Этот наркотик очень любили использовать вместо поводка люсианцы. Распадается крайне медленно, одной дозы на миллиграмм хватает на неделю, но потом ломка катастрофическая.

– Вы, как я погляжу, хорошо знаете об этой вещи, – произнёс Мигунов. – К чему нам стоит готовиться?

– К смерти, – посмотрел я на офицера. – Ещё никому не удавалось пережить ломку после кассы. Это билет в один конец с первой же дозы.

– И ничем нельзя помочь? – поинтересовался Мигунов.

– У вас есть запас кассы? – спросил я.

Полковник отрицательно покачал.

– Тогда ничем.

После кассы ломка ничем не отличается от ломок после других наркотиков, разве что в разы мощнее. Рвутся мышцы от перенапряжения, ломаются ослабленные кости, открываются масштабные внутренние кровоизлияния, обычно – инсульт. Что и является, собственно, причиной смерти. Кровоизлияния настолько обширны, что сделать с ними ничего нельзя в принципе.

– Можно только продлить ей жизнь, – предупредил я. – Возьмите все анализы с тела, какие только сможете, и займётесь ею позже, а саму её поместите в стазис. Надо отыскать капсулы на борту.

– Сколько мы сможем выиграть времени? – спросил собеседник.

– Столько, насколько хватит энергии для камеры…

Чем раньше Аньку засунут в этот гроб, тем больше времени у неё будет. Если бы мы могли достать запас этой кассы… Стоп.

Моментально выстраивается вся картина. Если ей промыли мозги в люсианском союзе и она отправилась с нами на «Судьбу», значит, люсианцы хотели по второму кругу попытаться захватить корабль. Тогда Рыкова – лишь подсадная утка, диверсант. Если она была им ещё нужна – свежая касса ей была бы обеспечена. Если не нужна – сама помрёт от ломки, и не выдаст люсианцев. Паскуды… Но тогда всё сходится, и по времени, и по событиям последних нескольких часов. Ладно, у нас сейчас есть проблема помощнее…

***

Ламповые посиделки – это хорошо. Но у нас столько грёбаных задач, что сон мне только снится.

Я забыл спросить у Томки про состав того зелья, которым меня опоили. Просто почувствовал некоторый прилив сил и пошёл заниматься своими делами. А именно – попытаться хоть чем-то помочь Рыковой, или же очистить свою совесть и понять, что помочь я не смогу в принципе.

Каюту Аньки найти труда не составило: её Терентьев разместил в первые же дни, причём непосредственно возле зала врат.

Тут меня посетила ещё одна мысль: а вдруг генерал знал о засаде? Тогда он мог или держать доктора под наблюдением, или был с ней заодно: в обоих случаях подобное размещение каюты Рыковой было удобно. А если он не знал? Тогда что, совпадение? Или ошибка? Зачем биологу быть всё время возле врат, когда логичнее рядом расположить кубрики охраны и солдат? Ведь зал врат – точку, откуда на «Колыбель» можно проникнуть извне – надо защищать именно им.

Каюта не была заперта: похоже, Анька покинула её в спешке, даже не заперев за собой дверь. Посмотрим…

Руке не надо было искать на стене рубильник: свет горел и так. Приступим к обыску…

Если Рыкова – диверсант, значит, у неё должно быть с собой хоть что-то, что могло её выдать. Принадлежность к люсианскому союзу установить не так-то просто, если ты не знаешь, что искать. Никаких документов, наколок, татуировок или украшений с униформой: числиться в союзе мог всякий. Я совершил огромную ошибку, посвятив в это Мигунова и Беляеву. Кто знает, вдруг и они оттуда? А вдруг и весь экипаж с ними заодно? Ну, тогда я труп…

Обыск начал с личных вещей: её рюкзак и сумка стояли в углу, аккуратно поставленные друг на друга. Но прежде, чем вытряхивать всё на кровать, проверил её саму: чисто. Ни в постельном белье, ни в конструкции койки ничего подозрительного нет, равно как и под ней.

