Да дарует Всевышний бесчисленные годы процветания его потомству, и особенно Менгу-каану, мудрейшему и справедливейшему из монархов; и да продлит Он срок его милосердия для человечества!
[II] О ЗАКОНАХ, СОЗДАННЫХ ЧИНГИСХАНОМ, И ЯСАХ, КОТОРЫЕ ОН РАСПРОСТРАНИЛ ПОСЛЕ СВОЕГО ПРИХОДА К ВЛАСТИ [82]
Всевышний выделил Чингисхана умом и рассудком среди равных, а по мудрости и могуществу вознес его над всеми царями мира, поэтому все, что уже известно о порядках могущественных хосроев и записано об обычаях фараонов и кесарей, Чингисхан, без утомительного изучения летописей и сообразования с древностями, изобретал лишь из страниц своего собственного ума; а все, что было связано со способами завоевания стран и относилось к сокрушению мощи врагов и возвышению друзей, было порождением его собственной мудрости и следствием его размышлений.
Так что если б Александр, имевший страсть к талисманам и решению трудных задач, жил во времена Чингисхана, то учился б у него хитрости и мудрости и не находил бы /17/ лучших талисманов для покорения неприступных крепостей, чем слепое повиновение ему. И нет тому более ясного доказательства и определенного свидетельства, чем то, что, несмотря на существование стольких сильных и многочисленных недругов и стольких могучих и хорошо снаряженных врагов, бывших фахфурами[83] (богдыханами) своего времени и хосроями своего века, он в одиночку, с немногочисленным войском и почти без снаряжения, сразил и покорил властелинов до самого горизонта от Востока до Запада; а тех, кто оказал ему сопротивление и восстал против него, согласно ясам и указам, кои он ввел, он истребил полностью, вместе с их подданными, детьми, приспешниками, войсками, землями и областями. Было нам передано одно божественное откровение, гласящее: «Те, что суть Мои всадники, ими отомщу Я мятежникам против Меня», — и нет сомнения в том, что это указание на всадников Чингисхана и на его народ. И когда мир, подобно бушующему морю, вздымался от разных тварей, и когда высокомерие гордости и самонадеянность величия и надменности окрестных царей и знати достигли предела: «Величие — платье мое, великолепие — одежда моя», — Всевышний, как было предсказано, наделил Чингисхана силою могущества и победой владычества, ибо «Поистине мощь Господа твоего крепка»[84]; и поскольку от дерзости богатства, могущества и величия большинство городов и стран мира встретили его восстаниями и ненавистью и отказались выказать повиновение (в особенности земли ислама от границ Туркестана до отдаленных областей Сирии), то повсюду, где царь, либо правитель, либо управляющий городом оказывали ему сопротивление, он уничтожал их всех с их семьями, приспешниками, родственниками и чужаками; так что где было народу сто тысяч, не осталось, без преувеличения, и сотни душ, и подтверждением сего утверждения может служить судьба многих городов, о каждом из которых сказано в должном месте.
В соответствии и согласии со своим собственным суждением он ввел правило для каждого дела и закон для каждого обстоятельства, и для каждой вины установил кару. А так как у племен татарских не было письма, повелел он, чтобы монгольские дети обучались письму уйгуров; и чтобы ясы и приказы были записаны на свитках. Эти свитки называются Великой Книгой Ясы, и лежат они в казне старших царевичей. И когда станет хан /18/ садиться на трон, или будет набирать великое войско, или соберутся царевичи и [станут советоваться] о делах государства и управления, то приносят те свитки и с ними сообразуют свои дела; и к построению войска, и к разрушению стран и городов приступают по тому порядку, который в них предписан.
В начальную пору его владычества, когда с ним соединялись монгольские племена, он отменил дурные обычаи, которые соблюдались теми племенами и признавались ими, и установил обычаи, достойные похвалы, диктуемые благоразумием. Среди тех установлений есть многие, которые согласуются с шариатом.
В указах, что рассылал он во все страны, призывая народы к повиновению, он никогда не прибегал к запугиванию и угрозам, что было обычаем царей — тиранов древности, которые угрожали своим недругам захватом их земель и мощью своего снаряжения и припасов; монголы же, наоборот, в виде крайнего предупреждения, писали таю «Если вы не смиритесь и не подчинитесь, что можем мы знать? То Древний Бог ведает»[85]. Если поразмыслить о значении этого, [видно], что это слова тех, что полагаются на Бога: «И сказал Господь Всевышний: "А кто полагается на Аллаха, для того Он достаточен"»[86], — так что при необходимости всякий достигнет того, что он носит в своем сердце и о чем просит, и исполнит всякое свое желание.
