— Спасибо, — заглядываю внутрь. — Оль, ты его разбалуешь, — качаю обреченно головой, увидев богатое и красочное содержимое пакета.

Нет слов! Действительно, всё к месту, своевременно, довольно стильно, модно, очень круто и с индивидуальным вкусом.

— Боже, он у нас, как мелкий господин! — прыскаю, прикрыв ладонью рот.

— Такой крохотный барчук? — она лукаво мне подмигивает.

— Мажор! — а я же гордо задираю нос.

— Хм! — громко хмыкнув, незамедлительно добавляет. — Между прочим, я такое не считаю недостатком, к твоему сведению. У него отменные родители, да и окружение, надеюсь, неплохое. Мальчишка всё это заслужил.

— Это надо заслужить? — а я вдруг сильно изумляюсь. — Скажите, пожалуйста. На роду кому-то написано погрызть золотую ложку, а кому-то подавиться сухарём?

— Ой-ой! Пошёл поток самосознания. Не придирайся к истине, девочка! Это просто к слову пришлось. Если я скажу, что Тимофею повезло появиться на свет у таких, как вы с Костей, родителей, то тем самым обреку молодое поколение на постоянное сравнение с его уверенным отцом или нежной матерью. Поэтому я предпочитаю говорить, что парень такое обращение просто заслужил. Можно считать, что все подарки, и судьбы в том числе, ему достались за красивые глаза и отличное поведение. Короче, в табеле успеваемости у детки стоит тот самый «прим».

— «Прим»?

— В школе, что ли, не училась?

— Училась, просто забыла, что это означает, — с неудовольствие куда-то в землю бормочу.

— При-мер-ное поведение! Нет нареканий к Тимофею: окна не бьет, крыши краской не обмазывает, сторожихе — тёте Глаше при прощании говорит душевные слова и низко кланяется: «Вельми понеже… Я постигаю Вас, мадам! Но вынужден покинуть сие тайное собрание, поелику предки дома заждались. А посему, адьё, мон шер, авек плезир. И, напоследок, Господи прости!». Ну вот, выдала всё, что знала. А если серьёзно, то, во-первых, крошка никогда не плачет. Тренирует выдержку, закаляя собственный характер. Кстати, с этим всё в порядке?

— Да.

Хотелось бы добавить:

«Особенно ночами и почему-то только здесь!».

— Во-вторых, он очень взрослый. Не по годам и месяцам. И это, откровенно говоря, сильно настораживает. Мне кажется, я начинаю в юношу влюбляться. Что скажешь? — не оборачиваясь, шагает по узкой каменной дорожке. — Я тебе подхожу? Устраиваю? Ах, какие красивые цветы, — пространно замечает, когда случайно задевает пальцами уже потухшие бутоны диких роз.

— У тебя есть Рома, Оля, — слежу за каждым её шагом. — Зачем тебе ещё мужчина, когда с тобою рядом такой надёжный человек. Но ты меня устраиваешь!

Говорю на всякий случай, и чтобы не обидеть эту очень странную женщину!

— Вот это откровение! Ты считаешь Юрьева надёжным? — злобно хмыкает. — Мне жаль тебя разочаровывать, но, как говорится, чёрт бы это «солнышко» подрал! — шипит и прячет себе за спину руку.

Понятно! На этом факте, по всей видимости, не стоит сильно заострять внимание.

— В-третьих, Тимофей — мой единственный крёстный сын и я намерена его баловать. Всю жизнь! О чём заранее тебя, как его маму, предупреждаю. Не сможете это запретить, как ни старайтесь.

Насколько я владею информацией, вообще не собирались. «Нам» — безусловно, маленькому сыну — льстит подобное внимание. А лично я не вижу в этом никаких проблем.

— Но все-таки стоит остановиться, — однако же пространно заключаю. — Столько подарков и почти каждый день. Он к этому привыкнет и…

— И что такого? Не проси об этом, Ася! — будто отрезая, заключает.

Ну, ладно. Ссориться по такому поводу желания тоже нет! Поэтому отмахиваюсь, с её словами соглашаясь.

— С размером почти угадала? Не суди строго, пожалуйста, но я брала на вырост, прекрасно помня о том, что малышня стремительно взрослеет. Шесть месяцев твой Тим встретит в этой обновке. Что скажешь?

— Ты устала? — не отвечая на вопрос, равняюсь с ней, чтобы заглянуть в её глаза. — Работа, дом? Давай о тебе поговорим.

