— Я…

А я не знаю, что сказать. Прекрасно понимаю, что все слова, которые произнесу, Валерка сейчас воспримет в острые штыки. Возможно, посчитает мои действия лицемерными или высокомерными. Вероятно, заявит, что у меня нет прав с ней так снисходительно и умудренно разговаривать или что-то ей советовать из разряда:

«Ты не права. Здесь надо бы вот так!».

— Как твои дела? — вдруг неожиданно она меняет тему разговора.

«Хвастать нельзя! Прикусывай язычок, когда о твоих планах или случившемся счастье в запале спрашивают люди» — учила мама Аня. — «Человеческая душа диковинно устроена, цыплёнок. По первому впечатлению порядочным и добрым персонам неожиданно выжигают глаза чужие благо и успех. Казалось бы, вчерашние товарищи, друзья и даже коллеги лютуют и творят, как это ни странно, невообразимое. Мы позволяем им переходить черту и нарушать наши личные границы. Коллеги…» — Аня с нескрываемым пренебрежением хмыкала, когда интеллигентно отзывалась о «соседях» по работе. — «Каждый считает, что дорос до чьего-то уровня, Ася. А если так, то имеет право называть меня, например, уважаемой коллегой, а за глаза, немногим позже — строчить анонимные послания в родное управление, чтобы с моими методами — слово-то какое — разобрались. Некоторые в такие нехорошие моменты способны на безобразные поступки. Зависть! Зависть укрывает тяжелым покрывалом нехорошие глаза. Поэтому будь скромна и не заостряй случайное внимание. Потом они очухаются, будто бы прозреют, да только будет поздно. И еще…».

— Почему ты не сказала? А? — не отвечая на её вопрос, настаиваю на своём. — Мы ведь подруги!

— Вон! — громко пырснув, она кивком указывает на двух женщин, придерживающих за руки подпрыгивающего между ними Тимофея. — Вон твои подруги. Твой уровень! Твои интересы! Твои забавы! Твое общество — эти женщины. Сколько им? По сорок лет?

— Нет, — смотрю на спины Юрьевой и Тереховой. — Зачем ты…

— Что зачем? Зачем я, что?

— Ты знакома с ними всего ничего, а говоришь так, будто девчонки тебе денег задолжали. Они ведь были дружелюбны с тобой. Милы и общительны.

— Как с котёнком!

— Лера, прекрати, пожалуйста. Я хочу тебя обнять, — настырно лезу, нараспашку выставив к ней руки.

— Не надо, — отстраняясь, вертит головой.

— Тебе неизвестны их истории, — а про себя предусмотрительно повторяю «тяжелые, прекрасные и всё равно счастливые». — Ты судишь только по обложке. Я заверяю, что у каждой своя печаль на сердце. Я бы хотела, чтобы и ты сдружилась с Олей и Ингой.

— Одна из них крёстная Тимофея, вторая — та, которая сделает тебя знаменитой. Сколько ты стала зарабатывать, Ступина? Твои кутюр успешны здесь?

Я ничего пока не заработала. Скорее, в минус не ушла и этого довольно. Покрыла все расходы полученным процентом от продаж небольшой коллекции из трёх несчастных платьев. Инга настояла, я же не смогла ей противостоять. К тому же эта женщина знает толк не только в скидках, дисконтах, накопительной системе, а также в скупках и посредничестве, но и рекламных компаниях, средней температуре по большой палате всей женской целевой аудитории и временах года, в которые продажи стремительно наверх ползут. Моя продукция обосновалась на её витринах, а маховик, который Терехова раскрутила, чтобы продвинуть свой новый магазин для тех, у кого, на самом деле, не так уж и много на балансе денег, неосторожно или намеренно и очень даже специально захватил меня. Нет здесь секрета, впрочем, как и заоблачного капитала.

— Я пока пробую себя. Лерочка, послушай…

— А это, — она глуха к моим словам, зато всё больше вязнет в пучине личной злости, поэтому теперь её глаза направлены на компанию мужчин, среди которых находится мой муж, — твой бонус за сиротство! Твоя подброшенная и пойманная золотая монета. До сих пор не могу понять, как ты могла тогда от него убежать?

— Это неважно, — бормочу, рассматривая исподлобья Костю. — Не переводи стрелки и не меняй тему.

Тяжело признать, как жутко я тогда сглупила.

— Скажи мне, Аська, ты хоть успела загадать желание, когда ловила пятачок раскрытым ртом? Он замечательный. Он… Он… Только и слышу от тебя. Ты так его любишь, что ни черта вокруг себя не замечаешь. А потом интересуешься, почему тебе не сообщили, что кому-то в этой жизни тупо не повезло. Так вот!

