Галантий чувствовал себя так, будто из его разума нещадно выдрали целый кусок его жизни. Мерцая, перед глазами возникла картина на миг остолбеневшего торговца, стражей, появившихся из ниоткуда, осколков стекла и прицельных ударов дубины по затылку. Голова вторила воспоминаниям очередным приступом боли.

Эльф приоткрыл глаза, отодрал щёку от холодного каменного пола, стряхнул рукой налипшие на лицо остатки соломы. Полумрак с пробивающейся внутрь жёлтой полоской дневных лучей после черноты неприятно бил по взгляду. Галантий провёл грязной рукой по лицу, сдирая с неё засохшую корку из крови и грязи. Попытался привстать, но боль, пронзающая затёкшие ноги, не позволила этого сделать.

Его камера была совсем небольшой. Едва ли в нормальных условиях в ней могли поместиться даже пять-шесть человек, но что-то ему подсказывало, что обычно в эту клетку запихивают минимум раза в три больше людей, чем тому положено. В нос бил удивительно привычный сырой смрад. А из другой камеры исходил тусклый огонёчек. Судя по всему, внутри стоял какой-то фонарь, и кто-то в его свете методично работал напильником, прорезая пустоту комнаты неприятным скрежетом, ещё сильнее вызывающим звон в ушах.

В голове зияла совершенная пустота. Идеальная, чернильная, будто кто-то вынул черепную коробку и щедро вытряхнул её. Между эмпориумом и камерой не было ни видений, ни снов, ни воспоминаний.

Галантий, отсидевшись, когда голова, наконец, перестала кружиться от попыток встать, поднялся, подошёл к решётке и, просунув руки, позвал того, кто работал за стеной:

— Эй, есть кто-нибудь!

— О, ты всё-таки очнулся, — раздался из камеры чуть гнусавый голос. — Я-то думал, тебе крепенько по макушке дали.

Владелец голоса отложил инструмент, слегка царапнувший камень, и сам вышел на свет. Перед глазами предстал типичный дварф-северянин. Ростом едва ли чуть выше пояса Галантия, с одновременно выбритой и взлохмаченной головой, широким лицом и небольшой бородкой с витиеватыми усами. Из одежды на нём была потрёпанная куртка, уже неоднократно вымазанная в грязи и пыли, такого же вида штаны и боты. Словом, в обычной жизни такой элемент вызывал бы разве что презрение.

— Ты кто такой? Смотритель? — Галантий посмотрел на него с высока во всех смыслах. Тот лишь мерил его взглядом, опираясь на горизонтальный прут, проходящий через решётку, а после вопроса изогнул бровь, прочертил глазами линию от своего «сокамерника», если так можно было выразиться, до решётки и протянул.

— Н-да-а-а, кабинет мне полицмейстеры выделили просто-о-орный, — с саркастичным одобрением проговорил он, наблюдая за реакцией эльфа-оборванца, а после спросил, уже не изображая улыбку. — Я похож на местного жандарма?

— Без понятия, на кого ты похож? — он в ответ лишь пожал плечами. — На мой взгляд, ты похож на какую-то прислугу.

— Думай, как знаешь, — дворм ответил на такой выпад абсолютно спокойно. Если уж он был похож на прислугу, то остроухий выглядел как обычный бездомный, месяцами не видевший крыши над головой. Вонючий, облачённый в то, что и одеждой назвать сложно, весь покрытый грязью и собственной кровью. И, если какие-то нищие даже могли вызвать сочувствие к их печальной судьбе, то этот — определённо нет. Ему хотелось разве что плюнуть в морду. — Тебе всё равно тут ещё долго коротать, — дворм уже собирался вернуться к работе, как вдруг эльф переменился и попытался выглядеть более дружелюбно. Даже выпрямился, стараясь придать своему виду хоть какую-то значимость. Правда, вышло так себе, ведь его опять чуть не согнуло в болезненном приступе, и он сжал ладони, обнимая решётчатые прутья.

— Стой-стой-стой. Погоди. Какая информация по мне есть? — и всё же за напыщенностью скрывалось волнение. — Сколько мне здесь сидеть? Чего ждать? Когда покормят, в конце концов.

Заключённый рассмеялся в голос. Его гнусавый смех разнёсся по каменному мешку, отбиваясь от стен. Он стёр проступившую слезу, а после, улыбаясь и сдерживая ещё один прорывающийся приступ смеха, спросил:

— Вот скажи честно, ты умалишённый? Тебе повезло только по одной причине — ты здесь один, потому что ребят из карьера не стали привозить. Там что-то случилось, — чуть осёкся он, но затем, всё также — с улыбкой, продолжил. — Я не знаю, как ты там и что натворил, но те, кто тебя сюда притащил… У-ух, злы они были, что моя тётушка после того, как муж её три банки самогона в одно рыло выхлебал. Мать моя Сагария… Правда, они были очень злы.

