На следующий день отряды и полки прибыли к подножию крепости, и в полдень

был раскрыт на вершине холма напротив крепости[1808].

А от Устундара[1809], который лежал слева, по дорогам, крутым и таким же ненадежным, как обещания нечестивцев /121/, пролегающим между горными вершинами и ущельями, прибыли Бука-Темур и Коке-Ильгей с войсками, являющими собой ярость и пламя. А от Аламута, находившегося справа, прибыли царевичи Балагай и Тутар с огромным войском, жаждущим отмщения. А за ними пришел Кед-Бука-нойон с полком, подобным горе из железа. — Горы и долины стали покрылись волнующимся людским потоком. Горы, чьи головы были высоко подняты, а сердца не ведали страха, /122/ теперь лежали поверженные, со сломанными шеями, попираемые копытами лошадей и верблюдов. И слух мира оглох от пронзительных криков верблюдов и от звуков труб и литавр, а ржание лошадей и сверкания копий ослепили сердца[1810] и глаза врагов. «Дело Аллаха было решением предрешенным»[1811].

И так в один день сошлось вместе великое множество бесчисленных войск, образовав вокруг вышеупомянутой крепости и города ереси и беззакония нерге, и это стало благословением для малых и великих. А история этой крепости такова. В то время, когда этот народ находился на вершине своего могущества, его[1812] отец Ала ад-Дин, в соответствии [со словами фараона]: «О Хаман, выстрой мне башню, может быть, я дойду до путей — путей небеса»[1813], велел своим чиновникам и министрам исследовать все вершины и высоты тех гор, дав им на это сроку двенадцать лет, /123/ и они выбрали высокую гору, которая поверяла свои тайны звезде Капелла; и на ее вершине, на самом верху (dahān)[1814], где был водный источник и еще три по его сторонам, они начали строить крепость Маймун-Диз, возводя вал из глины и гравия (? sang-i-rīkhta). И они направили к нему протекавший на расстоянии одного фарсаха от того места поток, подобный Джуй-и-Арзиз[1815], и заставили его воды течь в крепость. И из-за сильнейшего холода животные не могли найти здесь приют и жить в этих местах с начала осени и до середины весны. По этой причине Рукн ад-Дин полагал, что человеку не по силам будет добраться до крепости и осадить ее, поскольку горы здесь громоздились друг на друга, и даже орлы не могли здесь пролететь, и дикие звери у подножия гор искали другого пути. И об этом месте, из-за его великой высоты, можно было сказать словами [Али]: «И поток стремится прочь от меня, и птицы не долетают до моей головы».

Но теперь обитатели крепости увидели, как люди, многочисленные, словно муравьи, окружили крепость семью кольцами /124/, подобно змее, устроившейся на ночлег на твердом камне. Будто в пандже[1816], они сомкнули ряды и взялись за руки. И в дневное время жители Маймун-Диз до самого горизонта, насколько хватало их зрения, могли различить лишь людей и знамена, а ночью, из-за великого множества огней, земля им казалась небом, усеянным звездами, [а] мир — наполненным мечами и кинжалами, которым не видно было ни конца, ни края. И от великого горя сердца тех, кто находился на башне, наполнились скорбью. «Говорят они: "...Это — то, что обещал Милосердный, и правду говорили посланные!"»[1817].

Однако мудрый царь, хоть и был уверен в своей силе и мощи, пожелал заманить их в сеть наилучшим средством, чтобы не подвергать страданиям свое войско. Поэтому он послал к Рукн ад-Дину ельчи, с тем чтобы объявить о прибытии своих знамен; и он все еще надеялся покорить его и его людей, велев передать ему, что до сих пор Рукн ад-Дин не мог увидеть, в чем состояла его выгода, из-за дурных советов, даваемых ему кучкой насна[1818], и по причине молодости его лет глаза его мудрости еще не пробудились от сна легкомыслия. Однако если он, прежде чем его подобные муравьям слуги, в высшей степени неосторожные и недальновидные, будут растоптаны его войском — «пусть не растопчет вас Сулайман и его войска», — сообразно велению обстоятельств согласится вместо слов «войдите в ваше жилье»[1819] произнести слова «оставьте свое жилье», а вместо указания Хасана ибн Саббаха: «Позаботьтесь о своих крепостях» приказать своим людям: «Поспешите покинуть их!» — и выйти из крепости и не подвергать себя опасности из-за банды негодяев и их напрасной лжи, а по указанию Фортуны поспешить прочь от омутов бедствий к берегам спасения, то обещания пощадить его и его людей останутся в силе, и даже еще более укрепятся. Ведь великодушному царю всегда, при любых обстоятельствах, доставляет удовольствие прощать и проявлять терпимость.

И он[1820] прислал из крепости такой ответ: «Гиены в норе нет, а сам он не может сделать ничего, что может навлечь на них гибель, пока не получит известий[1821]», имея в виду следующее: «Рукн ад-Дин отсутствует, а мы не можем выйти из крепости без его согласия и разрешения».

Ельчи возвратились, и на следующий день, когда из груди ночи потекло молоко рассвета и в мире воцарилось смятение от рокота громоподобных голосов мужей и львов[1822], царь поехал по дороге, проходящей справа, к самой высокой вершине и, изучив все возможности входа и выхода и осмотрев различные подходы, вернулся в свой лагерь другим путем. На следующий день, когда вестники небесного Джамшида вынули свои блестящие мечи из ножен горизонта и развеяли черное войско Ночи утренним ветром, [монгольское войско] ударило по струнам арфы войны, /126/ и, намереваясь разорвать завесу, за которой скрывались их противники, они приготовились привести в действие баллисты и осыпать их камнями. И они срубили и срезали для этих катапульт деревья, которые те люди оберегали и поливали уже много лет, не ведая, для чего они растут или какие плоды принесут в будущем.

И в эти дни они расставили по группе могучих воинов на каждом амадже[1824], чтобы поднять тяжелые опоры и жерла катапульт на вершину горы.

На следующей день, когда крышка ночи была снята с печи земли и подобный караваю диск солнца был вытащен из чрева темноты, царь велел своей гвардии подняться на вершину самой высокой горы и разбить там царские палатки.