В то время везиром Нишапура, после Ходжи Шараф аль-Мулька, стал Муджир аль-Мульк Кафи ад-Дин Умар из Руха[1037] (мир им обоим!). Он был человеком благородной души и вежливым в обхождении, и Саид Сирадж ад-Дин по случаю его вступления в должность везира написал такие строки:
Они сказали — принеся тем добрую весть: «Ваш везир — Умар аль-Кафи из Руха».
Я ответил: «
Он принесет нам победу ибо вы не найдете изъяна в рухе[1038],
А мудрость всегда отличала Умара[1039]».
Теперь, когда султан находился в Нишапуре, самые разные люди, начальники (quvvād) и просители стали приходить к нему со всех сторон; но никто не хотел заниматься их делами, и они были смущены и озадачены. Однажды они в великом количестве собрались у ворот дворца Муджир аль-Мулька и устроили там беспорядки и стали выкрикивать ругательства. Муджир аль-Мульк вышел из дворца и, обратившись к ним, сказал следующее: «Все, что вы говорите, сущая правда, и ваши жалобы совершенно справедливы, но и я невиновен в глазах разумных людей. Выполняя обязанности сводника (quwādagī), я не могу решать дела начальников (quvvād); а поскольку /111/ я должен обеспечивать всем необходимым женщин, у меня не остается времени проверить государственные бумаги. Несколько дней назад султан велел добыть такие-то украшения для певиц и не заниматься более ничем. Приказы султана должны исполняться, но и дела просителей рассмотреть необходимо».
Пока он это говорил, пришло дурное известие: прибывшие из Пенджаба разведчики сообщили, что монгольское войско под началом Джеме-нойона и Субутай-бахадура переправились через реку. Пепел горя упал на голову султана, огонь тревоги зажегся у него в груди, а ветер его удачи стих.
И я провел ночь, словно укушенный тонкой черно-белой
пятнистой змеей,
чьи зубы источают смертельный яд[1040].
Испив до дна кубок наслаждений, он не мог не ожидать мучительной боли похмелья.
И тот, кто пил чистое вино, теперь пил осадок
Это жизнь — всего лишь опьянение;
его радость прошла,
и настало время похмелья[1041].
Мысли о вине и возлюбленных покинули меня;
звуки арфы и лютни перестали звучать в моей душе.
И все радости сменились горем, и на месте каждой розы оказалась колючка.
Печаль стала мне другом, боль — наперсницей, жалоба певцом, что поет для меня, кровь печени мое вино, а виночерпий — мое око.
И, не имея выбора, о предпочел следовать закону бегства, а не повиноваться повелению Господа, который сказал: «и боритесь своими имуществами и душами на пути Аллаха»[1042].
Виночерпий Судьба подносила всем и каждому кубок за кубком, доверху наполненные терпением[1043], этим горьким напитком несчастий, и они смиренно и покорно должны были принимать это снадобье, а певцы — человеческие тревоги — сочинили такие стихи на резкий и немелодичный мотив Горестной песни Хусейна[1044] /112/:
О виночерпий Беды, если [сия чаша] предназначен мне, не мешай [вино], ибо слезы текут в мою чашу.
О мой юный соплеменник, если ты поешь веселую песнь, пой лучше: «Горе мне, ибо горячо мое дыханье».
В разгар всей этой тревоги и смятения во вторник 7 раби I 617 года [12 мая 1220] он отправился в Ирак по дороге через Исфараин, охваченный величайшим отчаянием, и сочинил следующую газель, написанную болью его сердца и отчаянием его души:
Когда на рассвете Венера, появившись на горизонте, касается струн арфы,
Судьба начинает громко вторить моему плачу.
Жестокая Судьба лишает меня желания дуть в свирель и перебирать струны арфы.
И в его раздираемом скорбью сердце родилась эта погребальная песнь:
Не осталось ни радости от союза с любимыми, ни самих любимых.
Не осталось ничего, кроме забот и печалей.
И от основания нашего союза, что мы воздвигли на улице наслаждений,
В один миг не осталось и следа.
Когда он достиг Рея, с противоположного направления вдруг появился дозорный отряд из Хорасана, который в действительности был посланником горя, с известием о том, что неприятельская армий была совсем близко. Он пожалел о своем решении отправиться в Ирак, убедившись в том, что «разум свой он оставил в Рее»[1045].
Когда путь человеку указывает ворон,
местом отдыха для него становится кладбище магов[1046].
Оттуда он отправился в крепость Фарразин[1047], у стен которой стоял лагерем его сын Рукн ад-Дин с тридцатью тысячами /113/ войска (ḥasham) Ирака. Получив известие о прибытии султана, они поспешили ему навстречу, и глаза им запорошила пыль, поднятая их войском. В тот же день он отправил султана Гияс ад-Дина с его матерью и остальным гаремом к Тадж ад-Дину Тогану в крепость Карун[1048], а также отправил гонца за меликом Хазар-Асфом[1049], который был потомком древних королей Лурса.
Тем временем он советовался с эмирами Ирака о том, как встретить смертельного врага и дать ему отпор. Они считали, что лучше всею им укрыться в горах Уштуран-Кух[1050], и сделать их своим бастионом, и так отразить нападение неприятеля. Султан осмотрел горы и сказал: «В этом месте нельзя укрыться, и мы не сможем противостоять монголам в такой крепости». Услыхав эти слова, воины пали духом. Когда он сошел с гор, прибыл мелик Нусрат ад-Дин Хазар-Асф и прямо с дороги отправился в шатер для аудиенций. Он поцеловал землю в семи местах, и султан оказал ему честь, велев ему сесть. Вернувшись в свою палатку, султан послал Имад аль-Мулька и Дохана[1051] обговорить с ним, как можно решить эту трудную задачу и справиться с этим ужасным несчастьем. Нустрат ад-Дин ответил: «Лучше всего нам выступить тотчас, не раздумывая и не размышляя. Между Фарсом и Луристаном есть гора, называемая Танг-и-*Балу[1052]. Если проехать ее ущелья, /114/ попадаешь в край богатый и плодородный[1053]. Давайте отправимся туда и найдем там убежище. Мы соберем сто тысяч человек в Луристане, Шулистане[1054] и Фарсе и поставим людей на всех подступах к горе. Когда появится монгольское войско, мы выступим против них с твердым сердцем и устроим им добрую битву. А что до войска султана, которое вдруг охватили страх и ужас, они увидят свою силу и мощь и слабость и бессилие своих врагов; и они воспрянут духом». Но султан ответил: «Цель его совета — открыто выступить против атабека Фарса и таким образом предотвратить захват своей страны. Когда мы покончим с врагом, который стоит перед нами, у нас будет время заняться атабеком. Мое разумение таково, что мы должны остаться здесь и послать во все стороны гонцов с приказом собирать войска».
