Рыкова долбила по скоплениям живой силы противника, с нескрываемым упоением на лице расстреливая бывших соратников с высоты птичьего полёта. Даже, если те могли нам что-то противопоставить, высота всё равно довольно значительная.

А я с некоторой меланхолией подумал, что Рыкова, вероятно, не видела, что такое близкий прилёт заряда от спаренной установки ал`кеша. Или, наоборот, видела. Поэтому так рьяно и старается зачистить район с особым цинизмом и жестокостью.

C’est magnifique, mais ce n’est pas la guerre: c'est de la folie.

Это великолепно, но это не война: это безумие.

Пьер Франсуа Жозеф Боске, 25 октября 1854 года, Балаклава. Фото в цвете.

5 марта

Великая Стена Слоуна

«Рассвет»

Остаток суток четвёртого марта был потрачен на зачистку квадрата, в котором обнаружили недобитков люсианского союза. Этим занимались уже люди полковника Мигунова. Мне хватило и того, что мою тушку мотали из стороны в сторону, бросая между диаметрально противоположными по своей сути и назначению задачами. То я швец, то жнец, то на дуде игрец.

Офицера тоже можно было понять. В его карьере ещё не случалось настолько былинных абандонов. И вывозить последний пришлось буквально методом научного тыка, бессмысленного и беспощадного.

Вся эта авиационная пурга с полётами на «прыгунах» и ал`кешах задолбала меня настолько, что буквально сразу после приземления в базе я забурился в свой «прыгун», расстелил на полу в транспортно-десантном отсеке теплоизолирующий коврик со спальным мешком, и дерюжным мешком рухнул навзничь, потеряв сознание от удара башкой об угол подушки. Меня ни для кого не существовало: ни для обеих Рыковых, ни для Томки Беляевой, ни для Палыча Мигунова, ни для прочих визитёров, которые, как позже выяснится, до безумия жаждали лицезреть мою невзрачную персону.

Когда организм переутомлён настолько, что наступает полнейшая апатия и нет ни малейших сил открыть глаза, это, как правило, свидетельство предстоящего истощения, когда резервы тела исчерпаны и туловище держится буквально на морально-волевых. В таком состоянии даже гражданский человек часто теряет эффективность действий. Что уж говорить о военнослужащем или техническом персонале, зачастую выполняющем высокоточную работу или имеющем дело с устройствами и механизмами повышенного уровня опасности? Точность моторики, цепкость памяти, концентрация внимания, фокусировка зрения – всё это и многое другое идёт по звезде. И если Устав предписывает военнослужащему стойко претерпевать все тяготы и невзгоды с лишениями выпавшей на его долю воинской службы, то здравый смысл говорит, что в полутора миллиардах световых годах от дома этим Уставом даже кашу не сваришь. Если я сейчас вырублюсь от усталости или начну ехать крышей от переутомления – сладко не будет никому. И мне среди прочих в первую очередь.

Потому невозбранно отключился и провалялся аж до самого местного полудня.

Как оказалось, не зря.

Иногда полезно брать себе небольшой отсыпной для восстановления внутренних резервов организма. Тело и мозг человека – странный предмет. Когда мучаешься от недосыпа, день ото дня теряешь хватку и начинаешь скатываться до уровня амёбы, пускающей слюнки. В таком режиме выжить можно до семнадцати суток: потом всё равно летательный исход. В куда меньших масштабах трагедии можно продолжать функционировать, но когнитивные функции мозга будут стремиться к абсолютному нолю. Но восстанавливается организм после такого изнасилования буквально за одну-две-три крепкие ночи, в зависимости от качества сна и общего изнеможения.

В этот раз шестнадцати часов сна мне хватило, чтобы выбраться из «прыгуна» на свет Божий и не смотреть на окружение глазами глушённого окуня или контуженого карася. Хотя бы, спросонья я осознавал, где нахожусь, кем являюсь и во что влип.

Освежили воспоминания о вчерашнем дне очертания стометрового ал`кеша, припаркованного рядом с лагерем на вырубленной прогалине перед нашим укрепом. Это мы вчера дали жару, да.

Высокая груда инопланетного металла и мультиполимеров высилась над стоянкой «прыгунов», намекая, что минувшее не было дурным сном. Не во сне я пытался решить оперативно-тактическую задачу. Не во сне Рыкова гвоздила бортовым вооружением ошмётки люсианского десанта.