Начал выкладывать вещи на кровать. Нижнее бельё, сменная одежда, запасные батареи, жёсткие твердотельные накопители информации, элементы каких-то исследовательских приборов… Сумка чиста. А что с рюкзаком? Рыкова оборудования несла мало, всё больше провиант и медикаменты. Исследовательскую аппаратуру несли несколько групп, но Анька-биолог в них не входила

Всё чисто, ничего подозрительного. С методичностью параноика я начал проверять все идеи, что приходили ко мне в тот момент. Жёсткие диски – все одинаковые на вес, начинки внутри не поменяли. На винтах крепления стоят пломбы: корпус не вскрывался с завода, или закладку в них заложили ещё на производстве. Контейнеры с едой – все герметичные, упакованы на Земле с заводскими и фабричными клеймами на пломбах. Остаются только тары: сумка и рюкзак.

С сумкой всё просто: элементарная конструкция, обычный брезент, обшитый внутри дюралевый каркас. Тут и смотреть нечего. Рюкзак же стоил отдельного внимания.

Он и в пустом-то виде весил немало, а тут ещё… Множество подсумков, карманов, декор-элементов – последнее вовсе недопустимо в военизированной исследовательской экспедиции, потому как лишний вес и объём. На эти плюшки внимание я и обратил. И, как оказалось, не зря. Результатом наглого вскрытия штыком плечевых лямок и поясной утяжки, а так же ряда «плюшевых» на первый взгляд элементов украшения станкового рюкзака, стала добыча в виде нескольких десятков грамм кассы. Её я очень хорошо знал: белёсый порошок крайне мизерного помолу: меньше пыли. Отсюда лёгкая и чрезвычайно малозаметная на вес.

Честно говоря, я рад, что нашёл их. Конечно, это автоматически означает и суд, и трибунал. И, возможно, пожизненное лишение свободы. Но, если удастся доказать, что ты находился под воздействием инопланетного устройства или химического соединения – тебя оправдают практически во всём, чтобы бы не совершил, ибо противиться инопланетным технологиям тяжело, а для гражданского, первый раз в жизни их увидевшего, и вовсе невозможно.

Добычу я поспешил доставить Томке – та как раз продолжала беседу с полковником Мигуновым.

– Тут пачка кассы, – предупредил я, всовывая невесомый целлофановый пакетик в руку ошеломлённого врача. – Этого не хватит для предотвращения гибели организма – даже поочерёдное снижение тридцати доз не дало эффекта, пациент помер. У вас в экспедиции несколько человек – химики, вот и займитесь этим. Попытайтесь синтезировать дури столько, сколько сможете. Это позволит выиграть… несколько недель.

– А что потом? – поинтересовался Мигунов.

– Потом организм поймёт, что его наё8ывают, – посмотрел я на офицера. – От синтетического наркотика он откажется, как ребёнок от грудного молока курящей матери-алкоголички. А пересаживать его обратно на натуральную дурь весьма рискованно. Может начаться необратимый процесс разрушения организма.

– Двойная ломка, – процедил полковник.

– Даже тройная, – кивнул я. – Поэтому в наших же с вами интересах сделать всё возможное, чтобы Рыкова выжила.

Биолог в неизвестной части вселенной нужен всегда. Диверсант, захваченный в качестве «языка», всегда ценен. А когда эти два кадра – есть один и тот же персонаж, его ценность возрастает кратно. Мне уже страшно представить, что может рассказать Анька, если придёт в себя.

«ЕСЛИ», – подумал я. – «ЕСЛИ придёт в себя».

14 февраля

Памятная для меня дата (день расстрела Чикатило и присвоения мне очередного воинского звания) ознаменовалась четвёртыми сутками нахождения на борту «Колыбели зла».

На память не жаловался, но на всякий случай мелом начертил на переборке в своей каюте четыре вертикальные черты. Завтра, если доживём, пересеку их одной горизонтальной и будет пять суток, как мы тут. Летим, и только хрен знает, зачем и куда. Соединиться с Землёй не можем априори, энергии до хрена, но направить её некуда. Даже, если подадим напрямую во врата, соединение не получится установить. Слишком древний артефакт, слишком ранняя версия, слишком ограничен радиус действия.

Но радовало одно: на борту многие флегматики. Даже, когда Томка сообщила, что нашла наркоту в крови у Аньки, никто не кинулся с воплями «как же так», «что делать», и иже с ними. Все приняли информацию такой, какая она есть, и тут же перестроились на следующий сценарий развития событий, опираясь на полученные данные. Признаться, это не могло меня не радовать. Конечно, состояние Рыковой сейчас радостным не назовёшь, но всё же спокойно воспринимающий информацию личный состав намного лучше, чем паникующий в приступе истерики.