же говорили. Это будет ошибкой.

– То есть ты тоже не уверена, что контролируешь всех своих студентов? – с ехидством спросила Эвелина.

– Этого студента я держу на ментальном контроле, – сухо сказала Констанция. – И это должно тебе сказать о его уровне.

– Но ментальный контроль запрещен! – Эвелина с ужасом посмотрела на декана.

Он покачал головой.

– Я думаю, в нашем случае это оправдано, Эвелина. Держи ты на поводке эту студентку, я бы и слова тебе не сказал.

– Тогда кого мы возьмем? – тихо спросила Эвелина, отступая на несколько шагов назад.

Констанция сделала вид, что не видит испуга Эвелины.

– Ты говорила, что инициированных студентов-второкурсников у тебя двое. Вот второго и возьмем. Если ты, конечно, не возражаешь.

– Не возражаю, – кивнула Эвелина. – Наоборот. Это самое разумное решение.

– Найди этого второго студента, – скомандовал декан. – И заодно подготовь мне данные по его происхождению. Мне придется перевести его в наш филиал через его родной мир.

– А напрямую, как ты провел Констанцию? – спросила Эвелина.

– Я не всемогущий, – ответил декан. – Даже для меня это перебор. Ты же не забыла, что я ко всему прочему только что чинил дыру в мире, которую сделала твоя студентка?

Они все одновременно посмотрели на мутный диск печати. Туман словно еще больше сгустился. Теперь казалось, что диск до краев наполнен молоком. Тошнотворное зрелище. Констанция отвернулась.

Эвелина подняла руку с коммуникатором и начала набирать сообщение.

– Нет, – сказал декан. – Приведи его сама в мой кабинет. Не забывай, что это все-таки инициированный Высший. Хотя и необученный. Хватит с нас сюрпризов!

Эвелина кивнула и ушла. Они смотрели ей вслед, пока она не скрылась за воротами.

– Пойдем, я отведу тебя обратно, – со вздохом сказал декан.

– А кто встретит нашу вторую жертву?

– Я, – просто ответил декан.

– А я все гадала, зачем тебе несколько тел, – грустно улыбнулась Констанция, протягивая руку декану.

Он взял ее за запястье и заглянул в глаза.

– Он действительно настолько опасен? Этот мальчик, которого ты держишь под ментальным контролем?

– Пока я держу его под контролем – нет.

– А когда ты его выпустишь?

Констанция пожала плечами.

– А зачем я его буду выпускать? Он закончит Академию, уйдет к заказчику и больше не будет нашей головной болью. А контроль останется.

– Я не об этом, Конни. Я про его силу. Он может превзойти тебя или меня?

Констанция серьезно задумалась.

– Не знаю. Нам нужны другие критерии силы, Кай. Или мы не все знаем о силе Высших, и нам надо изучить ее лучше. Потому что эта девочка, – Констанция снова кивнула в сторону печати, – не выглядела особенно сильной. У нее были склонности к некоторым вещам, в других она отставала. Она обещала стать… хорошим специалистом. Трудяжкой. Но чтобы самопроизвольно инициироваться? Разрушать Академию? Я не знаю, откуда у нее появились эти силы.

– Мы что-то упускаем, Конни, – сказал декан. – Мы упускаем что-то очень серьезное.

Констанция вытерла пот со лба. Она чувствовала себя смертельно уставшей. Давно забытое чувство. И она была не рада ему.

– Она так просто ушла от нас, – призналась Констанция. – Как вода сквозь пальцы.

– Со второй печатью мы не имеем права на ошибку. Мы не должны этого допустить. У нас все должно получиться. Надо подготовиться!

Они подготовились.

И у них получилось.

Мурасаки проснулся от крика. Только кричали не голосом, а чем-то другим. Или как будто что-то порвалось или разбилось совсем рядом, что-то очень большое. Но ничего не разбилось, не упало, не сломалось, не порвалось. Никто не кричал.

Да что с ним сегодня такое? Еще днем, во время занятий он почувствовал себя плохо. Как будто чем-то сильно отравился, тело хотело лечь в темный угол и свернуться калачиком, а сознание хотело отключиться так сильно, так что он прямо на лекции уснул на пару секунд, а когда проснулся, долго не мог поверить, что все-таки проснулся. Ему казалось, что стоит пошевелиться, вздохнуть или даже моргнуть, как он снова проснется. И окажется неизвестно где. На несколько долгих мгновений Мурасаки понял, что не знает, кто он, кем он должен проснуться, в каком месте, и только тогда он понял, что давно не спит. Что ему не снится ни эта лекция, ни эта гулкая полупустая аудитория, ни парта на пятом ряду, где он сидит в полном одиночестве на весь сектор… Что лектор на самом деле говорит что-то важное, его все слушают, и только он один не может сосредоточиться, слова кажутся ему бессмысленным набором звуков. Мурасаки еле дождался конца лекции и отправился домой. В расписании оставались еще два семинара, но Мурасаки понял, что не в состоянии изображать учебу. Все происходящее казалось ему декорациями, фильмом, в котором он оказался вместо того, чтобы смотреть его с той стороны экрана. Он даже отправил сообщение Констанции, что плохо себя чувствует и пропустит занятия, удивляясь собственному послушанию и желанию все сделать по правилам. Как будто правила оставались единственной реальной вещью в этом мире, стремительно теряющем материальность.