— Карьер? — Галантий посмотрел на свои руки, сжал, а после разжал пальцы. — Этим рукам нельзя в карьер.

— А тя никто спрашивать не будет, — дворм покачал головой, чуть поумерив улыбку, но не убрав её окончательно. — Чё скажут делать, то и будешь, иначе чалиться тебе тут вечно.

— Так чего мне ждать? — возмущённо повторил Галантий. — Мне хотя бы можно поесть? Дай ты мне тогда поесть. Уверен, у тебя есть, — логика в его словах имелась.

В отличие от него гном сидел в довольно просторной камере, а не в клетке, и у него даже виднелась койка. Выглядел он в куда более привилегированном положении.

— Откуда? Я такой же заключённый, как и ты, — нагло соврал гном, скорчив удивлённую гримасу. В отличие от тех зачерствевших ломтей хлеба, что бросали остальным пленникам, как своре псов, ему Даркармы выделяли дневной паёк, сопоставимый с тем, что получали солдаты. Конечно, он всё ещё оставался ужасен, но перетерпеть каменные галеты ради собственной свободы было можно.

— Но тебе же приносили поесть. Дай мне того, что осталось, — наглость оборванца в его положении не знала границ.

— Да нет у меня еды, — бросил, закипая, гном.

— А как ты вообще живёшь и чего такой бодрый? — Галантий из простых наглых просьб начал переходить на откровенные наезды. Глупые и бессмысленные. Всё равно их разделяли две решётки. — Смеётся ещё чего-то…

— Слушай, мне-то тут ещё пару дней почалиться всего-то, — хвастанул перед ним гном. Явно с намерением его позлить.

— Ладно, я понял, — эльф потускнел, а затем спросил. — А тебя-то за что упекли?

— Провинился, только и всего, — пожал сокамерник плечами равнодушно.

— Да-да, знаю. Можешь не рассказывать, — вдруг отмахнулся Галантий, заставив его искренне удивиться. — Знаю я про эту систему власти, и про наказания. Ни за что хватают, можно сказать. Мы с тобой — братья по несчастью, — попытался побрататься оборванец, чем свёл удивление к нулю. Дворм оставил его слова без комментариев, лишь ненадолго задумался, закусив губу, а после добавил:

— Ну, ты как хочешь. А я вернусь к своим делам, — и, ни капли не сомневаясь, подхватил оставленный напильник и ушёл вглубь камеры, скрывшись из поля зрения оборванца.

Для Галантия этот жест был оскорбителен. Будто ему плюнули не то, что под ноги, а прямо в лицо. Он искривился в злости и взорвался, бросив вслед:

— Да ты хоть знаешь, с кем разговариваешь!?

— С тем, кого побили, — съязвил в ответ дварф-северянин, заставив вора закипать ещё сильнее. — Причём неоднократно.

Впрочем, свои мысли он предпочёл оставить при себе и лишь недовольно хмыкнул. А после присел на небольшую соломенную подстилку, хоть немного избавляющую от ощущения сырого холода, и попытался вздремнуть.

***

Ночь была долгой. Тягучей, как дёготь. Как не пытался поначалу Галантий, заснуть не выходило. То опускающиеся сумерки последним аккордом посветили прямо в небольшое решётчатое окошко, сквозь которое виднелся лишь небольшой кусочек вымощенной брусчаткой улицы. Пустой и какой-то слишком уж безжизненной.

Небольшие хаты соседствовали с относительно недавно построенными домами. Чего-то выделяющегося разглядеть не получалось. Разве что иногда неподалёку нервирующе бил портовый колокол. Видимо, тюрьма находилась неподалёку от доков.

Дворм-сокамерник заснул достаточно быстро. Как только он закончил скрежетать своим чёртовым напильником, то сразу же потушил фонарь и смачно захрапел. Видно, и он не даст спокойно поспать.

Охрана проверила заключённых только утром. Сказалось то, что их растащили по разным камерам. Мрачный бугай без слов зашёл у пленникам, презрительно посмотрел на «спящего» Галантия — одним глазом он всё же пытался наблюдать, когда проснулся утром, — и неодобрительно на его сокамерника и кинул в камеру эльфа зачерствевший сухарь. Тот ударился о пол, будто брошенный булыжник, отколов от себя несколько острых кусочков.