Сейчас, сейчас, сейчас…

— В-третьих, она была связана, вероятно, более двенадцати часов. Получила достойную, — я грубо шикаю, — е. ать ещё какую, достойную дозу успокоительных и качественное обхождение, когда стонала на скомканной, пропитавшейся её потом наволочке, возясь на больничных простынях, как неудачно перевернувшийся на панцирь мелкий жук. Затем выслушала уж точно неискренние слова с извинениями и, наконец, была переведена в отдельную палату под пристальным вниманием и шушуканьем ваших требующих уважения и почёта медсестер. В чем проблема, Виктор Николаевич? Отправляете меня к жене? Я пойду! Но немного позже. Позвольте продолжить?

— Вам не требуется мое разрешение, Константин.

Опять намек на всемогущий толстый кошелёк? Вот козёл!

— Пять минут — не больше! Итак, теперь Вы спрашиваете у меня, когда я намерен ей сказать, что та кожаная линия, прикрытая бинтом и бандажом, к которой она боится прикоснуться, чтобы не пискнуть и не зажмуриться… Да что я, в самом деле! Она не смотрит на свой живот потому, что, вероятно, о чем-то нехорошем и без моих слов уже догадывается… Не делайте из молодой девочки дуру! Я зашел сюда не для того, чтобы в очередной раз выслушивать порцию нравоучений и пикантных эпизодов из Вашей богатой практики. Хватит кормить меня медицинской философией и укорять тем, что я в чем-то успешнее, чем скучающее окружение, и не касайтесь укрытыми латексом руками нашей жизни. Моя семья — не идеал, но мы работаем над этим и к чему-то подобному стремимся. Считаете, что собрали весь анамнез? Заверяю, что ошибаетесь во всём, в каждом грёбаном предположении. Не имеете права давать моральные советы и упрашивать меня, как можно скорее, растрепать юной женщине, что её следующее материнство под большим вопросом. Похрен! Ясно? Доходчиво? Я не под наркотиками и мудрые слова про статистику и тому подобную мутотень, что дети цифрам не подчиняются, что их появление бесценно и не поддается законам, не внимаю. Если она захочет, мы тоже придем за вторым ребёнком! Но уж точно не сюда.

Потому как я стопудово не забуду. Не забуду её глаза, наполненные вязкой слезой, не сотру из памяти её подрагивающие губы, и гарантированно не смогу смириться с унизительным положением, в котором нашёл свою жену.

— У неё непростая судьба. Она сирота! Круглая! Забытый в родильном, вероятно, Вашем гостеприимном, доме ребёнок, который никогда не знал любви матери и не видел своего отца. Возможно, у Аси детский взгляд на вещи и иногда непонятное окружающим инфантильное поведение, но связывать ей руки и ноги — однозначный перебор. Она не второй сорт, не безмолвное животное, которое понимает только кнут и силу. Вы… Вы… Вы… — я брызжу слюной, захлебываясь словами, давлюсь предложениями и рычу, как взбесившейся от недополученной дозы двуногий хрен.

Меня корежит от несправедливости, с которой мы столкнулись здесь.

— Вы устали, Константин, — спокойно заявляет.

— Я не закончил! — встаю со стула, демонстративно расправляюсь.

— Вся здешняя атмосфера действует угнетающе. Я это понимаю, потому что здесь работаю. У меня иммунитет к такому, а Вам, по-моему, тяжело привыкнуть. Болеть никто не хочет, а про любовь к нездоровью я, естественно, не говорю вообще. Вы сидите с ней, насыщаетесь надуманной скорбью, жуёте события, в десятый раз прокручивая случившееся у себя в мозгах, заражаетесь больничной атмосферой и, как следствие, погружаетесь глубже. Тянете сюда ребёнка и вот…

— Выписывайте, если мы так надоели. Асе лучше? Она готова? Ваш уход исчерпан? Если нет, то продолжайте и делайте все возможное.

Хочу еще добавить, что:

«Деньги есть! Не скупись на рецептурные листы, медицинская скотина, а меня… Меня не торопи!».

— Я готовлю выписку. Вероятно, завтра-послезавтра, — подкатив глаза, задумчиво вещает.

— Отлично! Нам подходит, — застегнув пуговицы на пиджаке, разворачиваюсь, чтобы выйти.

— Есть одна проблема, Константин!

— Мы справимся, — хватаюсь за дверную ручку и уже почти нажимаю на рычаг, как незамедлительно получаю плевок из слов себе в затылок.

