«Кровь? Это кровь?» — алое пятно на ее сорочке подмигивает мне, пока жена сучит ногами, отползая от меня.

— Ты беременна? — тычу пальцем, попадая кончиком в лобок. — Что это? Выкидыш или… Наглоталась гребаных таблеток, чтобы вызвать аборт? Ну и суки вы, бабы! Решила наказать? У тебя кровь идет, неужели не чувствуешь?

Не может быть! Уверен, что это просто-таки нечеловеческая боль.

— Нет! — всплеснув руками, закрывается от меня. — Скоро все пройдет. Ерунда…

Скорая — по-прежнему сто три? Вслепую набираю номер, забившись в угол комнаты. Соединения нет, а оператор, видимо, снимает полную ответственность с себя за полное отсутствие мобильной связи. Вот так всегда!

— Ася? — заглядываю через приоткрытую дверь в ванную. — Ты как?

— Все хорошо, — она стоит перед овальным зеркалом и собирает волосы в высокий хвост.

— Придется ехать. Никто не отвечает. Даже нет гудка. Сигнал отсутствует. Что болит? Нужно больше информации, чем бессвязность и обида, которые ты транслируешь, не заикаясь, очень четко и красиво. Живот?

— Да.

— Внизу и справа?

— Да.

— Температура, тошнота, рвота?

— Нет, — перекрестив ноги, склоняется над раковиной, рыгнув, жутким шепотом визжит. — Ч-ч-ч-ерт!

Сын громко крякает. Я слышу детский голос в динамик рации, которую сам же и принес. Тимоша квохчет, похоже, разгоняет децибелы, подкручивая регулировку громкости, и наконец-то расправляет легкие, отменно надрывая горло.

Моя жена больна! Уверен, ничего хорошего: кровь на трусах, очевидный жар и тошнота, спутанность сознания и лишняя бравада, от которой у меня сводит скулы и чересчур свербит в руках. Подкравшись со спины, хватаю под коленями и забрасываю Асю на себя. Подкинув мягко, осторожно, устраиваю с небольшим комфортом на груди.

— Обними меня и спрячься на плече. Давай же! Не время храбрость показывать. Предлагаю тайм-аут. Остановим препирательства и займемся делом?

— А-а-а! — вскрикивает и сильно выгибается, выламывая собственную грудную клетку. — Поставь меня!

— Я буду осторожен. Тшш! — шепчу, губами трогая покрытый капельками влаги лоб. — Ты вся горишь. Я отнесу тебя в машину, полежишь пока на заднем, а я Тимку соберу. Ася, ты слышишь, понимаешь? — она смеживает веки, постанывает и отворачивается от меня, как будто говорит:

«Я бесправная вещь, хозяин. Делай всё, что посчитаешь нужным. Твоя власть — твои желание — твои необсуждаемые, впрочем, как и неподсудные поступки!».

Бессмысленно взывать к остаткам разума молодую женщину, у которой по ощущениям температура тела равняется сорока, возможно, сорока двум градусам. Она горит, дрожит, ломает собственные кости, сжимает внутренности, усиленно массируя болезненный живот.

— Костя, привет! — со мной здоровается Николай, раскуривающий на своей веранде сигарету. — Что случилось?

— Присмотри за домом, — бухчу, пока укладываю Асю на заднее сидение. — Вот так! — прикрываю пледом ноги и подкладываю подушку ей под голову. — Что скажешь? — обращаюсь к ней.

Не произнося ни звука, умащивается на правый бок, подкладывая себе под щёку руки. Замечательно? Истощилась или больше не настроена на разговор? Выкричалась, я так понимаю? Выплеснулась? Теперь решила безразличием и тишиной достать?

— Что произошло? — шипит мне в спину Николай.

— Приболела.

— Ася, добрый вечер, — заглядывая мне через плечо, сосед обращается к жене. — Блин! Майку позвать?

— Нет, — глухо отрезаю, рассматривая свернутую в запятую женскую фигуру. — Чёрт!

— А сын? — кивком показывает на наш с ней домой.

— Поедет со мной.

— Ты, что, сбрендил?

— Я сказал, Тимофей будет с нами. Чего надо?

— Скорую не пробовал вызвать? — идет за мной, похоже, выжигая нехорошим взглядом мою спину.

— Пробовал! — сую ему под нос свой телефон с крестом на черточках, ответственных за соты. — Будет шторм!

