— Там, — за свое плечо кивком мотает.

— Ему, похоже, все равно, — пячусь в сторону дивана, двумя руками вслепую шарю по обивке и наконец сажусь. — Блядь, Красова, ты меня достала! Чем тебе Галочка не угодила?

— Она трогала мои вещи, — гундосит, словно жалобу трындит.

— Примеряла, что ли? — пытаюсь запрокинуть голову назад. — У нее корма побольше будет, а свои сисяндры она в твои надуличники, как ни стараясь, точно не впихнет. Так что не так с вещами? Имела неосторожность что-то не туда сложить?

— Не надо, — жена подскакивает и, схватив меня за щеки, голову удерживает на весу. — Назад отклоняться не стоит. Ровно посиди, пожалуйста.

— Галина Никитична? — выкрутившись, случайному свидетелю кричу.

— М-м-м, — рычит голубоглазая коза и отступает, покидая наше «поле боя»…

Кровь удалось остановить только через полчаса, в течение которых я, рассиживаясь сиднем на диване, исподлобья — так меня стреножила жена — наблюдал за тем, как две непростые женщины бились задницами в довольно-таки крупной по имеющимся габаритам комнате, отвоевывая место под хозяйственным солнцем, степенно умиляя мои слух и зрение.

Похоже, ночка будет бессонной. Боль становится почти невыносимой. Ключевое слово здесь — «почти», но от этого, откровенно говоря, нелегче. Брожу по кухне, закидывая внутрь болеутоляющее и медовый кипяток, от которого уже нехило так тошнит. Духота и темнота — мои ночные спутники сейчас. Волна негодования вроде бы успешно откатила, по крайней мере, я получил обед и даже ужин. Жена помалкивала за столом, но гнев столь явно все-таки не испускала. Мы покупали сына, устроили ему почти ночные бдения: я разложил маленькое тельце на себе и проводил планерку с пацаном, шепча, выбалтывал секреты бизнеса, давал характеристики друзьям, активно рекламировал Романа, вел умные — так мне тогда казалось — беседы с малышом. Потом к нам подключилась Ася, которая дала добро на кумовство, и даже предложила кое-что свое:

«Пусть крестными будут Юрьевы!»,

и сразу же, смутившись, шепотом добавила:

«Если ты не возражаешь, до-ро-гой?».

«Мелкая ехидна!» — срубить бы голову. Пиздец! Я больше не могу. Расставив руки, упираюсь ладонями в столешницу, напрягаю мышцы, и оторвав ноги от земли, подвисаю, верхней половиной тела балансируя над поблескивающим в лунном свете кухонным столом.

— Костя? — жена, как привидение, откуда ни возьмись материализуется на кухне.

Я спрыгиваю и ловлю толчок в подскакивающую крышку потасканной черепной коробки.

— Черт! — жмурюсь, как насильно выглаженный кот. — Что? — не поворачиваясь к ней лицом, обращаюсь профилем, слишком сильно скашивая глаз.

— Что-то случилось?

— Все нормально. Голова болит. Иди спать.

Босые ноги шлепают по вылизанному дважды — вчера-сегодня — кафелю, а их хозяйка, обнимая со спины, становится за мной.

— Что ты… — вздрогнув, пытаюсь повернуться.

Тонкие, но сильные ручонки берут меня в тугой замок, затем сминают ткань футболки, а кто-то не слишком маленький, но очень нежный, прикладывается грудью, животом, лицом к моей спине.

— Не поворачивайся, пожалуйста, — хрипит захватчик.

— Ась…

— Не поворачивайся, я тебя прошу.

— Иди в кровать.

— Извини, пожалуйста, — пищит вдруг ни с того и ни с сего жена.

— Проехали. Принимается. К тому же, блин, за что?

— За то, что ударила. Я не знаю, что на меня тогда нашло, просто…

— Обида, вероятно? — вполоборота обращаюсь к ней.

— И не только!

Твою ж, блядь, мать, как это ни странно, но тянет раструсить Мальвину на подробности.

— У меня голова болит. Давай, наверное, поговорим с утра.

— А так?

У нее почти ледяные руки. Чего уж там! У нее такие же по температуре ноги. Когда жена в кровати пристраивает их рядом со мной, то, если честно, возникает дикое желание окунуть их в жерло с булькающей магмой или в чан с расплавленным металлом, чтобы прогреть и навсегда отбить охоту меня пытать лягушачьей влажной кожей.

