— Ты не могла бы не вспоминать мою бывшую при Асе? — глушу мотор и убираю руки с рулевого колеса, при этом почему-то опускаю голову и прикрываю глаза. — Оля, пожалуйста, не стоит вспоминать имя женщины, с которой меня больше ничего не связывает, и уж тем более не стоит этого делать в присутствии новой жены. Тебе не понять, потому как ты у нас однолюбка, прожившая с одним мужчиной целую вечность, а я…

— Извини. Не хотела. Вырвалось. Ты меня достал! — рычит и выставляет скрюченные пальцы. — Не сводничай, Костя.

— Что? — ехидно усмехаюсь.

— Ты понял, о чем я говорю.

— Нет.

— Наш брак, — а я слежу за ней через зеркало, она же в этот непростой момент опускает руки на колени и прижимает подбородок к своей груди, задевая острым пиком основание тонкой шеи, — это пародия на совместную жизнь мужчины и женщины. Мы шуты, но по-другому, видимо, уже не можем. Я хочу его отпустить, да только не могу. Или Ромка не уходит. Тут не уверена. Каков в представленной задачке правильный ответ? Он все ещё проживает тот эпизод, Костя. Всё ещё… Всё ещё… Всё ещё бьет и каждый раз убивает. Юрьев плохо спит по ночам…

Это стопроцентно совесть!

— Спасибо, что помог нам. Ты не пожалеешь.

Никогда о подобном не жалею.

— Ты думаешь, нам нужно развестись? Пусть он живет, да? Без меня? Я ведь не пью, но курю. Много! Никак не могу бросить, понимаешь? — она вдруг добавляет. — Сюда, — обхватив себя за шею двумя руками, медленно сжимает, выдавливая жизнь из себя, — не лезет пойло, зато никотин хорошо идет. Такое не заглушить.

— Ложь! — хриплю. — Смотри, — хочу перевести фокус ее внимания на приближающихся к моей машине трех здоровых лбов, — вон твой муж идет. Улыбается, как идиот. А знаешь, почему?

— … — вскидывается и устремляет на приближающегося Юрьева глаза.

— У него вот тут, — сформировав прежде пародию на пистолетный ствол, я приставляю палец к правому виску, затем шиплю и имитирую выстрел через доморощенный глушитель, — незалатанная рана. Дай же вам шанс…

Второй этаж… Закрытый холл в гинекологическое отделение… Пост медсестер, основательно упакованный в плексиглас… Суетящиеся мужчины-посетители, пришедшие проведать своих женщин, девушек и жен… И наша громкая компания, столпившаяся на пятачке перед почти стерильным входом, за которым нам, по-моему, никто не рад.

— Здравствуйте, — придерживая Тимофея и развернув его лицом к вынужденной обстановке, обращаюсь к той бабе, которая так нелюбезно встретила нас во время стремительного посещения санпропускника и женской обсервации.

— Встречи с пациентами разрешены исключительно с одиннадцати часов, — грубо отвечает.

— Я хочу узнать о состоянии своей жены и одним глазком посмотреть на нее.

— Добрый день, — внезапно вклинивается Ольга. — Моя сестра — жена вот этого мужчины. Нам бы просто поговорить с ней и удостовериться, что у нее все в порядке…

— Фамилия? — бормочет эта баба.

— Красова, — выдавливаю из себя и покачиваю сына.

— Девятая, — сообщает номер палаты, в которую перевели Асю после реанимации. — Пятнадцать минут, а потом дождетесь официально установленного времени. Всем наплевать на распорядок дня в больнице. В конце концов, это не проходной двор, а хирургия и гинекология.

— Спасибо, — я отрываю ногу от земли и переступаю через порог, словно перехожу невидимую черту.

— Халат! — рычит мне вслед «громила».

— Костя, возьми, — Ольга протягивает мне больничное убранство, а потом берет такую же одежду и себе.

Похоже, в этом отделении расположение палат соответствует расстановке домов в городской черте: с правой стороны — четные значения, а с левой — нечетный ряд.

— Здесь, — Оля лучше ориентируется на местности и практически меня ведет. — Давай цветы и сына. Я подержу его. Зайди один, разведай обстановку. Может быть, она не одета или спит. Сколько там женщин? — мы тормозим перед дверью, за которой определенно происходит какая-то грубая возня. — Что там? — Юрьева оглядывается, а затем, приложив ухо к полотну, прислушивается к тому, что происходит за закрытой дверью. — Постучи прежде, чем войти!