— О чём? Обо мне? Неинтересно и несвоевременно.

— Тогда о чём захочешь!

— Хочу смеяться. В запасе анекдот имеется? — натянуто, с неохотой улыбается.

— И это тоже.

Но анекдота, к сожалению, нет! Да и я не мастер их рассказывать, совсем другое дело Костя, которого сейчас, к большому сожалению, с нами нет.

— Хочу перевести дыхание. Крайне тяжелая ночь, подруга, — прикрыв веки, прячет почти всегда уставший взгляд и только лишь надсадно выдыхает.

— Что-то…

— Бесконечная бессонница и длинная, совсем недевичья, память — жуткая, смертельно опасная, гремучая и ядовитая смесь. Этакий взбодрин и ежесуточный натуральный допинг. Прошу тебя, сегодня не будем об этом говорить. Я приехала отдохнуть и пообщаться. Точка! Всё! Вперёд! Итак! — растянув улыбкой красивый рот, Оля с неподдельным, но всё же вынужденным, интересом опять посматривает по сторонам. — Ты ведь не возражаешь? — усиленно сканируя пространство, лениво достает из заднего кармана зажигалку и хорошо помятую, почти пустую пачку сигарет. — С утра кортит, а вездесущий Юрьев не дает мне продохнуть. Следит в оба блядских глаза. Добавил изощрённую пытку, Асенька. Занялся перевоспитанием давно упавшей и скатившейся под лавку женщины. Вот же сволочь ментОвская. Строит из себя полицию нравов. Чёрт! Извини меня. Решила приехать к тебе, чтобы расслабиться и крестника потискать, а то рискую взорваться от переизбытка весьма противоречивых чувств. Я ведь по нему скучаю, Ася. По Тимофею, конечно же, — вдруг очень жалобно скулит, как будто бы кривляясь. — Не перебарщиваю с эмоциональностью? Не надоела? Ты, пожалуйста, говори, если от моего присутствия у вас мощно сводит скулы. Не хочу стать причиной бруксизма или ещё чего такого. Я частенько бываю надоедлива, но это не со зла. А Инга… — внимательно смотрит на меня.

— Ещё не приехала, — почти молниеносно отвечаю. — Перестань, пожалуйста. Что с настроением?

— Сто слов в минуту, повышенная громкость, вызов, злость? Как погляжу, всё успела показать! Тревожность, Ася, это клиническая тревожность! Излишняя мнительность и последствия от травмы, которой уже, по ощущениям, сотня лет. Я нервничаю, оттачивая скорость и технику воспроизведения огромного количества слов. Нужно покурить! Где это можно сделать? Здесь?

— Пожалуйста, — я торможу нас и обращаюсь к ней лицом.

— Видимо, этим пора гордиться, — а Юрьева с огромным интересом сейчас рассматривает круглые носки своих кроссовок.

— Чем? — перекинув хвост на грудь, начинаю неторопливо накручивать и без того витой конец на свой указательный палец.

— Нервозностью и стойкостью. Ты знаешь, мне иногда кажется, что я абсолютно себя не контролирую. А настроение, — Ольга хмыкает, при этом цинично искривляя губы, — как всегда. Я, как обычно, несу с очень умным видом поразительную чушь и совершенно не задумываюсь о том, как тупо, возможно, неприглядно это выглядит. Вердикт — я однозначно неисправима, — еще немного ниже опустив голову, задушенно и еле слышно хрипит, как будто умирая.

— Посмотри на меня, пожалуйста. У тебя ведь всё в порядке? — я становлюсь почти впритык и носом задеваю светлую макушку. — Ответь только на этот вопрос.

— А? — сильно вздрагивая, внезапно отмирает.

«Пожалуй, нет!» — таков итог. Её безумный взгляд и что-то постоянно шепчущие губы говорят, почти кричат о том, что подобием порядка в жизни Ольги и не пахнет. Она ведь абсолютно без стеснения ругается и нервно дёргает руками:

— Нормально, но, если откровенно, то по-звериному устала. Если уместно так сказать, то утомилась официально, конкретно и очень даже однозначно. Скорее бы твой Красов вышел на полноценный день и наконец-таки снял с меня обязанности грозного начальника. Ловелас Фролов не даёт мне продыху, правда, не только мне, там иногда Инга, выручая по-дружески, берёт на себя удар, но всё же персонально я отбиваю значительное количество атак. Обиженный мужик похож на течную суку, которой не оказывает внимания кобель, случайно забежавший к мелкой в будку.