Тысячи людей взрывались под его натиском. Прыгали как сумасшедшие, тянули к нему свои руки. Он смотрел им в глаза и видел безумие. Оно так и манило Кирилла прыгнуть к ним. Упасть в бездну, молясь, чтобы люди не поймали его. Но они ловили. Несли как священный предмет, осторожно, не спеша, стремясь как можно отчетливее прикоснуться к нему.

Кирилл закрывал глаза. Свет фонарей проникал сквозь веки, донося до сетчатки все цвета дьявольской агонии. Такие моменты принадлежали ему. Да, он пел не свои песни. Да, в их строках не было ни следа его личности. Но какое это имеет значение? Каждое слово все равно пропитывалось им.

Мокрые волосы прядями висли над его лбом. Прикрывали собой глаза, неистовый огонь в его взгляде. К концу выступления он словно получал немного сил, чтобы жить. А дальше все по новой. Кирилл снова заходил в футляр, в свою глянцевую оболочку и тратил энергию, которую получил на сцене. Возможно, если бы родители чаще приезжали к нему, накопленный заряд хранился бы куда дольше.

Первый год в штатах он видел их раз в три месяца. Во второй чуть чаще. А потом дела отца резко пошли в гору, и Кирилл стал забывать его голос. Лишь мама периодически звонила ему.

Она изменилась. С кожи исчезли веснушки. С переносицы — легкая асимметрия. Губы стали пухлее, у глаз больше нет морщинок. Подтяжка лица сделала его безжизненным и гладким. Таким же, как у девушек рядом с ним. Из-за бесчисленных походов к косметологам и пластическим хирургам он едва мог узнать ее.

— Зачем ты это делаешь, мам? — спросил Кирилл у нее на неделе.

Она как-то странно рассмеялась, словно услышала какую-то бессмыслицу.

— Дорогой, ты ведь все понимаешь. Я не молодею, папа постоянно видит молодых девочек…

— И что, ты думаешь, как бы удержать его? — резко спросил он.

Сделав паузу, она с тактом ушла от ответа.

— Сынок, тебя что-то расстроило?

Кирилл глубоко вздохнул.

— Ну… Жизнь, наверное.

— О чем ты говоришь? Да у меня вся лента переполнена рилсами о тебе. Уже не знаю, чему верить. Ты правда запишешь песню с Зе Уикендом?

Он усмехнулся.

— Это пока обсуждается, но информация, как обычно утекла раньше времени. Это еще не точно, мам.

— Что ж, жаль, у него такой приятный голос. На «Оскаре» он был просто бесподобен. Этот красный пиджак так хорошо сидел на нем. Может, тебе нанять его стилиста? А то ты всегда в черном, ну, никаких красок.

Он улыбнулся.

— Ты с детства говоришь это. Так и не смирилась, с тем, что я рокер?

— Ну что ты, — глубоко вздохнула она.

— Не смирился твой отец, а я просто не понимаю твоей музыки. Половину песен одни крики. Просто голова раскалывается.

— Но… Ты сможешь приехать на мой концерт в марте?

Ее голос доносился на фоне посторонних звуков. Каких-то разговоров, шелестов, чьих-то шагов.

— Да-да, поставьте сюда. Спасибо!

— Ма-а-ам.

— Да-да, я тут.

— Вы прилетите на мой концерт… в марте?

Она задумалась, что-то пережевывая, чиркая по тарелке вилкой.

— Папа не сможет. А без него мне не очень хочется. Ну что я там буду делать одна? Стоять в буйной толпе, пока ты рвешь на себе майку?

— Там есть ВИП-места. Отдельные зоны, чтобы никто не мешал тебе.

Какое-то время в трубке были слышны лишь чьи-то учтивые голоса и звон посуды. Закусив губу, Кирилл терпеливо ожидал ответа. Но вот раздался глубокий вздох, затем покашливание, а потом слова, въевшиеся холодом в каждый миллиметр его солнечного сплетения.

— Милый, мне не очень интересно это.

Он мелко закивал головой. Воздух не сразу проник в его легкие.

— Но если там будет Зе Уикенд или Гарри Стайлс, то я подумаю. Может, даже прилечу без папы, — игриво рассмеялась она.

Закрыв глаза, Кирилл повесил трубку.

