– Но ты дважды оскорбила меня, и… – попыталась оспорить ее слова Эслин, но огонь в костре вдруг рванул в ее сторону.

Жар окатил лицо, забился в ноздри и рот. Эслин отскочила и закашлялась. Молодой сочувственно поморщился и предложил попробовать бульон. Вскоре к костру подтянулись остальные с мисками из поклажи. В молчании звучал только стук ложек и прихлебывания. Эслин тоже принялась за обжигающий суп, смакуя нежные куски рыбы и легкую горечь травы. Вскоре вкус еды испортили короткие и разящие как выстрелы взгляды Сармика, и металлические глаза Кама, пронзившие ее острием штыка. Черви тревоги расползлись уже по всему телу.

Перед безучастным Дарханом тоже поставили миску, а в конце трапезы его снова похлопали по плечу, призывая подняться. Путники засобирались. Эслин тоже отправилась к своей краденой лошадке, ласково потрепала ее по морде и вдруг ощутила, как цепкие пальцы резко схватили ее за талию. Она сдавленно вскрикнула.

– Давай помогу, – горячий шепот Сармика обжег шею, и в следующий миг ее уже подкинули к седлу.

– Не стоило, – пробормотала Эслин, не глядя ему в глаза, и торопливо пустила лошадь вперед.

– Да, не стоило, – услышала она позади угрожающий голос Кама. – Девица моя. Еще раз руки распустишь – лишишься их.

– Рот закрой, скотина. Или познакомишься с моими питомцами, – огрызнулся Сармик.

– Великий Нум, будто это последняя девчонка на свете! – простонал Нэвлис. – Продержитесь пару дней мирно, и в следующем селе я найду по две каждому.

– Нет, Лис. Тут дело принципа, – тихо и угрюмо проговорил Кам.

Эслин выехала на тракт и дожидалась остальных, кусая губы. Она уже пожалела, что дала гордости взбрыкнуть, и всерьез продумывала извинение для Маймы.

« Пущу слезу, раскаюсь во всех грехах и признаю ее своим светочем – точно простит. Такие обожают раболепие. Но как же мерзко! Успею… »

Сперва надо воззвать к благоразумию Нэвлиса. Несмотря на острую потребность в одиночестве, самолюбие противно поскребывало изнутри ноготком. Единственный из северян, кто не испытывает к ней симпатии – звучит как вызов. Тьфу ты! В иных бы условиях… А сейчас ей нужны только покой и неприкосновенность.

На следующем привале, когда лошадям дали отдых, а путники разошлись размяться и утолить жажду, Эслин подошла к Нэвлису. Начало смеркаться. Северянин умывался из фляги.

– Господин, два твоих шамана вот-вот подерутся из-за меня. Это невыгодно тебе, а мне и подавно. Не мог бы ты их урезонить? – начала она спокойным светским тоном, будто просила отогнать карету с ее пути.

– Помнишь, что я говорил? – холодно осведомился Нэвлис. – Я не стану впрягаться за тебя. Дарю совет: выбери сама кого-то одного, тогда и ссоры не будет.

– Мне это не подходит, – ответила Эслин, все еще сохраняя достоинство и надеясь на его честь и благоразумие. Ее спина превратилась в доску от напряжения.

– Как знаешь. Я помирю шаманов, и они покроют тебя вдвоем, – пожал плечами блондин. – Мне такое развитие событий видится наиболее удобным.

Эслин не поменялась в лице, но похолодела от жестокости и прямоты.

«Льда кусок! Такой не растает, даже если у ног ползать».

Она оставила на его лице долгий и полный ненависти взгляд, встреченный с завидным безразличием, развернулась и ушла. Но вскоре ее самообладание стекло с лица и, нервно теребя конец косы, бывшая сатри задумалась над его советом. Сопровождение покровителей до постели не поощрялось в Галерее Ветров, но существовало. Эслин тоже впустила этот опыт в свою жизнь с хладнокровием и пониманием выгоды, но, обретя Красные и Зеленые, радовалась, что теперь не придется ложиться с теми, кто ей не по нраву. А тут придется отдаться за безопасность. Либо прогнуться под шаманку. «Кусок хлеба в супе. Склизкий, разбухший, потерявший форму. Вот я кто». Безысходность горчила на языке. Бежать? Теперь, пожалуй, догонят. А там еще и убьют. Оставят в покое – снова путь в одиночестве и страхе от каждого шороха. Нет сил…

Когда все собрались, Эслин взобралась в седло и посвятила мысли выбору покровителя. Сармик – яркая и резкая вспышка молнии, а Кам похож на грозный всепроникающий гром. Каждый по-своему хорош, но она бы предпочла принимать восхищение на расстоянии…

На остановке для ночного привала напряжение между шаманами стало осязаемым. Рыжий великан что-то веско и монотонно высказывал, а клыкастый насмешник без конца перебивал. Хотелось заткнуть уши пальцами, но тут кто-то притронулся к плечу бывшей сатри. Алимка улыбнулся и поманил ее за собой к поклаже, и Эслин обрадовалась возможности улизнуть. Но отойти они не успели. Кам раздраженно взмахнул руками, замер, прислушиваясь, и хмуро заявил:

– Погоня.