Что ж. Завтрак мы проспали, а обед и ужин технику на хер не нужен. Обойдёмся остатками былой роскоши и пойдём заниматься дальше. Работы непочатый край, и как её было до херища, так столько же и осталось. Только выполнил одну задачу, как она тут же, буквально автоматически, подтянула за собой другую.

Быстро наведаться до общего котла. С глазами кота из Шрека поскрести по стенкам, отгрызая вчерашнюю кашу. Набрать на полноразмерную порцию (которая, правда, по стенкам котла и была размазана). Выпить местного варева из неопознанных пока что ягод. Поздний завтрак, плавно перетекающий в не менее запоздалый обед, можно сказать, удался.

А теперь – к Палычу.

Полковник Мигунов сотоварищи обнаружился там же, где и должен быть: в своём отсеке, который отжал под рабочий кабинет.

Со времени моего последнего пребывания тут мало что изменилось. Разве что оконные и дверной проёмы обзавелись неким подобием ставен и дверью. Видать, кто-то устроил злостный лесоповал: доски, конечно, кривые, но они доски. Значит, деревообработка если и не налаживается, то, по крайней мере, стремится развиваться. Уже прогресс.

Я постучал костяшками по косяку двери.

– Можно? – нарочито не по форме поинтересовался у офицера.

Ожидаем, тот выдал базу:

– «Можно» Машку за ляжку, – бросил военнослужащий, поднимая на меня взгляд.

«Звезду» застал в отсеке, что-то бойко строчащим на своём служебном ноутбуке.

– Это в планах, – согласился я. – Всё никак руки не доходят. То там нужен, то тут требуюсь. Скоро рехнусь совсем и с концами.

Кроме Палыча в отсеке тусовалась Юлька. Рыкова-младшая неспешно наяривала круги по кабинету, успешно мимикрируя под полезного члена общества.

Чем именно она была полезна – пока никто не понимал. Но вскорости все должны проникнуться и невероятно возгордиться нашим юным гением.

Таков был план (с).

– Выспался? – улыбнулась она. – Ну, ты и соня. Сколько проспал? Часов двенадцать?

– Шестнадцать. И не скажу, что выспался.

Мигунов неприкрыто хрипло рассмеялся.

– Позови меня, когда переизбыток сна начнётся, – прохрипел он и закашлял. – Я за тебя отосплюсь впрок!

Не совсем понимаю, почему и куда смотрит Белова. На месте Томки я бы уже трижды накачал полковника седатиками и отправил его дрыхнуть в царство Морфея. Надо будет подкинуть нашему медику идейку… Я-то, хотя бы, отдохнул. А вот офицер явно недосыпает не первые сутки. Интересно, он вообще спит?

Я прошёл вглубь отсека, подтянул себе пустой ящик из-под какого-то армейского шмурдяка, и присел на него вместо табуретки.

– Что у нас дальше по плану? – поинтересовался у присутствующих. – А то, если честно, задолбало скакать туда-сюда. Дайте мне один фронт работы, и я буду его работать. Прыгать, как сайгак между задачами, не люблю. Результативность падает.

– Пока падают только ал`кеши люсианцев, – заметила Юлька. – Причём, довольно феерично и инфернально.

Мигунов махнул рукой.

– Катись на все триста шестьдесят сторон! Хотел бы сказать я. Но перебьёшься.

Офицер добил несколько строк в документе на компьютере, с размаху влепил жирную точку и закрыл крышку ноутбука. Отложил устройство в сторону и повернулся ко мне, всем своим видом демонстрируя вовлеченность в разговор.

– В общем, так, – военнослужащий, сидя на своей недо-табуретке из массивного пня, сцепил руки в замок. – Довожу голосом, в части касающейся. От лица своего лица выражаю форменный «Зае8ись!» и жму твою мужественную руку с соответствующей пометкой в личном деле. Спасибо, что не дал нам сдохнуть сразу и пытался хоть что-то полезное сделать. Ценю. Та беготня, которой ты занимался до вчерашнего вечера, распределяется между другими людьми. Не хрен всем денно и нощно сидеть по окопам, когда еда сама себя не добыла, укрытия сами себя не построили и вода сама себя не отфильтровала. Радуйся: нагрузки для тебя станет меньше.