Как в детстве! Мне бы честь отдать и щелкнуть каблуками, а затем воскликнуть:

«Как прикажете или так точно!»,

но язвительность я все-таки предусмотрительно убираю и отдаю букет белоснежных некрупных роз в нераскрывшихся бутонах Ольге, а затем стучу и, не дождавшись разрешения, почти мгновенно захожу…

Стоп! Наверное, я не туда попал. Совсем не узнаю её. Не узнаю свою жену. Этого не может быть. Что это? Как подобное вообще возможно? Кто за это ответственен? И к кому мне предъявлять претензии?

Ведь состояние моей жены тяжело назвать блаженным и умиротворенным. Подлый врач обманул меня, когда заверил, что с ней всё в порядке, а выход из наркоза прошел без неожиданных включений со стороны женской психики? Не верю… Не верю, что такое происходит наяву и я не сплю или тупо грежу, находясь под сильными галлюциногенами. Охренеть, какая с моей стороны беспечность и непонятная наивность, ведь я на всё вдуваемое мне в растопыренные уши повёлся, как зелёненький мальчишка. Как же так? Современный мир, новейшие технологии, пересмотренная вдоль и поперек доктрина, а успокоительные методы непокорных пациентов остались прежними, на уровне каменного века?

Она ведь связана? Её левая рука пристегнута здоровым смирительным наручником к железной штанге изголовья, а правая нога находится в подобном положении, но только в изножье расхристанной кровати. Белье скомкалось под непокорной пациенткой, а подушка завалилась куда-то между стенкой и разобранной постелью.

— Ася! — я вскрикиваю и моментально разворачиваю Тиму к ней спиной. — Тише-тише, детка. Черт! — вылетаю пулей из палаты и сразу натыкаюсь на спину Ольги, которая, похоже, караулит вход. — Подержи его, а лучше выйди отсюда. Побудь там с мужем. Оля…

— Что?

— Пусть Рома позовет главного врача. Пусть поставят на уши больницу. А Никита пусть сочиняет иск. Я… Я…

— Что произошло? — она прижимает детскую головку к своему плечу и переступает с ноги на ногу.

«Они связали ее, как дикое животное. Стреножили, обездвижили, зафиксировали? Эти докторишки Асю изнасиловали?» — мотаю головой и давлюсь слюной.

— Иди к мужу.

— Хорошо…

Она ведь смотрит? Смотрит мне в глаза и безмолвно, тихо плачет. Встав на колени перед кроватью, на которой лежит Мальвина, я дергаю наручник, пытаясь раскрыть захват, предусмотрительно укрытый мягкой тканью.

— Костя? — шепчет Ася и еле слышно всхлипывает.

— Потерпи. Что это такое? — скребу пальцем по замку, который, по всей видимости, без ключа не открывается.

— Она пыталась уйти, — в наш разговор с женой встревает маленькая пациентка лет сорока-сорока пяти, соседка по палате, сидящая на своей кровати и раскачивающая с бешеной амплитудой и такой же скоростью затянутые эластичными бинтами худые ноги. — У нее открылась рана и ее…

Связали, как приготовленную на убой скотину?

— Я думала, что ты бросил меня, — хрипит жена, смеживая веки.

— Ты в своем уме? — скриплю зубами, просовывая палец между манжетой и женской кистью. — Блядь, Ася! — рычу и завожусь. — Куда ты собралась?

— Я думала, что ты… — как будто бы издалека вещает.

— Избавился от тебя? Ты психически здорова?

Да уж! Её бы показать другому специалисту после выписки из этого отделения. По-видимому, процесс восстановления пройдет не по тетрадным записям. А жаль!

— А где Тимофей?

— За дверью. С Юрьевой.

— Ты принес мне цветы? — она заглядывает мне через плечо и пялится на букет, который я положил на тумбочку. — Розочки? — блаженно улыбается. — Беленькие, очень нежные. Пахнут?

— Ты можешь помолчать? — а про себя со злостью добавляю «психопатка чертова».

— Ты не ушел, не ушел, не ушел, — всхлипнув, зажимает свободной рукой себе рот и добавляет шепотом заезженное, — прости, пожалуйста!

— Нужно позвать дежурного врача и… — подсказывает «умная» соседка. — Если бы так легко можно было освободиться, то и я бы помогла ей.