– Кто? – спросил Нэвлис.

– Вроде те увальни из деревни.

– Так и думал. Сармик, время кормить питомцев!

Хищный шаман с широкой улыбкой отвязал ножны от своей поклажи и повесил на пояс. Затем достал оттуда же флягу и трижды плеснул из нее на землю, со словами: «Дед, приходи, биться будем». Следом появился бубен, любовно припрятанный в шкурах. Бубен украшала фигурка двухголового человека на олене, окруженного разномастными животными. Сармик уселся с ним на землю, взял в руки небольшую колотушку и застучал ею по упругой натянутой коже инструмента. Постепенно под ритмичные удары его тело вросло в землю как каменный дом, а глаза теперь напоминали плохо промытые окна, за которыми пляшут неясные тени.

Резко подул холодный ветер, и Эслин четко услышала свирепое рычание и душераздирающий вой из ниоткуда. Она невольно подвинулась к Алимке. Майма продолжила спокойно сидеть возле костра. Полуприкрыв глаза, она бормотала низким и страстным голосом:

– Сегодня и впредь поклоняюсь тебе, танцующий в чаще лесной и в гнилье. Танцующий в битве и в крови моей, все страхи сожги и сомненья убей!

Приготовления Кама тоже не заставили себя долго ждать – к его снаряжению добавилась пара кистеней – увесистых гирек на ремнях, и бубен с изображением раскидистого дерева, крона которого уходила к звездам, а корни спускались под землю, где плавали рыбы. Кам уселся и стал отбивать колотушкой свой мерный темп, который удивительно вплелся в ускоренный ритм Сармика. Эслин завороженно наблюдала за троицей и ощущала влияние бубнов на себя саму.

Звуки бились о тело и проникали внутрь, заставляя сердце работать в такт, изменяя скорость вдохов и выдохов, расслабляя мышцы, унося посторонние мысли прочь и погружая ее в легкий транс. Загадочный Дар продолжал сидеть неподвижно со своими сплошь голубыми сияющими глазами, а Нэвлис невозмутимо искал что-то в поклаже. Вскоре он извлек бритву, зеркало, мыло и флягу, и отошел к дереву, чтобы приладить зеркало на удобный сучок.

Вскоре шаманы закончили и на поляне воцарилась тишина. Сармик улегся на землю, Кам откинулся на ствол дерева, а Майма продолжала вглядываться в огонь. Через несколько тягучих мгновений послышался топот, фырканье лошадей и на поляну въехали восемь крепких селян и шаман в расшитой костями рубахе во главе со Сном. Мужчины вооружились дубинами, топорами и луками.

– Какие люди! – с усмешкой объявил Сон. – Тут разом и одержимая, и отмороженные. Уже спелись. А еще говорят, что зараза к заразе не пристает.

Нэвлис только что намылил щеки и с показным неудовольствием оторвался от бритья, чтобы ответить:

– Вы по делу или чтобы выразить нам почтение?

Селяне с недобрыми улыбками быстро взяли компанию в кольцо.

– Придави меня небо, так это ж мужик! А я смотрю, платье нарядное, цацок куча, думал, баба! – Сон дал своим людям посмеяться и продолжил. – Ладно, объясняю. Мы сейчас забираем нашу старую знакомую. Затем вы спокойно стоите и нежно смотрите, как мои парни проверят всю поклажу на предмет запрещенных колдовских вещей. Ибо в святом Ангардасе, что опекают Небесные Родители, нет места богомерзким верованиям.

– Своего костяного рыцаря обыщите, – фыркнул Нэвлис.

Сельский шаман не отреагировал.

– Наш помощник старосты очень набожный человек, о нем никто дурного не скажет, если откуда с проверкой нагрянут, – ехидно ответил Сон. – Так вот. Я гляжу, что у вас только один человек вооружен, так что нет смысла сопротивляться. Мы с вами ничего не сделаем, если будете себя примерно вести.