— Ты?! — выплёвываю зло и уже разворачиваюсь, чтобы свалить, потому что не только не имею ни малейшего желания общаться с ней, но и не вижу в этом никакого смысла.

— Остановись, Артём. Нам есть что с тобой обсудить. — высекает ледяными интонациями.

— Мне нечего с ТОБОЙ обсуждать. — отбиваю холодно, не оборачиваясь.

— Это касается Насти.

— Всё, что касается МОЕЙ невесты, не должно тебя ебать. — выплёвываю сквозь сжатые зубы, всё так же стоя спиной.

Боюсь, что если ещё раз взгляну на неё, то разорву на хрен на части.

— Ей может грозить беда, и я хочу, чтобы она уехала из города.

— Во-первых, Настя никуда не поедет, если сама этого не захочет. Во-вторых, какая на хрен беда?

— Кирилл Должанский.

Только дрогнувший в этот момент голос моей собеседницы вынуждает меня не просто повернуться, но и подойди к столику.

— Как это понимать? — рычу, упираясь ладонями в красную скатерть.

— После того, как ты избил его, а он напал на тебя, на него завели дело.

— Твоими стараниями. — буркаю, сканируя непроницаемое лицо будущей «тёщи».

— Присядь, Артём, и поговорим спокойно.

Сильнее жму кулаки и, скрипя зубами, занимаю место на противоположном от неё диване.

— К чему эти шпионские игры? Почему нельзя было просто вызвать меня на разговор? И какого хера Настя не должна ничего знать? — бомблю, вперивая в женщину яростный взгляд.

— Сбавь тон. Не с подружкой разговариваешь. — отсекает, делая глоток вина.

— Нет, блядь, я разговариваю с женщиной, которая называет себя матерью, но при этом сама топит свою дочь ради грёбанных амбиций.

Её передёргивает как от удара. В глазах появляются одновременно страх и вина, но на то она и адвокат, чтобы держать хорошую мину при плохой игре. Эмоции исчезают так же быстро, как и появились. Лицо ничего не выражает.

— Я всё делала ради неё. Я хотела, чтобы у моей дочери было всё самое лучшее. Чтобы она никогда ни в чём не нуждалась. — трещит, уверенно глядя в мои глаза, в которых невозможно не разглядеть ненависть и презрение, которые я ощущаю не только к этой недоматери, но и к её словам. Она тяжело вдыхает и шумно выпускает воздух. Маска похуистичной суки спадает с её лица, а в глазах появляются слёзы. Стискиваю зубы, кроша эмаль. Что, блядь, за игры? — Я ошибалась. Я думала, что Настя такая же, как мы с её отцом, но это оказалось не так. Она бунтарка. И она, — громко сглатывает, отводя взгляд в сторону, — совсем на нас не похожа. Когда-то и меня выдали замуж против воли, но я смогла не просто привыкнуть к мужу, но и в какой-то степени полюбить его. Я думала, что и Настя сможет привыкнуть к Кириллу, но это было моей самой большой ошибкой в жизни. Я никогда не знала, что такое настоящая любовь, но в тот ужасный день… Я всё поняла. Та боль, что я увидела в её глазах, когда Кирилл тебя ударил. Та решимость, что была в её голосе, когда она угрожала нам, защищая тебя. И те твои слова… — взгляд в глаза. Всё наружу. — Извини меня, Артём, за всё, через что вам пришлось пройти. Когда я вынудила дочь уйти от тебя, то была уверена, что она быстро перегорит, но этого так и не случилось. Мне так жаль…

На протяжении всего этого монолога сохраняю не только молчание, но и холодное спокойствие. Но вот последние слова Настиной матери, её взгляд, молчаливые слёзы стекающие по щекам, какого-то хера пробивают мою броню. Стискиваю пальцы до хруста и холодно выбиваю:

— Не передо мной надо извиняться.

Женщина вскидывает голову, даже не стараясь скрыть влаги, вытекающей из глаз, и выдавливает вымученную улыбку.

— Она никогда меня не простит.

Я бы хотел сказать ей, что она права. Что она не заслуживает прощения. Но, зацепив её взгляд, коротко бросаю:

— Простит.

Да, блядь, я это сказал, потому что так оно и есть. Несмотря на то, что моя девочка ни разу даже не заговорила о своих предках, я всё равно замечаю печаль в её зрачках, когда натыкается в телефонной книге на контакты «Мама» или «Папа». Вижу, как она кусает губы, когда напарывается на статьи, в которых мелькают её предки. И как каждый раз перекрывает грусть — улыбкой.

