Хотя в голове у меня стучит, я заставляю себя открыть глаза и моргаю, пока мой затуманенный разум пытается разглядеть, где я нахожусь, и вспомнить, как, черт возьми, я сюда попала. Мои мышцы протестующе ноют, когда я пытаюсь сесть, и пока я осматриваюсь вокруг, мое дыхание сбивается, пульс учащается.

Это камера. Я в чертовой камере.

Это происходит на самом деле, блядь?!

Мое горло сжимается, паника охватывает меня, когда я качаю головой взад-вперед, осматривая тесное пространство. Стены и пол бетонные, ряд стальных прутьев поперек передней части камеры выходит в темный коридор. Единственный источник света исходит из маленького окошка в задней части камеры, примерно в шести футах от земли и едва ли в фут высотой. Судя по виду из окна, оно расположено на уровне земли, пучки травы прорастают вдоль нижнего края стекла. Хотя само окно грязное. Я почти ничего не вижу за травой прямо перед ним из-за грязи, покрывающей стекло. Во всяком случае, ничего, что помогло бы точно определить мое местоположение.

Я обвожу взглядом интерьер камеры, обращая внимание на скудную обстановку. Там есть металлическая раскладушка с тонким матрасом — никаких постельных принадлежностей, потому что это было бы слишком любезно — и отдельный туалет в углу. Вот и все. Я имею в виду, я полагаю, я должна быть благодарна за то, что здесь есть настоящий туалет, а не чертово ведро или что-то в этом роде, но мне немного трудно вызвать хоть каплю благодарности, когда я только что проснулась в гребаной камере.

Что, черт возьми, произошло?

Я потираю пальцами висок, голова все еще пульсирует от боли. Все мое тело похоже на один большой синяк. Тот, кто перенес меня сюда, явно не был неженкой, но как, черт возьми, я вообще попала в их руки, и почему я ничего не помню?

Моя головная боль только усиливается, когда я пытаюсь разобраться в своих воспоминаниях. Чем бы они меня ни оглушили, у меня в голове все перемешалось, но я смутно припоминаю разговор с кем-то в IT о том, что одна из наших новых пограничных камер внезапно отключилась. Наше сообщество волков-оборотней находилось в состоянии повышенной готовности в течение последнего десятилетия, с тех пор как стало очевидно, что кто-то охотится на наш вид, поэтому у нас все в порядке, когда дело доходит до вопросов безопасности. И как дочь Альфы, я являюсь одним из руководителей службы безопасности нашего альянса.

Ну, технически, теперь я сестра Альфы. Мой отец ушел на пенсию пару лет назад, передав свой титул моему брату-близнецу. Мы вдвоем, вместе с сыновьями и дочерьми других Альф в нашем альянсе, руководим отрядом безопасности, в задачу которого входит обеспечение безопасности всей территории шести стай. Мы готовились к встрече с охотниками годами, но только пару недель назад у нас произошло первое смертельное столкновение с ними. Они атаковали две из шести наших территорий в ночь полнолуния, и хотя нам удалось одержать верх и уничтожить их всех, мы знаем, основываясь на наших разведданных, что это едва ли половина их сил. Вот почему, когда мы обнаружили, что в ту ночь они повредили несколько пограничных камер, мы с братом лично отправились заменять их новыми.

Когда я получила известие, что одна из новых камер внезапно вышла из строя, я предположила, что это просто неисправность оборудования. Это не первый случай, когда через неделю у нас выходит из строя новая камера из-за дефекта производителя. Итак, я заручилась помощью другого бойца отделения, который отправился туда со мной на разведку, и Томми Бенсон был рад сопровождать меня до границы территории Ривертона, чтобы проверить ее. Но когда мы добрались туда…

Я морщусь, сильнее потирая висок, сосредотачиваясь на своем смутном воспоминании о цепочке событий. Когда мы взглянули на камеру, стало очевидно, что она была намеренно испорчена. Прежде чем мы успели даже обсудить, как и почему, не говоря уже о ремонте этой чертовой штуковины, я увидела, как дротик с транквилизатором вонзился в плечо Томми, а долю секунды спустя я почувствовала укол другого дротика, вонзившегося в мою собственную шею.