Поскольку Чингисхан не был приверженцем никакой веры и не следовал никакому исповеданию, то он не проявлял нетерпимости и предпочтения одной религии другой и не превозносил одних над другими; наоборот, он почитал и чтил ученых и благочестивых людей всех религиозных толков, считая такое поведение залогом обретения Царствия Божия. И так же, как он с почтением взирал на мусульман, так миловал и христиан и идолопоклонников. А дети и внуки его, по нескольку человек, выбрали себе веру по своей склонности: одни приняли Ислам, другие христианство, некоторые избрали идолопоклонство, а еще некоторые остались верны древним обычаям дедов и отцов и ни на какую сторону не склонились, но таких было меньшинство. Но хоть и приняли они разную веру, но по большей части избегают фанатизма и не уклоняются от ясы Чингисхана, что велит все толки считать равными и различий меж ними /19/ не делать.
И ввели они еще один похвальный обычай, закрыв двери чинопочитания, похвальбы титулами, крайнего высокомерия и недоступности, кои обычны у удачливых и могущественных. Когда один из них восходит на ханский престол, то ему добавляют одно имя — хан или каан, и только, и более ничего не пишут [в официальных документах], а сыновей[87] его и братьев зовут теми именами, что даны им при рождении, в лицо и за глаза, и это правило установлено как для простолюдинов, так и для знати. И так же, когда пишут обращения в письмах, пишут только одно имя, не делая разницы между султаном и простолюдином; и излагают только суть дела, избегая излишних званий и выражений.
Большое внимание он уделял травле зверя и говорил, что охота на диких зверей подобает военачальникам; и обучение ей — обязанность воинов и бойцов, [чтобы те знали], как охотники гонят зверя, как ведут охоту, как строятся и как окружают добычу, смотря по числу людей. Ибо когда монголы собираются на охоту, они вначале высылают дозор, чтобы осведомиться о роде и численности зверя. А когда они не заняты военным делом, то всегда занимаются охотой и войско свое к тому приучают, и не только ради добычи, но также для того, чтобы воины были привычны к охоте и обучались стрельбе из лука и перенесению тягот. Когда бы ни устраивал хан большую охоту[88] (которая случается по наступлению зимней поры), он издает указ, чтобы те войска, что находятся в средоточии ставки и по соседству с ордами, готовились к лову, снаряжая по нескольку человек от каждого десятка в соответствии с приказом и собирали оружие и другие снасти сообразно месту, где будет вестись охота. Правое и левое крыло и середина распределяются между великими эмирами; и они выступают с женами (khavāṭīn), наложницами, а также яствами и напитками. Кольцо для лова охватывается за месяц, за два или три месяца, и зверя гонят перед собой не торопясь и следят, /20/ чтобы он не вышел за кольцо. А ежели вдруг выскочит зверь из круга, то тут же проводят тщательное расследование и, найдя причину и виноватого, бьют за то палками тысяцких, сотников и десятников и часто убивают до смерти. И ежели (к примеру) кто не соблюдает строя (который называется у них нерге) и выступит из него на шаг либо отступит, того жестоко наказывают и спуску не дают. И так они гонят зверя два или три месяца, и днем, и ночью, словно стадо овец, и шлют хану известия, чтобы сообщить ему о ходе гона, о численности зверя, какого места он достиг и откуда спугнут. Когда, наконец, кольцо сожмется до двух-трех парасангов, связывают веревки, и набрасывают на них войлок, и воины встают плотным кольцом, плечом к плечу. Теперь пространство внутри круга наполнено криками всяких животных и рычанием всяких лютых зверей, которые все волнуются и думают, что пришел назначенный час, «когда животные соберутся»[89]; львы встречаются с дикими ослами, гиены сдружаются с лисами, и волки беседуют с зайцами. Когда кольцо сжимается настолько, что дикие звери не могут пошевелиться, хан с несколькими приближенными первыми въезжают в круг; а когда они утомятся, то спешатся на высоком месте посреди нерге, чтобы посмотреть на то, как в круг так же въедут царевичи, а за ними по порядку нойоны, военачальники и простые воины. Так проходит несколько дней, и когда из зверей не останется никого, кроме нескольких раненых и истощенных, пожилые люди и седобородые старцы смиренно подступают к хану, возносят молитву и просят сохранить жизнь уцелевшим животным и отпустить их в том месте, где ближе до воды и травы. После этого собирают всех убитых зверей; и если нельзя сосчитать животных всех видов, то считают только хищных зверей и диких ослов.
