И поскольку чрезмерное внимание и сострадание милосердного императора требовали, чтобы каждый из его подданных полностью получил то, на что имел право, он отдал приказ, чтобы все дела, касающиеся просьб и заявлений просителей, рассматривались бы эмиром Менгесер-нойоном и несколькими другими опытными эмирами, что послужило бы упрочению основы справедливости. И Булгай-ака[1725], получивший особые права за свои прошлые заслуги, был назначен главой и начальником писцов и их визиром. Как управляющий, он должен был читывать заявление каждого просителя[1726] и рассматривать его; и именно он должен был писать (nivīsad va savād kunad) решения (amsila) и /87/ постановления. Он должен был действовать совместно с эмиром Булгаем, назначенным императором из числа мусульман-битикчи, эмиром Имад аль-Мульком, занимавшим эту должность еще при дворах Каана и Гуюк-хана, эмиром Фахр аль-Мульком, обладавшим старшинством над другими чиновниками двора по причине длительности своей службы, а также с некоторыми другими, которые были монголами. И каждому из них он дал отдельное задание, по которому они, посоветовавшись с эмиром Булгаем и получив его разрешение, должны были представить свое заключение на суд развязывающего любые узлы Императора Мира. А что до дел Дивана, таких как начисление налогов и назначение на должности, они находятся в совместном ведении эмира Булгая и еще одного или двух других лиц.

Другие чиновники рассматривают дела купцов и торговцев. Есть несколько классов купцов. Есть такие, которые получили балыши из казны и подрядились ежегодно доставлять определенное количество товара, а есть такие, что недавно стали ортаками. В прежние времена, до благословенного восшествия императора, у важных ортаков были ярлыки и пайцзу, и ни одно другое сословие не имело большей власти и не пользовалось большим уважением. Некоторые из них имели улаги и были освобождены от специальных налогов (ʽavārizāt). Но когда он стал ханом и ключи от империи были вложены в руку его строгости и справедливости, был издан приказ не жаловать пайцзу купцам, чтобы отличить их от тех, кто ведает делами Дивана. /88/ То, что купцы могли использовать улагов, было в высшей степени несправедлива, ведь люди не должны были терпеть неудобства. И поскольку постоянным занятием купцов было получение прибыли, каждый из них должен платить свою часть налогов (mu’an) в том месте, в котором он числится по переписи, на основании равенства с [остальными императорскими] подданными, и не должен претендовать на более высокое положение.

Есть еще такие, что привезли товары для продажи императорской казне. Среди них также выделяется несколько видов. Одни из них определяют цену[1727] драгоценных камней, вторые — платья, третьи — животных и т. д.

Другие[1728] собирают и хранят одежду, которую должна сдать та или иная провинция, точно так же назначаются люди для сбора мехов, два или три человека ведают сбором золотых и серебряных монет.

Кроме того, особые люди прикрепляют алую тамгу, выдают пайцзу и ведают арсеналом.

Множество людей /89/ ведают ловчими птицами, охотничьими собаками и теми, кто о них заботится.

[Наконец,] один или два человека занимаются делами имамов, сейидов, дервишей, христиан и святых людей (aḥbār) всех религиозных общин.

Всем этим людям было приказано остерегаться получения излишков[1729] и не жадничать. Они не имели права заключать кого-либо под стражу и в случае необходимости должны были немедленно передать дело каждого человека на рассмотрение императора.

Им помогают писцы, владеющие персидским, уйгурским, китайским, тибетским, тангутским и другими языками, поскольку куда бы ни направлялся указ, он должен быть написан с использованием языка и письма живущего там народа.

Тот, кто недремлющую фортуну соединил с кротостью и смирением, а день ото дня усиливающееся процветание — с всенаправляющей мудростью (в сравнении с его украшающим мир разумом солнце теряет свою красоту, а /90/ его щедрость лишает пищи облака. Где ханы Чина и Мачина, которые могли бы поучиться у него обычаям управления? Где султаны былых времен, которые могли бы увидеть свидетельства высшего могущества? Если бы цезарям Рима посчастливилось находиться у него на службе, они из его указаний узнали бы, как управлять миром. А Хосровы Персии и фараоны Египта из его наставлений и решений почерпнули бы средства завоевания всей земли), Повелитель Лица Земли, Менгу-каан узрел в характере своего брата Хулагу признаки властности и обнаружил в его занятиях тягу к завоеваниям. Поэтому на великом курилтае, после того как он прочно утвердился на троне ханства и его внимание не занимали более дела корыстных и завистливых, он обратил свои мысли к покорению отдаленных восточных и западных краев. И вначале он отправил Хубилая в восточные земли, включающие государство китаев, а затем, в 650/1252-1252 году начал устраивать дела другого своего брата — Хулагу и поручил ему завоевание западных областей. И так же, как и во время похода Хубилая, он выделил ему по два человека от каждых десяти воинов восточных и западных армий и велел своему младшему брату, Субетей-Огулу, сопровождать /91/ его. Он также отправил вместе с ним представителей Бату Балагая[1730], сына Сибакана, Тутар-Огула[1731] и Кули[1732] с войсками, принадлежащими Бату; представителей Чагатая Тегудер-Огула[1733], сына Мочи-Огула; от /92/ Чечекен-беки — Бука-Темура[1734] с войском ойратов; и от своих зятьев, эмиров и нойнов с каждой стороны столько военачальников, что на перечисление их всех уйдет слишком много времени. И он послал в земли китаев за людьми, искусными в стрельбе из баллист, и за метателями горшков с горящей нефтью; и из земель китаев была доставлена /93/ тысяча семей (khāna)[1735] китайских стрелков, которые каменным ядром могли попасть в игольное ушко и превратить его в лаз для верблюда, так прочно укрепив основания баллист посредством клея и сухожилий (pai), что снаряд, посланных из надира в зенит, не возвращался на землю.

И были отправлены вперед ельчи, чтобы освободить[1736] все пастбища и луга в тех местах, где ожидалось появление войск Царя Мира[1737], от самых *Кангайских[1738] гор между Каракорумом и Бешбалыком; и на этих землях запрещено было пасти скот, чтобы не нанести урон пастбищам и не потравить луга. И все подобные садам горы и равнины стали недоступными и запретными, и животным нельзя было щипать на них траву. И во всех странах от Туркестана до Хорасана и самых отдаленных областей Рума и Грузии трава стала тем, о чем было сказано: «...но не приближайтесь к этому дереву»[1739], и это правило соблюдалось так строго, что всякий, кто скормит своему скоту хоть травинку, подвергался штрафу; пока трава (giyāh) воистину не стала грехом (gunāh) и не настало от зелени (sabzī) пресыщение (sīrī)[1740]. Тогда ельчи, которых было целое войско, покинули те края и с тех лугов и пастбищ перешли в места, через которые не должны были проходить войска Царя. А что до Байчу и /94/ войск Чормагуна, [им было приказано] проследовать в Рум.