— Подачки, подачки… Бесконечные одолжения! Такое лакомство для шавки, которую ты прикормил, сначала хорошо оттрахав, — прыскает и давится. — Отодвинься!
— Подачки? Что ты мелешь?
— Жалкая девица, с которой ты вынужденно делишь ту кровать, — кивком указывает через мое плечо на дверь, за которой находится наша спальня. — Не повезло? Не повезло, да? Юля? Юля! Ну, конечно! Так же ты кричал, когда издевался надо мной в своей карете, укрытой позолотой, как дешевой мишурой. Р-р-р! Я сейчас вырву, — босыми ступнями топочет по полу, задевая мои ноги. — Оставь меня. Дай мне покой. Сейчас всё пройдет, нужно потерпеть и подождать.
— Ася, Ася, Ася! Ну? Всё? Оговорился… — прикрыв глаза, сквозь зубы говорю.
— Да ты не оговаривался. Ни-ког-да! Ни разу! Ты просто сдерживался и жестко контролировал себя. Ей же, этой тупорылой суке, — сейчас указывает на себя, прижав свой подбородок к свободной от бюстгальтера раскачивающейся из стороны в сторону большой груди, — неприятно, да? Глупенькая курица постоянно задирает, да? И, не затыкаясь, надоедливо кудахчет? Никак не успокоится и делает тебе нервы, вот ты…
— Нет! Довольно. Я такого не утверждал, — по крайней мере, я этого не помню.
— Тупая сука? — прищурившись, свистит. — Стерва, блядь, дура, дура… Да?
— Я не говорил так! — настаиваю на своем.
— Ты говорил, — разбрызгивает слюни и в мое лицо гогочет. — Когда мы ехали за Тимкой, ты бил рукою по рулю и повторял, нахально усмехаясь, что я никто. Старался так, что аж подпрыгивал! Девица, которую ты вытащил из грязи только лишь потому, что она произвела на свет тебе ребенка, чье родство с тобой пришлось еще слюнями доказать. Да мало ли! Вероятно, нагуляла, жестоко обманула, чужого кукошонка в гнездышко подкинула. Еще один голодный рот, который хочет жрать. Бастард, подранок, от которого у тебя изжога, но ничего тут не поделать — ведь на руках покоится квалифицированная справка, в которой чёрным по белому указаны проценты вашего с мальчиком родства. А дешёвка, чью «узкую пиздёнку» — я ведь текст не переврала, всё в точности цитирую? — ты рассмотрел в тот первый раз, решила, видимо, срубить бабла, поэтому… Да? Нахлебница, желающая получить наследство? Да подавись ты! Не-на-ви-жу! А-а-а-а! — сгибается и давится слюной. — Не прикасайся ко мне, — жутко косит левый глаз и вздергивает уголок губы, выставляя в чем-то перепачканный острый клык. — Р-р-р-р! Терплю все это ради сына. Он будет счастлив! Только он. Пусть моему мальчишке повезёт.
Конец любви? Спеклась девчонка? Про ненависть ко мне теперь визжит.
— Прекрати! — я шлепаюсь на жопу и, расставив ноги, подгребаю ее к себе. — Я был зол и…
— Потом, когда отчитывал меня в той комнате, называя тупорылой стервой. Еще когда? Когда ты к черту и куда подальше посылал! Я не боюсь тебя. Убьешь, да? Плевать! Прогонишь, а его оставишь? Не выйдет! Я не позволю. Я не отдам ребёнка, которого рожала больше суток в муках, пока ты тут пил, гулял и трахал местных баб…
— Замолчи! — насупив брови, бормочу.
Да! Я, черт возьми, снова перепутал имя. Не знаю, что на меня нашло тогда? Возможно, ложь. Возможно, спровоцировал дебелый мудила, который расточал любезности, а потом с побитым видом и похотливым взглядом искал мою жену возле раздвижных дверей на выходе из магазина. Возможно, тётка, воркующая с моим Тимошкой, укачивающая на своих руках ребёнка, которого я боюсь лишний раз прижать к своей груди. Возможно, что-то ещё… Но я вышел из себя и кричал. Кричал неоднократно:
«Юля! Юля! Что ты молчишь? К кому я обращаюсь и для кого все это говорю? Время каяться, ЮлА!».
— Считаешь, что я не способна… Что не умею… Что глупая… Что… Не трогай меня! — дергает плечами, погружая распущенные волосы в холодный влажный фарфор. — Отстань! Я не хочу!