***

Ночной город обдал его свежим воздухом. Тем, что задерживается в груди и, вызывая в ней легкий трепет, летит дальше. Только что прошел дождь. Все дороги в лужах. Подпрыгивают над ней каждый раз, когда кто-то пронесется мимо. Яркий свет небоскребов отбрасывает в воде свои блики. Они меняют цвета, мелькают в ней так же быстро как реклама на многометровых баннерах.

Вокруг столько шума. Столько разговоров на разных языках, столько настроений сливается в одной толпе, в одном эпицентре жизни. Кирилл шел в ней ровным строем. Среди веселых, задумчивых, болтающих людей, не замечающих ни друг друга, ни себя, так увлеченных своей собственной жизнью. Лишь изредка кто-то поднимал наверх голову. К вершинам небоскребов, к главному источнику света. Кирилл тоже сделал это.

Один из баннеров резко сменил фото. Там был он. Дерзкий парень в свете софитов, и информация о его концертах в Нью-Йорке. Кирилл смотрел на него, не мигая, как и некоторые люди рядом. Какое-то время он отбрасывал на всех темно-красное свечение. А потом исчез.

Все продолжили жить своей жизнью.

Ему пообещали полную приватность встречи. Светловолосая девушка уже ждала его в просторной комнате. Все как в американских фильмах. Бежевые стены, диван, и напротив него сидит она, уже держа наготове блокнот в кожаном переплете. Солнечные лучи с усилием просачивались сквозь шторы.

— Добрый день, — сказал он, когда после череды глубоких вдохов вошел в комнату.

Блондинка в очках с легкой улыбкой повернула к нему голову. Кирилл судорожно сглотнул. Она была похожа на его мать до операций.

— Здравствуй, Кир.

— Миссис Лайтвуд, помните, я говорил вам, что наши сеансы должны остаться в тайне, — произнес он, увидев на потолке камеры.

Она мягко кивнула, указав ему на кожаный диван.

— Мне, правда, надо лечь на него?

Ее лицо не выражало никакого удивления. В нем не было ни тени недовольства или чопорности, присущей выдающимся экспертам в своем деле. Девушка лишь с теплотой взглянула на него.

— Как тебе удобно. Главное, чтобы ты мог полностью расслабиться и чувствовать себя комфортно.

Его тело опустилось на подушки. Они податливо прогнулись под ним. Казалось, он плывет по волнам, и вода вот-вот заберет его в свои объятия. Только теперь взгляд пал на картину в темной раме. Гигантские слоны и лошадь с тонкими, как у насекомых, ногами уходили собой далеко в небо, а внизу обнаженный мужчина протягивал крест к ним. Он уже видел ее. Картина Сальвадора Дали висела в доме его детства.

— Расскажи мне все, что у тебя в мыслях.

Он закрыл глаза. Его голова была просто переполнена ими.

— Я всю жизнь шел к тому, что сейчас имею. В восемь лет я решил, что стану рок-звездой. Что жизнь моего отца совсем не привлекает меня. Потому что он, его друзья, все люди, которые соблюдают приличия, чтобы добиться успеха, просто лицемеры. Они закрепощены, делают вид, что увлекаются тем же, что и все, они врут себе…

Он запнулся. Откашлявшись, чтобы это было не так заметно, Кирилл продолжил.

— Я был буйным ребенком в детстве. Много бегал, кричал, закатывал истерики, дрался. А остальные нет. Детский сад, школа, подготовительные курсы, праздники… Где бы я не был, дети всегда вели себя смиренно и тихо. Я рос в среде, где с самого раннего возраста их готовили к высоким должностям, бизнесу, политике. К тому, чтобы носить костюм и галстук с младших классов. Это даже не метафора. В элитной школе детей одевали как маленьких взрослых. Помню этих болванов с зачесанными назад волосами, — усмехнулся он, покачав головой.

— Еще не умеют читать, а уже держат спину как директора на совещании. Уже наслышаны об Оксфорде, Гарварде, о компаниях, где им заказана дорога. Я не знал о чем говорить с ними. Среди них мне никогда не было места. Все, что я хотел, это бегать по коридорам и обсуждать видеоигры, одеваться в футболки со Стигматой и носить длинную челку. Я прямо говорил об этом родителям. Но они не слушали меня. «Никакие развлечения не могут стоять выше твоего будущего», — твердил отец. Для него, наверное, было бы лучше, если бы я умер, чем не оправдал его надежд.