— А на море бываете?

— Да.

— К сведению, босс не жалует это побережье. Слишком многолюдно. Это на его вкус, конечно. Ему по душе заброшенный маяк. Говорит, что это незамолкающие отголоски детства. Его отец там был смотрителем. Уже были в том месте, Ася?

— Нет.

— Вы чего-то боитесь или я Вас смущаю? — бросает беглый взгляд через свое плечо, но тут же возвращается лицом вперед. — Все в порядке? Дело во мне или что-то произошло?

— Нет.

— Три вопроса, Ася.

— Нет и нет.

— Не желаете разговаривать?

Все дело в том, что я действительно не знаю, как мне себя вести в компании человека, который состоит в непосредственном подчинении у моего мужа.

— Устала и очень жарко.

— Вода! — не оборачиваясь, протягивает пластиковую бутылку. — Справитесь?

— Да.

Это ведь нетрудно! Должна сказать, что предложенная им вода спасает непростую ситуацию. Во-первых, я размочила сухость, обосновавшуюся у меня во рту. Во-вторых, протолкнула комок из недопонимания, стеснения и неразговорчивости, которыми все слизистые заволокло. А в-третьих, я стала улыбаться и мягче реагировать на все, что говорил Роман, пока вращал рулём.

— О! — машина медленно подкатывается к невысокому каменному ограждению и останавливается рядом, почти вплотную, с автомобилем Кости. — Босс, что ли, дома? Видимо, выдался короткий день. Хм-хм…

— А Вы? — я громко сглатываю.

— Что я?

— Вы не были на работе?

— У меня отгул. Я эти дни кровью и потом заслужил. Отец болеет, Ася, поэтому взял три дня за собственный счет в свою же пользу. Приехали!

Приехали… Сейчас я вынужденно наблюдаю за тем, как вылезший из машины Юрьев, подходит к облокотившемуся на перила веранды Косте, как они друг другу улыбаются, как Рома первым протягивает руку, как муж пожимает ее, затем хлопает по плечу, а после дергает дружка за волосы.

— Ты дома? — дрожащим голосом произношу, когда принимаю предложенную мне большую руку.

— Угу. Все хорошо? — придерживая под мышками, вытягивает из салона. — Тимка, ты накатался, барбосёнок? — бережно отодвинув меня, направляется верхней половиной тела к сыну. — А что такое? Что за недовольный вид и поджатые губки? Плакать надумал? Ну-ну! Пацаны не нюнят, сын.

— Он устал, — встав на цыпочки, заглядываю через мужскую согнутую фигуру. — Ты голоден?

— Много реплик, Юля. И все сумбурные. Иди в дом! Не стой на солнце. Все, Ромыч, благодарю за службу. Порядок! До послезавтра. Передавай привет жене.

Юля? Он снова назвал меня чужим именем, которое я просто-таки ненавижу. Я его не выношу! Три простые буквы, а настолько въедливые, ядовитые и безобразные. Хромые и кривые. Они слишком грубые. Когда он произносит это «Юля», иногда «Люлёк», все чаще «Юла», а потом вдруг переходит на «жена» или «Красова» у меня в сосудах закипает кровь и появляется дикое желание впиться в мужское лицо и разодрать его в клочья, не оставив ни одного живого места, лоскутка, и не дав пластическим хирургам ни единого шанса на спасение красоты, каковой он, безусловно, обладал до встречи с женской ревностью.

Это ревность? Злость? Или кое-что другое?

— Мясо или рыба? — рваными движениями снимаю пищевую пленку с пластиковых контейнеров, в которых предусмотрительно разложены фрагменты основного блюда. — На гарнир будет рис, еще, наверное, помидоры, огурцы и запеченная фасоль.

— Как твой день прошел, жена?

Где он? Позади меня? Сидит за столом? Или кружит ястребом за моей спиной в надежде на то, что жертва окочурится без необходимого для спасения поединка.

— Все хорошо. А у тебя?

— Отлично. Сегодня пораньше освободился. Хотел побыть с семьей, а не тут-то было. Ты куда-то ходила?

— Мне нельзя? Нельзя отлучаться? — опускаю голову, скашиваю взгляд в отчаянной попытке зафиксировать его присутствие, чтобы предотвратить возможный удар. — Ты не предупредил, что…

— Твой телефон молчал, Юла.

— Я Ася! — прикрыв глаза, хриплю. — Пожалуйста, приди в себя и прекрати, — бухчу себе под нос, но громко отвечаю на выдвинутую претензию. Это ведь сейчас звучит она? Хотя бы в этом не ошиблась? — Он разрядился.