— Хотелось бы, чтобы Ася узнала о том, что она перенесла и какие последствия ее ожидают позже, а также какое запланировано восстановление, регулярное наблюдение и какие назначения она получит. Своевременно! Я подчеркиваю, до выхода из больницы. Она должна быть готова. Вы заверили и меня в том числе, что сделаете это самостоятельно. Пора, Костя! — охренительная фамильярность, от которой сводит зубы и самопроизвольно сжимается кулак. — Чем дольше тянется Ваше щадящее «лечение» душевных ран пациентки, замыливание глаз, тем сложнее это сделать. Я прав?

Не совсем!

— Всего доброго, — наконец-таки открыв дверь, я выбираюсь из кабинета в коридор. — Урод! — бухчу себе под нос…

Я забросил работу. Как тебе такое откровение, старый пень? Да! Любезно переложил все полномочия на плечи Ольги Юрьевой, которую в последние дни как будто подменили, по крайней мере, так говорит Фролов, который как раз выходит из палаты Аси и неторопливо направляется ко мне. Сейчас, по-видимому, начнет заряжать о несправедливости в устройстве мира. Могу понять, но сделать ничего не в силах. Помилуй, старый друг! Чем больше Фрол настаивает на том, что принятое мною решение по поводу временного самоустранения от важных дел необоснованно, глупо, опрометчиво и необъективно, тем сильнее я уверяюсь в том, что с выбором не ошибся. Видимо, Ольга схватила Сашку за мошну и выдавливает соки из финика, массируя через дорогую ткань мужские яйца и напрягшийся от недотраха с Ингой член. Она талантливый руководитель, как оказалось. Не думал, что способна и решительна. Исправлю мысль:

«Я не давал возможности ей проявить себя в нашем общем деле!».

Частенько, видимо, щадил, шел на поводу у Юрьева, который скулил про то, как ей тяжело, как она отдаляется, как становится асоциальной, превращаясь в маргинальный элемент. У Оли есть грехи, но их наличие никак не сказывается на качестве её работы, исполнительности и оригинальности. Так что, парням придется потерпеть, пока «сучка Юрьева» возглавляет наш «концерн».

— Всё? — встречно пожимаю протянутую для приветствия дружескую руку. — Пообщались?

— Там Инга, — назад кивает и сладострастно скалит рот.

— Какого хрена, Фрол?

— Она прощупывает почву, Котян. Ты попросил — мы выполняем. Чего тебе ещё?

— Просил тебя, но не Терехову.

— Извини, но я никакого отношения к бабским шмоткам не имею.

— Это долгосрочный проект, Сашка. Такой, знаешь, перспектив-план. Основательный задел на будущее.

— Пусть пообщаются, глядишь, найдут что-то общее. Инга заинтересовалась, откровенно говоря. Пока не полная реализация, но хотя бы пробный шар. Твоя жена, в конце концов, не фабрика по производству ширпотреба. Сделают по одной закидке. Понравится? Пойдет? Возникнет спрос? Родится, сам знаешь, что!

Предложение? Если я, конечно же, не ошибаюсь.

— Как дела? — направляюсь к панорамному окну, возле которого предлагаю нам с ним обсудить заказы, которыми засыпают фирму в мое вынужденное отсутствие.

— Твое дело подгребут Юрьевские ручки, босс. Эта сука невыносима.

— Тихо-тихо, — прыскаю и, обхватив его плечо, разворачиваю нас лицом к стеклу. — Что так? Безграмотно? Недальновидно?

— Нет! Отчего же! Все по форме и так, как ты любишь. Но…

— Юрьев нос задрал?

— Да насрать мне на Юрьевых, я к тебе привык, Котян. Кстати, насчет Матвея.

— Угу? — прищурившись, внимательно рассматриваю городскую даль.

— Премия? Дополнительный отпуск? Что? Его отлучки сдвигают сроки к чертям собачьим. Он задрал нос, мол, самому начальнику реконструирует дом. Не подходи к нему! Понимаешь?

— Это ненадолго.

— А живешь ты где?

— Здесь, — прижав подбородок к груди, теперь смотрю себе под ноги.

— Здесь?

— Сняли номер с Тимкой. Холостякуем в гостиничном люксе.

— Охренеть! С малышом в гостинице?

— Он не кричит и быстро засыпает. Без проблем. Выкупил номер с детским манежем, к тому же туда я перетащил его необходимые на первое время вещи. Он не знает недобора в своих подопечных, Фрол. Каждая непонятная тварь таращит на барбосёнка глаза.