Становлюсь рядом с любимой и сплетаю наши пальцы, когда предлагает уйти. Предпринимаю всего одну попытку не доводить всё это до полного пиздеца.

— Я люблю вашу дочку. — высекаю ровным тоном. — И она любит меня. И мы...

— Да кто ТЫ на хрен такой? — выплёвывает её отец.

Скриплю зубами, цепляя его злобный взгляд.

— Уверен, что Вы отлично осведомлены от том, кто Я на хрен такой. — отбиваю с ледяным спокойствием. И с ним же добавляю. — А помимо этого, я будущий муж Насти.

Вот так, сожрите, суки. Пусть знают, насколько серьёзно я настроен и что готов биться до конца за свою девочку. Глазами же транслирую свою решимость.

Настя напрягается и я вместе с ней. Поворачиваю голову и опускаю взгляд на любимую, и в таком урагане эмоций меня закручивает, когда она забивает лёгкие воздухом и выкрикивает:

— Да!!!

Две буквы, которые вышибают почву у меня из-под ног. Весь мир сужается до размеров одного единственного человека. Меня такими волнами накрывает, что просто нереально сдержать в себе радости и просто, блядь, одуряющего счастья. Выплёскиваю его смехом, когда хватаю мою девочку за талию и кружу в воздухе. Как оказывается, мало надо человеку, чтобы взлететь в облака. Всего одно слово и горящие зелёные глаза любимой девочки. Вселенная перестаёт существовать, растворяясь в счастливом смехе моей будущей жены. И так похуй на все проблемы становится, что я просто забываю обо всём на свете.

— Я люблю тебя, родная! Люблю! Люблю! Люблю! — ору, хватая губами её смех и обжигающее дыхание.

За рёбрами так колотит одуревшее сердце, что едва ли не физическую боль ощущаю.

— Не стрёмно жениться на шлюхе? — пробивается в расплавленный счастьем мозг жёсткая фраза, сказанная ледяным тоном.

Опускаю Настю на ноги и бросаюсь на Должанского. Весь самоконтроль разлетается к чертям, когда этот уёбок называет шлюхой мою любимую девочку. Впечатываю кулак в смазливую морду зализыша и валю его на землю. Припечатываю снова и снова, превращая ненавистную харю в кровавое месиво.

— Ты мне, мразь, за всё ответишь! За каждый, сука, синяк на её теле! За этот ебаный укус! За, блядь, каждую слезинку, уёбок, ответишь!

Помню, как он разговаривал с ней на вечеринке.

Удар.

Помню, как заметил след от зубов.

Удар.

Помню, как расползались по её бёдрам тёмные пятна.

Удар.

Помню Настины слова о том, как он явился к ним, когда мы расстались.

Удар. Удар. Удар.

Слышу хруст костей. Мразота захлёбывается собственной кровью, но я не перестаю хуярить его в попытке прикончить и раз и навсегда избавить свою девочку от этого уёбка.

Кто-то бросается мне на спину и сжимает рукав стараясь сдержать, но я ни черта не понимаю, сосредоточившись только на своей мишени. Пульс гремит так, что едва улавливаю крики.

— Хватит, Артём! Остановись! Перестань! Ты убьёшь его! Умоляю, Тёма, пожалуйста не надо. Ты нужен мне! Ты! — вдалбливаются в мозг Настины слова, но я просто, блядь, не могу тормознуть.

Глаза красным туманом заволакивает.

— Убью сучару! — ором озвучиваю свои намерения.

Если бы на разъёбанной морде Должанского можно было что-то прочесть, то я увидел бы там ужас.

— Артём! Артём, блядь, остановись! — криком просит Настя, и моя рука зависает в воздухе, словно канатом натянутая. — Остановись, родной, молю. Если ты убьёшь его, то я потеряю тебя. А я не смогу так. Без тебя не смогу. Ты нужен мне, Тёмочка.

Делаю глубокий вдох и шумно выпускаю углекислый газ. Я позволю этой мрази жить только потому, что не могу оставить любимую одну. С трудом поднимаю закостеневшее тело и выпрямляюсь во весь рост. Настя продолжает висеть на спине, как обезьяна. Хватаю её руки, которые не позволяют пробиться в горло кислороду, и хрипло выбиваю:

— Задушишь, маленькая.

Девушка тут же разжимает хватку, и я поворачиваюсь к ней. В зелёных глазах такой страх таится, что я без раздумий заключаю её в объятия и бешено целую на глазах у её предков.

Пусть знают, что это только начало.