Это была ловушка, и мы попали прямо в нее.

Я поднимаю руку к своей шее, провожу кончиками пальцев по коже и чувствую маленькую ямку там, где игла пронзила ее насквозь. Ее не должно было там быть. Было время обеда, когда мы с Томми вышли проверить камеру, и, судя по раннему утреннему свету, проникавшему в окно, я, должно быть, пролежала без сознания всю ночь… так почему же я до сих пор не исцелилась?

Я пытаюсь воззвать к своей внутренней волчице, но я совсем не чувствую ее — просто пустое пространство внутри моего сознания, где она обычно находится. Моя волчица была частью меня так долго, что я даже забываю о ее присутствии большую часть времени, но теперь, когда она молчит, мне кажется, что часть моей души была отделена. Приходит осознание того, что в моих венах кипит тупая боль, как будто я тоже вся в синяках.

Волчий аконит.

Мне никогда раньше не давали его, но нет другого объяснения внезапному молчанию моей волчицы и неспособности моего тела быстро исцеляться. Пока моя внутренняя волчица дремлет, мои способности оборотня подавлены. Я слабее, я не исцеляюсь… По сути, я человек, что ставит меня в явно невыгодное положение в той ситуации, в которой я оказалась.

Еще раз оглядывая камеру, я делаю все возможное, чтобы предотвратить приступ паники, который, как я чувствую, возникает в ответ на мое окружение. Замкнутые пространства — не мой конек. У меня всегда был этот иррациональный страх оказаться в ловушке, и теперь, когда я действительно в ловушке…

Черт.

Я зажмуриваю глаза, сосредотачиваясь на своем дыхании. Мне нужно найти выход. Если есть что-то, в чем я уверена, так это то, что там, где есть воля, есть и выход — и единственный способ удержаться от паники — это сосредоточить свой разум на чем-то другом. Укрепляя свою решимость, я начинаю подниматься с пола, каждый мускул кричит в знак протеста, и из меня вырывается стон в попытке подняться на ноги.

— Эйвери? — нерешительно окликает низкий голос.

— Томми?! — я ахаю, бросаясь к решетке в передней части моей камеры.

Я хватаюсь руками за холодный металл, пытаясь выглянуть из-за них на звук его голоса.

— Что случилось? Где мы?

— Я не знаю, — обреченно отвечает он, его голос доносится слева от меня.

Его рука появляется в поле зрения сквозь прутья соседней камеры, и я протягиваю свою руку так далеко, как только могу, чтобы дотянуться до него, кончики моих пальцев соприкасаются с его.

Делая глубокий вдох, я успокаиваюсь и переключаюсь в режим воина.

— Все будет хорошо, — успокаиваю я его, хотя все это ложная бравада. — Мы собираемся выбраться отсюда. Мы просто должны…

Мои слова обрываются, когда резкий свет флуоресцентных ламп над головой внезапно включается, на мгновение ослепляя меня, а затем раздается топот тяжелых ботинок по лестнице. Я быстро моргаю, пока мои глаза пытаются привыкнуть к смене освещения, и вижу, как четверо мужчин, одетых в черное, выходят из лестничного колодца и направляются прямо к камере рядом с моей.

— Хороший день для мести, не правда ли, ребята? — радостно объявляет один из них, размахивая связкой ключей и начиная отпирать дверь камеры.

— Кто вы? — я требую ответа, крепко сжимая прутья моей собственной камеры. — Чего вы хотите?

Никто из них даже не удостоил меня взглядом, дверь соседней камеры с металлическим скрежетом распахнулась, и они вчетвером ворвались внутрь. Я слышала звуки ударов кулаков по плоти, болезненные стоны Томми, которые точно говорят мне, что они с ним делают.

— Стойте! — я кричу, ударяя ладонями по толстым стальным прутьям, пока они не начинают дребезжать. — Оставьте его в покое!

Мои мольбы остаются без внимания. Томми вопит от боли, а мужчины смеются и продолжают выбивать из него дерьмо, и хотя я не вижу, что происходит, одних звуков достаточно, чтобы опрокинуть меня через край и ввергнуть в настоящую панику, которой я надеялась избежать.