— Ася-я-я-я, — прикрыв глаза, мычу.

Ладонями, как броней, она мягко прикрывает мне лоб, осторожно придавливает, заставляя отклонить башку немного на нее.

— Приятно, но…

— Идем со мной.

По всей видимости, спать?

— Я подойду позже. Давай-ка без меня.

— Я помогу…

«Чем ты можешь мне помочь, дитя природы?» — воркую про себя, но, как на аркане, все-таки за ней иду. Я полагал, что мы пойдем в спальню, заберемся на кровать, там поговорим немного, она еще разочек извинится — на всякий случай, а потом, возможно, займемся тем, что помогает женщинам в периоды мигрени, выдуманной и реальной. Нет, увы! Я, как это ни странно, ошибся, потому как направляемся мы с ней в большую комнату и садимся одновременно, и синхронно, словно по немой команде, на диван. Ерзая на заднице, девчонка заползает выше, пока не достигает места пересечения спинки и сидения. Затем, двумя руками взяв меня за плечи, укладывает головой к себе на бедра и колени.

— Вот так! Ты не мог бы…

Не надо, черт возьми, меня упрашивать. Я самостоятельно допер, к чему она ведет. Закинув ноги и согнув их в коленях, я располагаюсь с офигительным комфортом на своей жене.

— Тяжело? — повернув к ней голову, таращусь в женский прилипший к позвоночнику живот.

— Нет, но…

— Постараюсь не шевелиться.

Она рисует по моей щеке ногтем, проходит по царапине, при этом что-то говорит или даже напевает.

— У тебя красивый голос.

— Нет.

— Прими спокойно комплимент: поблагодари, улыбнись и просто подтверди. Если мужчина не хочет, он не станет. Понятно?

— Нет.

— У меня действительно мигрень, Красова, а это означает, что я не собираюсь играть с тобой в «логическое утверждение — гребаное доказательство». Ты великолепно поешь — сын со мной согласен, если что. Отменно шьешь — это нужно развивать и это точно будет. Прекрасно готовишь — мой аппетит все подтверждает. Что…

Она сжимает свой живот и жутко морщится.

— Что случилось?

— Ты не обманываешь?

Как ее еще назвать? Да только так, чтобы внезапно не схлопотать по наглой роже.

— Нет.

— Я не хочу, чтобы эта женщина приходила в наш дом.

— Почему? — она массирует мне лоб, аккуратно придавив виски, щекочет уши, затем царапает затылочную часть и снова возвращается к лицу.

— Мы не господа, Костя. Я не барыня, а ты не дворянин.

— Чего-чего? — пытаюсь оторвать башку, но не выходит.

— Я со всем справляюсь и мне нетрудно. Мне неприятно присутствие постороннего человека в этом месте. Пожалуйста…

— Она замужем, Ася, у нее трое детей и даже есть первый внук. Галочка сильно старше. Как ты…

— Я не хочу! — забирается пальцами мне в волосы, впивается ногтями в кожу и скребет проборы, продуцируя к выходу наружу мое только-только проступающее подкожное сало.

— Хорошо, — смаргиваю и замолкаю.

У нее, по-моему, рефлекс заточенности на первенство-победу по всем фронтам. Ей необходимо организовать соревнование, в котором личное участие, многочисленные состязания и собственный успех всегда находятся превыше всего.

— Тебе не нужно ничего доказывать. Слышишь?

— Да.

Господи, как хорошо. А боль ведь отпускает. По крайней мере, пульсация затихает, а прохлада ее рук творит поистине чудеса. Она, наверное, знахарка, травница, гомеопат — природный лекарь, заинтересованный в излечении эскулап.

— Ася?

— М?

— Потерпи немного. Я не специально. Это, видимо, вредная привычка. То имя въелось и зудит. Вытравить пока не получается, но я стараюсь.

Я не закончил, но меня как будто прерывают. Склонившись надо мной, прикрыв нас белой гривой, жена целует осторожно в нос, а после переходит плавным образом на губы. Талантливо и весьма провокативно!

У нее мягкий поцелуй, несмелый, легкий, невесомый, слишком нежный. Таким таких, как я, не разбудить. Обхватив ее затылок, притягиваю к себе и, широко раскрыв свой рот, впиваюсь в губы, окольцевав их по большому радиусу. Она постанывает, желает, видимо, перехватить инициативу, а посему играет языком, цепляя, как рыболовным маленьким крючком, внутренние части моих щек и десен.