Сам я готов обоих её стариков урыть, но дело не в моих желаниях, а в том, что моя любимая скучает по ним.

Телефон начинает протяжно вибрировать. Вытаскиваю из кармана, глядя на улыбающееся лицо своей будущей жены, и сбрасываю вызов. Сначала я должен сам разобраться, что происходит, а дома всё объясню ей, глядя в глаза.

— Настя? — шепчет её мать, смотря на экран.

— Да. — выдыхаю, прикрыв веки. — Для чего я здесь? Ради извинений?

— Кирилл угрожал ей. — шелестит задушено.

— Что, блядь? — подрываюсь с обивки, лупя ладонями по столу, от чего вся посуда на нём подлетает, а бокал, стоящий на краю, с громким звоном разлетается вдребезги, слетев на мраморный пол.

— Когда началось расследование, вскрылись некоторые неприятные подробности. Он сейчас в бегах, но недавно он звонил Роману и угрожал нам. Сказал, что и мы с мужем, и наша дочь, и ты за всё ему ответим.

За грудиной так ревёт, что я не только её слова с трудом усваиваю, но и забываю, как, сука, дышать.

Эта мразь угрожает моей девочке? Какого, блядь, хуя я не разорвал его, когда была такая возможность?

В этот же момент в душу закрадывается какое-то дерьмовое предчувствие. Вынуждаю себя оставаться на месте и просто, блядь, дышать. Телефон снова звонит, но я не способен сейчас мыслить трезво, поэтому сбрасываю звонок, зацепив взглядом сообщение от Насти. Собираюсь открыть, но Евгения Сергеевна выдёргивает мобилу у меня из рук и кладёт на диван возле себя.

— Какого хера? — рычу, обходя стол.

— Я не хочу пугать Настю раньше времени. Сначала надо решить, как рассказать ей всё и какие действия предпринять дальше.

Выдыхаю, занимая своё место.

Она права. Сначала надо решить, как действовать и что делать.

— Я слушаю.

Выхожу из ресторана только спустя два часа. На телефоне два сообщения и тринадцать пропущенных от любимой и шесть от Тохи. Открываю месседжи и меня ознобом прошибает от страха, что моя девочка исполнит свою угрозу и уйдёт. Предчувствие пиздеца никуда не уходит, поэтому запрыгиваю в тачку и сразу звоню ей, но ответа нет. Так же, как и ни на один звонок, которыми я сыплю всю дорогу до дома.

Терпения ждать лифт не хватает, поэтому взлетаю по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.

— Настя! — реву, забегая в квартиру, но ответа не следует.

Пролетаю по всем комнатам, даже не сбросив обувь. Оставляю грязные следы на коврах и полах.

Мотор долбит на разрыв. Дыхалка срывается. Страх липкими ледяными червями расползается по всем внутренностям, заражая оледеневшую душу, когда замечаю её мобилу, лежащую на кухонном столе. Хватаю гаджет и напарываюсь не только на два десятка своих звонков, но и от Тохи и Вики.

Набираю друга, направляясь к выходу.

Куда Настя ушла? Где она? Как давно? Почему не взяла телефон? А что, если этот уёбок добрался до неё?

Уже не просто страх накрывает, а паникой топит так, что спотыкаюсь на каждом шагу, пока в трубке раздаются длинные гудки.

— Наконец-то, Север. — бурчит Тоха «с порога».

— Настя с тобой? — выбиваю с надеждой.

— Нет, а что…

— Она с Викой? — перебиваю, тормозя на площадке между этажей, успокаивая срывающееся дыхание и рёв озверевшего мотора за рёбрами.

— Вика со мной.

— Блядь! — вою зверем.

— Блядь, Артём, что случилось? — переходит на повышенные.

— Настя пропала! — рявкаю потерянно.

— В смысле, мать твою, пропала? — сипит приятель.

— Дома её нет. Мобила осталась. Если он… Если, блядь… — выбиваю, задыхаясь от ужаса.

— Тёмыч, объясни, блядь, нормально, что творится! Где ты был? И кто, сука, он?!

— Встречался с Настиной матерью. Она сказала, что Должанский угрожал всем нам.

В трубке раздаётся громкий матерный ор, а следом тяжёлое рваное дыхание.

— Сестрёнка звонила мне, когда ты ушёл. Спрашивала, в курсе ли я, что с тобой происходит. Она была очень расстроена, потому что ты, мать твою, свалил, ни хуя не объяснив. Может она вышла развеяться? Не кипишуй раньше времени, брат.