Каким-то чудом телефон не сел на морозе. Подумав, он вызвал такси. Пальцы, словно не его, передвигались с символа на символ. Какими же энергичными мы становимся под страхом смерти.

Машина затормозила напротив него. Кирилл, как в тумане, сел на заднее сиденье. Казалось, вся эта поездка, такая быстрая и неестественно слаженная, была лишь последним сном в его жизни.

Доехав до дома, он заказал героин. Фольга упала на пол, а тело словно укрыли пледом. Он решил умереть. Больше ничего не могло сдержать его.

Боль. Адская, непроходимая, безжалостно сковала виски, не давая даже пошевелить шеей. Казалось, кто-то приделал ему суставы рук, ноги, полностью заменил все его тело ночью. Сделал из него заржавелого робота с извращенным подобием души и нервной системы.

Каждый раз, когда он пытался встать, он падал. Лежал на полу, подобно разбитой вазе, и кричал, не в силах даже прикоснуться к ушибам. Тело билось в конвульсиях, то попадая в пекло, то относясь к холоду ледников бескрайнего севера.

Он пытался уснуть, но все безуспешно. Пытался просто лежать на месте, но тогда мысли, как дикие гиены, со всех сторон окружали его. Самая пугающая из них стояла во главе этой стаи. Кирилл изо всех сил старался избежать ее. Переключиться на тревожные галлюцинации, навязчивые идеи, суицид. На что угодно, только бы не думать о том, что все его опасения оказались правдой. Он никому не нужен, а, бросив карьеру, о нем не вспомнит никто. Никто. Даже родители.

Один раз он упал на шкаф. Сил отползти просто не было. Осколки стекла щедро осыпали его, вонзаясь в ключицы, предплечья, норовя окровавить его лицо, пока Кирилл уводил глаза к полу. Попытавшись встать, он сел на полу и, подумав, вновь упал на осколки. Он зарыдал. Физическая боль едва ли помогала закрыть на душе пропасть. Она стала его пристанищем, раем, в который хотелось убежать, забыться, хоть на время нейтрализовать кислоту щелочью.

Он думал, что это продлится недолго. Что к вечеру «отхода» пойдут на спад, и паника, депрессия, боль хоть на время оставят его. Но он ошибся.

Так продолжалось три дня. Изредка телефон издавал из прихожей сигнал, доводя головную боль просто до адских тембров. Его тут же глушил крик.

— Заткнись! — орал Кирилл, с надрывом прячась в подушку дивана.

А ведь его тело сейчас бы покоилось в снегах того леса, если бы тогда этот звук не вскрыл в нем страх. Гребанный страх смерти. Тогда он не употребил бы эту дрянь и не сходил бы с ума от боли.

На четвертый день ему стало легче. Кирилл стал искать выход, но в голову не приходило ничего, кроме мыслей о смерти. Добравшись до телефона, он увидел в нем пропущенные от мамы, Лео и даже Берга. Всех, кроме отца. Сжав челюсть, Кирилл понял, что настал момент принять правду. Тот факт, что он просто не любит его. И все, точка. Что-либо доказывать в этом случае просто бессмысленно.

Рядом стоящий стул разломился об дверь. Шкаф упал вниз, и книги с шумом разлетелись в стороны. Кровь стекала по стене, пока Кирилл ломал об нее руки. На ней осталась вмятина. Его старая гитара с первого же удара стала щепками. Перья от подушек заполонили комнату. Впиваясь в них ножом, ярость становилась меньше, но потом вновь горячила кровь. Он хотел спалить к чертям эту квартиру.

Вечером Кирилл, наконец, вышел на улицу. Холодный воздух тут же привел его в чувство. Снег плотной пеленой скрывал от него мир, но люди все равно вряд ли узнали бы в этом поникшем болезненном парне мировую звезду, что взрывает своими треками чарты. Взгляд — пустой, вдавленный в бездну истерзанной плоти, тут же утапливал смотрящего на несколько этажей своей пропасти.

Пройдя Невский проспект, Кирилл дошел до Сенной площади. Ноги сами повели его к Думской. Он и не знал, зачем вошел в один из ее баров, что именно искал в бокале виски, потом в следующем, зачем смотрел на окружающих людей, ненавидя каждого за слишком светлый взгляд и тягу к жизни, которой не было в нем.

