И этим благословенным поступком великолепная страна была присоединена к государствам, унаследованным и завоеванными нами (да расширит Всевышний их границы!), как рано или поздно государства Сирия и Рум попадут в руки слуг нашего дома (да увековечит его Всевышний и дарует им победу!).

И поскольку эти счастливые события произошли и наши желания, таким образом, были исполнены, мы послали такого-то эмира (да поможет ему Всевышний!) к эмирам, вельможам, садрам, знатным людям, кади, вождям, шейхам, мудрецам, достойным и уважаемым людям, то есть ко всем жителям Хамадана (да пошлет Всевышний ему процветание и порядок в делах его граждан!). Так пусть же все веселятся и радуются знакам этой милости Господа (славен Он и велик!), оказанной нам, и пусть ободрит и воодушевит их этот успех /180/ нашего победоносного дома (да будут его стены крепки, а основание незыблемо!), плоды которого разделят все народы, и пусть к своим обязанностям добавят они молитвы за наше благополучие, если пожелает того Всемогущий Господь.

После того как султан одержал победу над грузинами — народом, который по причине неприступности их крепостей и несокрушимости их твердынь, величия их богатств и доблести их воинов не знал превратностей судьбы и который могущественные короли и князья Сирии и Рума принимали как равных себе из-за страха перед их неистовством в бою, более того, от которого они бежали, в бессилии и слабости, — весь этот народ склонил шею в покорности ему, и завоевание Ахлата добавилось к этим завоеванием и стало вечерней росой после росы утренней. Страх перед султаном распространился по всему тому краю, и слава о его суровости и жестокости разнеслась повсюду.

Правители Рума и Сирии, следуя примеру Города Мира, и гонцы один за другим прибывали с дарами и приношениями для султана в его великолепный и величественный зал аудиенций. Его дворец вновь стал местом паломничества богатых и знатных, благодаря его справедливости слуги его стали многочисленны, удача повернулась к нему, сокровищницы доверху наполнились, а окружающие земли стали плодоносить. Вот какое четверостишье написал один из поэтов в то время:

Из Ахлата султан отправился в Малазджирд[1269], а оттуда — в Хартабирт[1270], /181/ ощутив некоторую слабость. А султан Эрзерума[1271] в то время был отмечен всяческими милостями в благодарность за помощь, которую он оказал при осаде Ахлата, прислав провиант и скот для убоя[1272]. И он донес, что султан Ала ад-Дин заключил мир с правителями Алеппо и Дамаска, что они вступили в союз против султана и были заняты тем, что собирали свои войска, и что они постоянно угрожали ему, говоря, что, если бы он не доставил султану скот и провиант к воротам Ахлата, тот не смог бы выстоять.

Несмотря на сильное недомогание и слабость султан отправился в путь. Когда войско достигло равнины, окружающей Муш, на пути им встретились шесть тысяч человек, следовавших на помощь сирийцам. Они тут же окружили их и перебили всех в один миг.

Через несколько дней, когда войска стали сходиться, султан Рума, мелик Ашраф, и другие султаны и правители тех стран собрались все вместе, и у них было столько провизии и снаряжения и столько людей, что их число невозможно было сосчитать. Они расположили свои силы на вершине холма, с краю поставив метателей нефти и лучников со щитами из воловьей шкуры — пеших и конных.

Когда на трут войны упал свет и бой достиг того момента, когда подул зефир Удачи и начал распускаться бутон Надежды, султан решил встать со своего ложа и сесть в седло. Но у него не было сил держать поводья, и они выпали из его рук, словно это ускользнула от него победа, и конь, вопреки его воле, повернулся и отступил на несколько шагов. Тогда его слуги сказали, что султану надо немного отдохнуть, пока он не наберется сил, и его штандарты было унесены. Увидав это, правый и левый фланги подумали, что султан отступает, и также повернули назад. /182/ Однако поскольку враг посчитал это уловкой султана, задумавшего выманить их на равнину, глашатай, находившийся в центре войска, объявил, чтобы никто не двигался с места и не преследовал их. Тем временем, поскольку войско султана рассеялось и разбрелось во все стороны, его невозможно было остановить, он попал в затруднительное положение[1273]. Повернув назад, султан дошел до Ахлата, откуда он отозвал тех, кого назначил им управлять, и направился в Хой. Одного из двух братьев мелика Ашрафа, Муджир аль-Мулька, он отпустил с почестями, а второму — Маки ад-Дину велел вернуться к Предводителю Правоверных аль-Мустансиру-билла и ходатайствовать за него перед ним. А что до Хусам ад-Дин Каймари[1274], то он бежал. Его жена, которая была родственницей (ham-shākh)[1275] мелика Ашрафа, все еще оставалась здесь, и султан отнесся к ней с почтением и отправил назад со всевозможными знаками доброты и внимания. А что до Изз ад-Дина Ай-Бега, он встретил свой конец в крепости Дизмар[1276].

Поистине было бы странно, если бы Фортуна всегда была благосклонна и не показала бы напоследок один из своих фокусов.

Не успел султан оправиться от пощечины, нанесенной его удаче, как получил известие о том, что Чормагун-нойон переправился через Окс. Он назначил везира Шамс ад-Дину Ялдузчи оборонять крепость Гиран[1278] и поручил его попечению своих женщин, находящихся в этом городе. Сам же султан отправился в Тебриз, откуда, несмотря на свои разногласия с /183/ Предводителем Правоверных и султанами Сирии и Рума, послал к ним гонцов с сообщением о переходе через реку армии императора[1279] и о том, что числом и силой татарские полчища были подобны муравьям и змеям. Ни одна крепость и ни один город не могли устоять перед ними. Страх и ужас перед ними глубоко проник в сердца жителей тех мест. «Если меня не станет, — продолжал он, — вы не сможете им противостоять. Я для вас как стена Александра. Пусть каждый из вас пришлет мне на помощь отряд со знаменем, и когда известие о нашем союзе и согласии достигнет их, их клыки притупятся, а наше войско воспрянет духом. «И мы решили, что нам делать». Но если вы не отнесетесь к этому с серьезностью, вы увидите то, что увидите.

Увы! Увы! Когда ты посеял семя раздора в груди человека и поливал пущенные им корни кровью человеческого сердца, каких плодов ждал ты, кроме шипа отмщения[1280] и жала Судьбы? И если ты наполнил кубок смертельным ядом, почему ты желал отведать из него вина Вавилона? Говорить слова оправдания и искать милости после подстрекательств к отмщению все равно что класть бальзам на раны уже умерших людей; это как снадобье, данное Сухрабу после его смерти[1281].