Сын тянет ко мне ручки и щурит взгляд, водит язычком, облизывая губки, дергает ногами и скулит голодным и как будто бы слепым котёнком.

— По-моему, он хочет есть, — «глубокомысленно» заявляет не к месту мудрый Колька.

И что? По-видимому, выясняя с Асей отношения, мы напрочь забыли о собственном ребёнке. После разговора в этой комнате, я попросил ее убраться к чёрту и завалился спать. Сколько, в общей сложности, прошло с того момента? Семь, восемь, девять часов?

— Время не подскажешь? — одной рукой прижимаю к своей груди Тимошку, а второй подхватываю детскую сумку, в которой всегда есть сменный подгузник, комплект одежды на пожарный случай, влажные салфетки, любимая соска и бутылочка с питьевой водой.

Очешуительная предусмотрительность! Жена, жена, жена…

— Половина десятого.

Блядь! Видимо, сказалось перевозбуждение, адский стресс, а также недосып, обратная дорога и тяжелый, насыщенный на события день, в течение которого колокольным звоном вопила голова, накрывая оранжевым, по ощущениям, покрывалом серое, заточенное на адекватные мыслишки вещество.

— Коля, я серьезно! Присмотри за…

— Без проблем! Дашь нам знать, что с ней?

Надеюсь, ничего серьезного. Иначе — не прощу себе, что слишком долго что-то знал, догадывался, но ни хера толкового, к прискорбью, не предпринимал…

Безлюдная дорога, идеальное покрытие, модернизированная разметка и отсвечивающий жестяной отбойник по обеим сторонам. Жена постанывает на заднем и гладит перетянутый ремнями мерно поднимающийся маленький животик.

— Ася?

— … — не отвечает, лишь останавливает руку.

— Придется потерпеть, — ищу контакт с ее глазами в зеркале заднего вида.

Лишь тьма мне отвечает:

«Пошел ты на…».

Здравый смысл подсказывает, что ехать в местную амбулаторию означает сознательно подвергать ее опасности. Во-первых, здесь нет узких специалистов — все медицинские светила давным-давно переместились в область, а во-вторых, здесь нет хирургического отделения. Чем, в сущности, ей помогут в нашей поликлинике? Дадут жаропонижающее, остановят кровь, возможно, сделают УЗИ. В мозгах усиленнее дребезжит до тошноты противный голос:

«Костя, газ в пол. Еще немного поднажми!».

Время… Недавно ведь трындел о важности бережного отношения к бездушному понятию. Мол, мы так нерационально расходуем ресурс, считая, видимо, что драгоценные минуты цикличны и бездумно просранные один раз, они вернутся к нам сторицей, дабы восполнить глупую потерю и дать возможность все исправить, начав с того же места, стерев ластиком прежние помарки.

Маяк… Мой старый дом… Вотчина и маленькая Родина…

Сын всхлипывает и звонко вскрикивает, когда я неосторожно наезжаю передними колесами на невидимый бугор.

— М-м-м! — я вижу, как она подтягивает к подбородку ноги и нехорошо закатывает ставшие бесцветными глазами. — Мы приехали? — Ася тихо стонет.

— Нет.

Оставить сына я могу с людьми, которым безгранично доверяю, и с теми, у кого есть солидный опыт в обращении с непоседливыми крохами.

— Что ты… — она приподнимается, когда я, раскрыв заднюю дверь, протягиваю руки к сыну. — Нет, нет, нет! — визжит, пока вытаскиваю Тимку из установленной между кресел автомобильной переноски. — Пожалуйста. Не отдавай его! Я больше так не буду. Костя-я-я-я!

Хлопок двери отрезвляет разум и вынуждает действовать решительнее. Жена колотит ногами по салону, раскачивая тяжелый крупный корпус. Откуда вдруг такая сила? Без конца оглядываясь на шатающуюся машину, направляюсь к воротам, за которыми находится знакомый до мельчайших подробностей старый двор. Вот, например, высокие цветы с желтыми головками, стеблями от которых меня стегал по заднице отец, когда я вел себя, как бешеная сволочь: бездушно издевался над слепым чудаком, корча папе рожи и вращая растопыренными пальцами у носа, изображая дурачка, выкручивающего небольшие дули. А там был летний домик для Пирата, его сторожевая будка, склепанная наспех и кое-как, в которой он, помалкивал, лишь изредка поскуливая, и прикусив язык, отсиживался, когда со своих гулек возвращался в отцовские пенаты.