Биты треков стали понемногу заполнять его душу. На миг показалось, что он стал частью пространства — слился с огнями, ковбойскими декорациями, деревянными столиками в стиле вестерн. Руки стали такими тяжелыми, что казалось, продавят собой стойку. Голова упала на них. Все звуки исчезли.

— Какая встреча.

Он резко открыл глаза. Этот голос сковал в нем каждую мышцу.

***

— Что ж, приехать за неделю до релиза это мощно. И ведь странно, я совсем не сержусь на тебя. Словно тот месяц в больнице был вообще в другой реальности.

— Прости за это.

— Что я слышу, Мистер Кир? Вы явно не в себе. — Заткнись, Ден.

Он с улыбкой толкнул его локтем и заказал себе еще виски.

— А тебе не многовато, приятель? Выглядишь ты так себе.

Кирилл с усмешкой взглянул на него.

— Многовато? Не припомню, чтобы ты хоть раз произносил это слово.

Ден с улыбкой опустил глаза. Он выглядел совсем не так, как раньше. Все в нем стало как-то взрослее и сдержаннее. Косой мальчуганской челки на его лбу больше не было. Из черных глаз исчез мятежный огонь, а из движений пропала прежняя резвость. Лишь усмешка помнила его суть. Помнила все то, что когда-то было с ними.

— С тех пор много воды утекло. Теперь я — примерный мальчик.

Он прыснул.

— Ну, хватит, — шутливо толкнул его Ден.

— Может, выйдем покурить?

Снег больше не обжигал лицо. Стены домов прочно спасали от порывов ветра. Пройдя клубную улицу, они свернули в один из дворов и сели на качели.

Фонари не отбрасывали на них свет. Лишь огоньки сигарет виднелись во тьме, изредка разгораясь больше обычного. Тихо. Лишь мелодичный скрип плавно пронизывал воздух.

— Что с тобой? — наконец прервал молчание Ден.

Глубоко затянувшись, Кирилл поднял голову к небу. Звезд на нем было куда меньше, чем в ту ночь над лесом.

— Ну…

Он усмехнулся.

— Я не нашел то, что искал на вершине.

Тишина вонзилась в пространство. Как же тяжело говорить вслух свои мысли.

— Серьезно? Ты звучишь из каждой колонки, гребешь огромные бабки. Да о тебе весь мир говорит…

— Это обертка.

Качели все резче стали взмывать в воздух.

— Красивая, блестящая, в которой по идее должны быть более важные вещи. Любовь, уважение, признание. И не каких-то незнакомых людей, нет. Гордиться тобой должны твои близкие, друзья, люди, что рядом. Но тобой, понимаешь? Тобой, а не выверенным образом.

Тоска сжала сердце. Где-то скрипнула дверь, и раздались голоса детей. Они эхом прошлись по двору, что-то вновь и вновь переворачивая в нем. Ноги плавно коснулись земли. Затормозив, он достал новую сигарету.

— Ты про отца?

Только теперь он заметил взгляд Дена. Огонек сигареты отражался в его глазах вместе с сожалением и горечью. Интересно, кто в эту ночь решил свести их? Бывших друзей, соперников, врагов. Казалось, их разборки остались в какой-то другой, не такой уж и плохой, реальности.

Кирилл кивнул. Забыл, что его не видно.

— Да, отчасти. Ты знаешь, я всегда завидовал твоей семье. Твои родители, такие любящие, знающие все о тебе, о твоей жизни, казались мне недостижимым идеалом. Я почему-то думал, что мои будут относится ко мне так же, если я… Ну, ты понял.

Ден усмехнулся.

— Забавно. А я смотрел на тебя и считал счастливчиком. Каждые каникулы ты уезжал в Европу, Дубай, всегда ходил с новеньким Айфоном и жил на Крестовском, мать твою, острове. Помнишь, как тебя три дня не выпускали из комнаты?

Кирилл тяжело вздохнул.

— Мне казалось, это так тупо. Резать вены, потому что тебя не отпускают на репетицию… С одной стороны, твоя отчаянность всегда восхищала меня, а с другой, я был уверен, что ты усложняешь все сам, понимаешь?

— Понимаю, — сказал Кирилл куда-то в темноту, отдав пар холодному воздуху.

— Ты не замерз?

Встав с качелей, Ден подошел к нему. Только сейчас Кирилл понял, что не чувствует пальцев. Ноги не сразу нашли связь с его телом.

— Замерз. Но дома такой кошмар, что даже вспоминать страшно.