— Лерочка, пожалуйста, — растираю потными ладонями голые колени. — Я с тобой полностью согласна. Ты права. Хочешь, ударь меня?

— Ступик-Ступик, чокнутая ты девица. А ведь я бы на его месте тебя не приняла. Слышишь? Не приняла и всё тут! Я бы прогнала дуру, которая отсутствовала целый год. Где-то скиталась с его ребенком в пузе, на груди, на шее. И потом…

— Не надо, пожалуйста. Не ругайся, — еле двигаю губами. — Лер…

— Его ли это сын? Твой муж — святой, Ступик, и благородный. А я бы плюнула на благородство и закричала: «Пошла отсюда, голодранка! Иди к чёрту, детдомовка. Решила, что можешь запустить ручонку в мой карман? А хрен тебе, дрянь такая!». Я бы заставила. Уж поверь мне, я бы принудила тебя ползать на коленях и умолять, вырывать твои эти космы и орать, орать… Я бы! Ты могла всего этого и не получить, Ступина. Шиш с маслом тебе на горизонте маячил. Но нет же. Я! Я! Это я, конченая идиотка, во всё это вмешалась. Дурочка! Зачем? — громко всхлипнув и всплеснув руками, Лерка отворачивается и куда-то в сторону хрипит. — Господи! Господи! Как же тебе повезло.

— Да…

«Люди не замечают на твоем лице отпечатков безнадёги, разочарования, горечи обид и даже вынужденного равнодушия, за которым на самом деле сокрыта пылкая душа и стойкая надежда на возможное в будущем счастье. Они завидуют, выкручивают собственные души, злословят, плетут интриги, жалуются, доносят, пишут кляузы, поклёпы. Потом, конечно же, смеются, глядя жертве в испуганное, иногда растерзанное трудным событием лицо, гладят по плечам, на ухо шепчут о том, как всё великолепно понимают, но ничего тут не поделать. Во всём твоя вина, цыплёнок. Твоя! Им нужно это, лично для себя через кого-то или что-то, доказать. Будь выше! Не опускайся. Не отвечай им тем же» — улыбаясь, двумя руками мамочка сжимала мои щёки, специально сдавливала их, вытягивая мои губы, а затем, удерживая двумя пальцами одной, шлепала по выставленным вареникам указательным и средним другой. Она играла на детском сознании, иногда воспитывала мои нервы, закаляя их таким вот образом. — «Друзей много не бывает, Асенька. Будь осторожна, девонька. Гляди в оба и никогда не злись…».

Да, да, да! «Зла не замечай!». Мама Аня много знала о злословии и человеческой ненависти. От этого страдала и со знанием об этом в адских муках умерла.

— Я хочу, чтобы мы, как и прежде, с тобой общались. Лера, послушай, пожалуйста.

— Да? — отвернувшись от меня, поглядывая вдаль, без интереса говорит. — Я слушаю, слушаю. Да что мне, в сущности, еще остается делать? Что ты хочешь?

Костя настоял на дальнейшем продвижении. Муж — деятельная и живая натура. Хотя по началу производил впечатление человека, которому все давным-давно по кожаному барабану. В марте, ровно через месяц после моего дня рождения, он приобрел в центре небольшой участок под застройку. Оформил по закону документы на моё имя, поставил тогда ещё сырой проект, а по истечении трехмесячного срока полноценную недвижимость, на кадастровый учёт и развернул строительство небольшого двухъярусного дома. Я случайно увидела макет вывески, проклюнувшиеся эскизы которой муж, как мне теперь кажется, тогда специально приволок домой.

«Ольга настаивает на таком исполнении» — лёжа в кровати, Костя пролистывал альбом с многочисленными набросками перед моим носом. — «Цыпа, не упрямься и не сомневайся. Скажу так! Не попробуешь — не узнаешь. И потом…».

«Это предпринимательство?» — упершись в его грудь ладонью, чуть-чуть приподнялась. — «Официально? То есть мне придется вести бухгалтерию. О-хо-хо…» — я очень тяжело вздохнула. — «Нанимать людей? Платить им зарплату? Следить за коммунальными расходами? Санитарная инспекция, охрана труда… Ты смеешься?» — я дёргалась, кряхтела и возилась, а после скидывала его руки, которые лезли куда попало, пока муж намеренно отлавливал меня. — «Я не смогу! Это чересчур! Мне достаточно…».