[XXXIX] О ЗАВОЕВАНИИ БУЛГАРА [749] И ЗЕМЕЛЬ ЯСОВ И РУСОВ [750]

Когда Каан во второй раз собрал великий курилтай, они все вместе думали, как истребить и подчинить себе всех непокорных, которые еще оставались; и было решено захватить земли булгар, и ясов, и русов, которые граничили с владениями Бату; ибо, вводимые в заблуждение обширности своей территории, они не покорились окончательно. Тогда он назначил нескольких царевичей помогать и оказывать содействие Бату, а именно Менгу-каана и его брата Бочека[751]; своих собственных сыновей Гуюк-хана и Кадагана; из других царевичей — Колгена, Бури и Байдара; братьев Бату Хорду и Тангута; и еще несколько царевичей, а также Субутай-бахадура из числа высших военачальников. Царевичи разъехались каждый в свою ставку, чтобы подготовить свои войска и армии; и весной каждый из них выступил из своей собственной земли и поспешил завершить это дело. Они сошлись все вместе в землях булгар. От множества их войск земля стонала и гудела, и даже дикие звери столбенели от шума их полчищ. Прежде всего они захватили штурмом город Булгар, который на весь мир славился крепостью своих стен и обилием запасов; и как предостережение другим они убили жителей или увели их в плен. А оттуда они направились в землю русов, и захватили всю ту страну[752] до самого города /225/ Магаса[753], жители которого были так же многочисленны, как муравьи или саранча, и вокруг которого росли такие леса и чащи, что сквозь них не могла проползти даже змея. Все царевичи остановились в окрестностях города, и с каждой стороны они проложили дороги, такие широкие, что по ним могли проехать в ряд три или четыре телеги. И напротив городских стен они установили катапульты и через несколько дней не оставили от города ничего, кроме его тезок[754], и захватили богатую добычу. И они приказали отрезать у каждого из жителей правое ухо, и набралось двести семьдесят тысяч ушей[755]. И оттуда царевичи повернули домой.

[XL] О КОННИКАХ КЕЛЕРОВ [756] И БАШГИРДОВ [757]

Когда русы, кифчаки и аланы были уничтожены, Бату решил приступить к истреблению келеров и башгирдов, которые есть многочисленные народы, исповедующие христианство и, как говорят, граничат с землей франков. С этим намерением он собрал свои войска и выступил на следующий год. А те люди были самонадеянны от своей многочисленности, мощи своей власти и силы своего оружия; и когда они услыхали о приближении Бату, они также выступили ему навстречу с четырьмястами тысячами конников, каждый из которых был знаменитым воином и считал побег позором. Бату послал вперед своего брата Сибакана с десятитысячным отрядом, чтобы разведать их численность и сообщить о степени их силы и могущества. Сибакан выступил вперед, повинуясь его приказу, и к концу /226/ недели вернулся и доложил, что их число вдвое превышало численность монгольского войска, и все они были превосходными воинами. Когда две армии подошли ближе друг к другу, Бату поднялся на вершину холма[758] и весь день и всю ночь он ни с кем не говорил, а только молился и причитал; и он велел мусульманам также собраться и возносить молитвы. На следующий день они приготовились к битве. Широкая река[759] разделяла две армии: Бату отправил ночью один отряд, а потом переправилось и его [главное] войско. Брат Бату лично участвовал в сражении и предпринимал одно наступление за другим; но неприятельская армия была сильна и не отступила ни на шаг. И тогда сзади подошло [главное] войско; и одновременно Сибакан перешел в наступление со всеми своими полками; и они бросились на их королевские шатры и перерезали веревки своими саблями[760]. И когда монголы опрокинули их шатры, войско келеров[761] дрогнуло и обратилось в бегство. И никто из того войска не уцелел, и те земли тоже были покорены. Это было одним из их величайших подвигов и одной из самых их жестоких битв.

Чагатай был жестоким и могущественным ханом, суровым и безжалостным. Когда были покорены земли Трансоксании и Туркестана, его владения и владения его детей и войска простирались от Бешбалыка до Самарканда, прекрасных и удивительнее городов, достойных быть жилищами царей. Весной и летом его ставка находилась в Алмалыке и Куясе, которые в те времена были похожи на Сад Ирама. Он устроил в тех краях большие водоемы (которые они называют коль[762]) для разведения водоплавающих птиц. Он также построил город[763] под названием Кутлук. Осень и зиму он проводил в [?Мараузике][764] на реке Ила. И на каждой станции от начала до конца пути у него были запасы еды и питья. И он беспрестанно предавался удовольствиям и наслаждениям и проводил время с прекрасноликими девами, подобными пери.

Из страха перед его ясой и наказанием среди его приближенных царила такая строгая дисциплина, что в его царствование ни один путешественник, пока он находился неподалеку от его войска, не нуждался в охране или сопровождении ни на одном отрезке пути; и, как говорится, хоть и с преувеличением, женщина с золотым кувшином на голове могла идти одна без страха и опасений. И он ввел малые ясы, которые были недопустимым притеснением для таких народов, как таджики, например, что никто не имел права резать на мусульманский манер или сидеть днем в проточной воде и т. д. Яса, запрещающая резать овец привычным способом, была объявлена во всех странах; и некоторое время никто открыто не резал овец в Хорасане, и мусульманам приходилось питаться падалью.

Когда умер Каан, Двор Чагатая стал местом собрания всего человечества, и люди из дальних и ближних стран приходили, чтобы выразить ему почтение. Но через некоторое время им овладела тяжелая болезнь, и никакое лечение не могло победить ее причину. У него был везир, тюрк по имени Худжир, который возвысился к концу его правления и взял в свои руки управление делами Царства. Вместе с лекарем Маджид ад-Дином этот человек делал все возможное, чтобы излечить болезнь Чагатая, и проявлял великую доброту и сострадание. /228/ Однако, когда Чагатай умер, Есулун[765], его старшая жена, приказала убить их обоих вместе с их детьми.

Эмир Хабаш Амид, который находился на службе у Чагатая со времен завоевания Трансоксании и получил должность везира, все еще продолжал служить вдове Чагатая. А в то время жил поэт по имени Садид-и-Авар Шаир. В один из праздничных дней он написал стихи, которые посвятил эмиру Хабаш Амиду: