— Ты меня…

— Балую? — теперь его рука сжимает моё бедро и, не торопясь, прокладывает дорожку мягких и приятных объятий, пока не останавливается на моём колене, где указательным пальцем муж, по-видимому, намерен изобразить известный только лишь ему узор.

— Долго ещё? — слежу за тем, как он неспешно выводит вензеля на укрытой тканью чашке.

— Потерпи, скоро приедем, — подмигнув мне, переводит взгляд на сына, сидящего на своём законном месте позади нас. — Тим, как там обстановка?

Сын квакает, а затем, смешно присвистнув, громко заявляет о том, что у него как будто:

«Нет проблем, отец!».

— Быстро еду или наоборот?

— Нормально, — словно с облегчением выдыхаю.

— Ась?

— Не знаю, — плечами пожимаю.

— Что именно?

— Это ведь чужой дом, там нет наших вещей, там… — трогая пальцами края белоснежных, закрученных в живой рулон, нежнейших лепестков, бухчу под нос, извлекая возражения. — Послушай, пожалуйста.

— Ага? — по-моему, он чем-то недоволен.

— Даша, — неспешно начинаю, — она… Твоя… Как это сказать?

— Ага? — а муж уже настаивает и с нетерпением ждёт.

— Неважно, — махнув рукой, внезапно заключаю.

— Хочешь, расскажу кое-что интересное?

— Хочу! — и моментально оживаю.

— Я видел Дашку без трусов. Не-од-но-крат-но!

— А-а-а? — мой рот непроизвольно открывается, а я вжимаюсь в спинку кресла. — Ч-ч-что?

— Год разницы, Цыпа.

— И-и-и… — нет, не приду в себя, а такими откровениями он меня мгновенно доконает!

— Резинка на трусах сильно натирала ей нежную кожу, поэтому кудрявая соплячка скакала на волнах, рассматривая широко распахнутыми глазами моё обнажённое хозяйство. Она мне соски давила, Ася. Показать?

Обойдусь! Мотаю головой и завожусь.

— Я с ней, между прочим, впервые поцеловался. Родители имели на нас планы, женщина. Отцы дружили, вместе учились в институте, сидели, если можно так сказать, за одной партой. Алексей Смирнов был частым гостем в доме у Петра Красова. Дочь привозил, знакомил со мной. Я, если тебе интересно, не возражал. Мы с Дарьей исследовали местную флору и фауну, а также познавали детско-юношескую анатомию. О том, что у девочек между ножек, — он прикасается к этому же месту, но на мне, — не стручок, а горяченькие складочки, я узнал, когда гулял с Дари-Дори. Развратная малышка! — моргает и закусывает нижнюю губу. — У неё бешеный темперамент и смекалка. Воровали с ней взрослые журналы и листали до потери пульса, слюнявя пальчик. Ты же понимаешь, как созерцание заводит? — с пошлым блеском подмигнув мне, нагло продолжает. — Увиденное и прочитанное необходимо было ввести в эксплуатацию, так сказать. Французский, итальянский, ресницами, носом, щекой и шеей… М-м-м-м! Я целовался с первой леди Смирновых. Рыбка — очень общительная и страстная натура. Горовой знает. Недаром же Даша — прима «аргентины». Столько секса в крошке, что словами не передать. Эту кумпарситу нужно брать и брать, и брать. Трое, твою мать, детей! Яр, видимо, внемлет всем непроизносимым мужским желаниям. Чёрт! — муж смотрит на свой пах. — Я возбудился, женщина. Это… Ха! — кивает на то, чего и нет. По крайней мере, я там ничего не вижу.

Грубая джинсовая ткань, отстроченная ширинка и отсутствующий… Бугор! Врёт же? Врёт, врёт, врёт! Коз-ё-ё-ё-ё-л!

— Ни черта себе проблема, Цыпа! Ночью, — Костя тянется ко мне, при этом не спускает глаз с дороги, вьющейся широкой лентой, — я займусь тобой.

— Ты… Ты… Хватит! — уже почти рычу. — Забыл про половой покой?

— И что?

— Мне нельзя, — прячу взгляд и недовольно бормочу. — Не менее месяца. Так врач рекомендовал.

— Орально можно, — он задирает нос и нагло выставляет подбородок. — Я всё узнал. Покопался в интернете, проконсультировался, узнал ещё одно профессиональное мнение. Голодный, Цыпа, как кобель без обещанной хозяйкой вязки! Хочешь, чтобы к другой болонке убежал? Кстати, я размял язык. Этот аппарат всегда тёпленький, если что.

Сейчас я больно стукну, вложу всю силу, накажу и отстою поруганную честь, которой он меня лишил, когда впервые тронул языком.

— Только об этом можешь думать?