— Твою мать! Да что же ты творишь? — спохватившись, быстро собираю белую копну, бешено вращая кистью, стягиваю их в толстый хвост и, перекинув волосы через плечо, наконец-то отпускаю. — Вот так! Спокойно-спокойно. Я так не считаю, но… — сглотнув, все-таки выдавливаю из себя, — я против. Против всего этого! Категорически возражаю. Ты слабенькая и у тебя на груди висит мелкий несмышлёныш. Сосунок, которому нет и полугода. В башке не уложу, на что ты, Цыплёнок, рассчитывала, когда устраивала этот еб.нутый квест. Ты ему нужна! Он крошечный и беззащитный…
— Нужна… Нужна… Нужна, пока он маленький! — хрипит, ладонью закрывая рот. — Отодвинься! Господи! — резко отворачивается от меня и, упершись руками о края, сплевывает в канализационную бездну очередную мерзость, от запаха которой становится еще противнее. — А-а-а! Фу, фу, фу… Му-а-а-а!
— Закон природы, Цыпа. А после… Черт, у тебя температура, что ли? — обхватив за плечи, возвращаю лицом к себе. Уложив ладонь на женский лоб, притрагиваюсь к вспотевшей жаркой коже. — Пиздец, жена, это лихорадка? Заболела? Поднимайся, — обхватив за локоть, пытаюсь вместе с Асей встать.
— Перенервничала, — она отмахивается от меня, как от назойливого насекомого. — Скоро пройдет. Отпусти!
— Опять воюешь? Никак не успокоишься. Считаешь, что недостаточно натворила? Желаешь, видимо, добавить? Вставай, сказал! — последнее рычу, оскалив зубы.
— Что?
— Прешь в атаку и не разбираешь, кто твой союзник, кто настоящий друг, кто законный муж…
— Ты, видимо, оговорился?
— Что? — таращусь, как болван.
— Мой хозяин? Господин? Рабовладелец? Покупатель? Клиент? А я кто для тебя? Любимая жена? Вряд ли! Скорее, нет, чем да. А это значит, что ты мой враг!
Да уж, а в башке у белобрысой дурочки главенствует очевидная херня! Прощу пока, сделав скидку на повышенную температуру и нервный срыв, который завтра после поцелуев и нежных ласк пройдет. Об этом позабочусь сам!
— Какого чёрта? Какая острая необходимость у тебя возникла, что ты решила устроиться в местный супермаркет на должность жалкого кассира? — запустив под мышки руки, вздергиваю, как сломанную куклу. — Давай-ка на этом закончим, а пока…
— Ай-ай-ай! — истошно вопит и подгибает ноги, повисая на моих руках. — Отойди! — толкается всеми четырьмя конечностями.
— У тебя маленький ребенок, к тому же ты нездорова. Хрень какая! Я вызову врача. Перестань! — слежу за тем, как она мотает головой. — Ты! Ты… Один момент в мозгах никак в мозаику не соберу, — прищуриваюсь, вытягивая дебильной уткой губы. — Ты оставила Тимку с какой-то бабой, которую лично я, например, вижу в первый, и очень, блядь, надеюсь, что в последний раз. Этот здоровый хрен хватал тебя за руки, шептал на ухо, целовал висок, он трогал мою жену в моем, е. ать, присутствии, — трясу ее и…
Демонически смеюсь?
— Ты наивно полагала, что я никогда не узнаю, где ты, с кем ты, сколько раз. Где кольцо? А? — теперь ору в ее лицо.
— Оно немного велико, к тому же без конца спадало. Я боялась, что потеряю его, — слабенько канючит, пытаясь оправдать себя и этот жуткий случай.
— Где оно?
— Вот! Вот! Вот! — теперь сует под нос мне правый безымянный палец. — М-м-м! Мне плохо. Тошни-и-и-т, — пищит и вызывает рвотный спазм. — Пошел к черту!
— Охренеть! — разворачиваю нас и, встав с ней на колени, опускаю Асину голову над унитазом, придерживая волосы, поглаживаю по спине. — Ты вся горишь, — шепчу будто для себя, пока она дергается в желудочных конвульсиях. — Я вызываю скорую. К хренам мне твое разрешение и эти увещевания, что все когда-нибудь пройдет.
— Не-е-е-т! — толкается спиной. — Ты не выгонишь меня. Я не изменяла. Нет повода. Была послушной. Угождала. Ты спал со мной… Ты… Костенька, пожалуйста… Не отдавай меня!
— Сумасшедшая? Мозгами тронулась, да? Пора сворачиваться, женщина! — меня, наверное, убого клинит, а сам я, видимо, нехило завожусь. — Собирайся! Сможешь? — вопрос выкрикиваю и сразу отстраняюсь от нее.
— Не кричи! — она отшвыривает скомканную в пальцах тряпку и закрывает уши. — Выйди, выйди, выйди, выйди, — хрипит, закрыв глаза.
Ни хера себе! Она командует? Повышает голос? Пытается протестовать? Уже отходит, но не теряет с большим трудом приобретенную «власть»?