— Потому что рухлядь! — муж громко хмыкает. — Его придется поменять. Я предпочитаю быть всегда на связи и того же прошу от тебя. Это не контроль или придурь. Тимофей — маленький ребенок, а ты весь день одна. Если что-то, не дай Бог, случится, то…

— Я согласна! — киваю, лишь бы прекратить неприятный, словно поучительный, наставнический разговор. — Хорошо. Пусть будет новый и с той программой, которую ты хотел поставить. Пожалуйста, скажи, что ты будешь есть? Отбивную или рыбное филе? Костя?

— Чем сегодня занималась?

— Я подрабатываю, — громко выдыхаю. — Ее зовут Эльмира, у нее трое детей. Она клиентка, а я портниха.

Не выйдет разговора, да? Он не расположен? Муж не настроен? Но сильно раздражен и так вот отвлекается, чтобы не ударить по лицу. Да? Да? Да! Почему он замолчал? Вероятно, я оглохла. Это глухота или слуховой обман? Но мне почему-то слышится, как муж, хихикая, сипит:

«Я так и знал! Вообще, жена, не удивлен!».

— Шью на заказ, Костя. За это хорошо платят. У меня есть образование и соответствующая квалификация. Это профессионально и качественно. Ты спрашивал, откуда рисунки и нитки, которые ты постоянно находишь на моих вещах, так вот — это моя работа. На время декрета, конечно. Я не нахлебница и не лентяйка. Покупаю старые вещи и перешиваю их на новый лад. Все, что на мне — это собственное производство. Даже свадебное платье. Я обношу комиссионки и магазины б/у одежды. Вероятно, это болезнь, а я сорока, которая зарится на то, что плохо лежит, но зато сверкает. Но там, в этих ширпотребах, есть неплохие вещи, а главное, отличного качества ткань. Это мое дело! Этим увлекаюсь, этим живу и зарабатываю. Я призналась. Слышишь? Что еще?

— Да, — сухо, односложно, грубо и, по всей видимости, недовольно, очень зло.

— Все мои клиенты — женщины, — он рядом, здесь, я чувствую крупные ладони у себя на талии и теплое дыхание с нотками никотинового «аромата» на задней части шеи.

— Ты в трусах, синеглазка? — он водит носом, зубами задевая волосы. — Не отвечай. Я сам проверю.

— Да, — жалобно пищу.

— Да — в трусах? Или да — ты меня боишься?

— Нет.

— Красова, Красова, Красова, — он точно хмыкает. Он недоволен? Разочарован? Оскорблен? Чем-то задет и мною сильно уязвлен? — Расслабься.

— Идем в спальню, — предлагаю один-единственный, по-моему, достойный выход и возможный «разговор». — Пожалуйста. Не хочу на столе.

Хватило одного, зато какого, раза!

— Иметь жену я могу не только на кровати. Итак, ты в трусах, Мальвина?

— Прости, пожалуйста, — теперь я шавочкой скулю.

— За что?

— Мы случайно встретились с Ромой. Он ведь твой друг. Костя, послушай. Ай-ай-ай! — пищу, когда ловлю его ладонь в районе своего лобка. — Не надо. Остановись, пожалуйста.

— Я буду мясо, Ася. С кровью. Но немного позже…

Задрав мой сарафан, муж скатывает трубочкой кружева трусов, проводит пальцами по коже, пока снимает их, опуская-поднимая, натирает и без того чересчур разгоряченную кожу. Опасно и приятно — такое описание подходит для того, что он делает со мной сейчас.

— Не поворачивайся, детка! — покусывая мочку моего уха, хрипит куда-то в скулу.

— Угу, — расставив руки и уставившись сомнамбулой в не до конца вскрытый пищевой контейнер, я жду того, что он намерен совершить, выбрав мое тело для жесткого мужского наказания.

— Ромка — мой друг, жена. Ты не ошиблась. Мы с давних пор знакомы, — он пропускает между моих ног свою ладонь, греет руку, поглаживая пульсирующую то ли от страха, то ли от наслаждения плоть, — через многое прошли. Я знаю его историю, он знает меня. Он мужчина, я мужчина, мы друзья. Теперь…

— Я подумала…

— Рассмотрим другую ситуацию. Не перебивай, пожалуйста. Итак! Ты молодая женщина, он мужчина. Ты привлекательна, чуть-чуть наивна и чиста. Но ты моя жена!