— Я же мужик! — и снова нос ползёт наверх. — Тимофей?

— … — сын прислушивается, а для этого специально выставляет ухо.

— Да, барбос, да! Женщины — имя им Легион! Учись, малыш.

— А дальше?

Зачем спросила? Интересно? Завелась? Ревную? Или я страхуюсь, чтобы всё заранее узнать.

— Однако! Желаешь продолжения?

Пусть рассказывает, если начал. Потренирую выдержку, натаскаю свой характер, что-то пропущу мимо ушей, а на чём-то заострю своё внимание. Отомщу, отомщу… Тебе ведь нечем хвастать, «Цыпа». Ну и что! Значит, сочиню.

— Потом мне на глаза попалась Ксения и её свободная от бюстгальтера грудь. Знаешь, такие бугорки, похожие на морские камушки. Кстати, Ксю-Ксю любила загорать исключительно без верхней половины купальника. Раскладывалась на песке и задирала руки. А я… — ухмыльнувшись, хмыкает. — Хм-м-м! Я прикрывал её пупырышки большими голышами. Она визжала, когда горячий камень трогал нежненькую кожу, обжигая ареолу. Голосила, как молочная свинка. У-и-и-и, у-и-и-и! Молниеносно опускала руки и живым крестом прикрывала некрупное богатство. Я не скрываю, что люблю женщин, Ася. Есть чем покрыть мое неожиданное откровение? Блин, через что я только не прошёл! С Нией только не срослось, — мне видится, или он с сожалением плечами пожимает. — Эх! А была возможность, между прочим. Надо было мелочь научить порядку.

— С Нией?

Чудное имя!

— Антония Смирнова! Это младшее бесовское отродье. Самая маленькая из брахманской касты. Это дочь Сергея, родная сестра Юлы. У неё гетерохромия, Ася, но ей идёт. Уверен, что Петя Велихов, её муж, на эту фишечку повёлся, как телец на жертвенный алтарь. Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Разные по цвету глаза. Один — карий, а второй — то ли серо-зелёный, то ли голубой. Богатейшая палитра! Как говорят, под настроение. Одно могу сказать, что эта языкатая стерва — истинная ведьма. Она меня прокляла.

— Ты серьёзно? — хочу ударить, но из последних сил держусь.

— Вполне! — сейчас муж смотрит на меня, да только я не вижу его глаз, которые он скрывает под солнцезащитными очками. — Я мешался под ногами у Юлиного кобеля, Святослава. Мудила редкий, откровенно говоря. Сыночек, прости меня. Не буду больше выражаться. Это был последний раз. Такой, знаешь, идейный хрен, большой военачальник, храбрый командир, подполковник без погон, побывавший в плену и вернувшийся в мирный город, чтобы истребить мою семью, — Костя бьёт ладонью по рулю, а потом вдруг шепотом дополняет. — И хорошо! И на здоровье! Желаю счастья. Пусть живут.

— Костя? — я останавливаю его руку и перекрещиваю наши пальцы.

— Отвлекся! Просим прощения, госпожа. На чём я остановился? Ах, да! Так вот, недоразвитая Ния сказала, что никогда не знать мне покоя. Потом добавила, что буду глубоко несчастным, вечным мучеником, волочащим свой неподъёмный крест. Эта мелочь — между прочим, без преувеличения — обладает каким-то жутким даром. Поговаривали, что Тоня вышла нравом в свою прабабку, у которой был чёрный дар. Короче, я влип по самые помидоры, женщина. Спаси меня, а? А? А, Красова? Аська, есть чем ответить?

Начну, наверное, так:

— Я встречалась с мальчиком.

— Охренеть! — сильно придавив педаль, Костя тормозит, а я вцепляюсь пальцами в ремень и, согнувшись пополам, животом и грудью удерживаю от падения на пол большой букет из роз.

— Да, — теперь шепчу, разглядывая коврик на полу.

— Но до основного, насколько я помню, всё же не дошло, — машина снова едет, а я распрямляюсь и откидываюсь на подголовник кресла.

— Насколько ты помнишь?

В каком смысле? На что он намекает, когда убавляет звук и огрубляет тон, меняя свой мягкий баритон на тяжелый, почти грудной, угрожающий мне бас?

— Помню наш первый раз. Первый для тебя, если придерживаться терминологии. Ты была девственна, Ася. Если не сказал тогда, то не означает, что ничего не понял. Опыта не было совсем, хотя ты старалась. Глаза хотела мне замылить, Цыпа? Маленькая курочка нежным клювиком толкалась и искала то, что могла бы обхватить обрезанными коготками. Кстати, половой покой работает в обе стороны, женщина, — он лезет носом в моё ухо, хихикает и, задевая языком хрящ и обводок, шипит мне просто в мозг. — Пососёшь?