Отрываюсь от сладких губ и крепче прижимаю напряжённое тело к себе. Заталкиваю во взгляд не только решимость, но и всю свою любовь. Я хочу, чтобы они видели. Чтобы знали...

— Я бы никогда не назвал вашу дочку шлюхой. Никогда бы не оставил на её теле синяки. Никогда намеренно не сделал больно. Я люблю Настю, нравится вам это или нет. И мы всё равно будем вместе. Если вы любите её хотя бы на сотую часть того, как люблю я, то дайте нам этот шанс.

Недомать всхлипывает, и я понимаю, что смог пробиться хотя бы к ней. Перевожу глаза на ошалевшего папашку, но тут голову прорезает резкая боль, пронизывающая всё тело, и я погружаюсь в темноту.

От боли же прихожу в сознание. Она появляется где-то в районе виска и, будто пулями пробивает по каждому нерву. Перед глазами расплывается мокрое от слёз лицо любимой. С трудом моргаю и вижу кровь на её прикрытом только зелёным лифоном теле.

Какого хера? Почему моя девочка в крови? Это её кровь или моя?

Делаю попытку подняться, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, но Настя толкает меня землю, как тряпичную куклу. Пытаюсь спросить, что случилось, но во рту всё пересыхает, а горло скручивает тошнотворным спазмом. Голова кружится, а перед глазами всё плывёт. Мотор пашет на разрыв. К тошноте и боли примешивается панический страх, что какой-то уёбок мог причинить моей малышке вред.

— Не двигайся, Тём. Лежи спокойно. — шелестит Настя. — Вызовите скорую!

Её голос громом летит по парковке и отзывается тяжёлыми пульсациями по черепушке, отчего я морщусь. Зелёные глаза, как у перепуганного кролика. Не в силах ничего сказать, оглядываю её с ног до головы, но ран не замечаю. Отпускаю тяжёлый выдох, и внутри прокатывает новая волна боли.

Собираю все силы и выдавливаю:

— Насть... — голос срывается на кашель. — На... Настя... Про...сти...

— Молчи, родной. Не говори, Тём... Ничего не говори... Всё будет хорошо. Верь мне!

И я, конечно, верю. Как можно иначе, если она не даст мне уйти в любом случае?

— Ве...рю... — толкаю вроде как уверенно, но выходит что-то похожее на ржавый хрип.

— Миронова, скорая едет, но там пробка. — выбивает подоспевший Тоха.

— Какая, на хуй, пробка?! — срывается на крик моя девочка.

Я должен успокоить её. Должен прижать к себе. Должен сказать, что всё будет хорошо, но не могу даже губами пошевелить.

Картинка расплывается, и я прикрываю веки, прислушиваясь к глухим голосам.

— Авария, Насть. — выдыхает Арипов.

— Надо ехать им навстречу.

Открываю глаза и делаю ещё одну попытку подняться. Настя размазывает по лицу кровь и толкает меня обратно.

— Пое...хали.

Они обмениваются тяжёлыми взглядами, но я сейчас даже своё состояние анализировать не могу.

— Идти сможешь, брат? — спрашивает Тоха.

Киваю и морщусь от новой порции боли. Настя кричит, чтобы мне помогли. Какие-то пацаны поднимают меня ноги и волокут к машине. Моя девочка отстаёт, но я чётко слышу её голос с такой сталью, что даже меня перетряхивает от её жестоких слов. Это я должен защищать её, а не наоборот.

В машине стараюсь держаться, но сознание постоянно уплывает. Каждый раз, возвращаясь в реальность, вижу и ощущаю Настю рядом. Знаю, как сложно ей сейчас держаться, но она не сдаётся. По щекам периодически стекают слёзы, но ни рыданий, ни всхлипов не следует. Такая маленькая и такая сильная.

Физическая боль не идёт ни в какое сравнение с той, которую чувствую от невозможности успокоить любимую. Даже от дыхания спазмами прошивает, когда вижу её в таком виде. В глазах столько страха и боли, что будь у меня сейчас силы, выл бы во всю глотку. Я должен не просто справиться с этим, но и встать на ноги в самые короткие сроки, чтобы быть для неё стеной и опорой.

В скорой опять отрубаюсь, но даже сквозь пелену бессознанки слышу её тихий шёпот.

— Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.

Конечно, родная, будет. Клянусь.

В больнице Настя, как и всю дорогу до этого, сжимает мою руку до хруста. Слышу, как она кричит, когда ей не позволяют отправиться со мной. Я обязан сказать ей хоть что-то, но голос, будто, блядь, испарился, сменяясь хлюпающими хрипами.