Но она была не одна, хоть иногда и была уверена в этом.

В «Этажах» ее по-прежнему понимали, могли выслушать, утешить. Налить чашку чая и без слов передать спокойствие и тепло, когда она так нуждалась в этом. Днем, вечером, даже ночью Калеб был рядом, чтобы помочь ей.

— Ты, наверное, смотришь на меня и думаешь, какая я глупая, да? — сказала Таня, сидя на мягком коврике.

Калеб покачал головой.

— Ничего такого мне в голову не приходит. Я лишь думаю над тем, как помочь тебе.

Она глубоко вздохнула, отведя взгляд в сторону. В этом месте они сидели с ним впервые. Почему-то именно сегодня Калеб рассказал ей о том, что над Этажами есть чердачное помещение, его тайная комната.

Поднявшись по лестнице, Таня с изумлением увидела перед собой просторный зал с панорамными окнами. Лунный свет выделил на одной из стен зеркала, а у другой стеллажи со свечами, набором для чая и эзотерическими предметами. Он указал ей на ковер с восточными орнаментами и зажег свечи. Чашка молочного улуна быстро согрела ей руки.

— Я не знаю, как жить без него.

Калеб с удивлением взглянул на нее.

— Вы знакомы всего три месяца…

— Да, знаю, Калеб. Все говорят об этом. О том, что человек лишь со временем может стать для тебя кем-то важным. Что для этого нужно пройти какие-то там этапы, разбиться, остыть, сойтись вновь, а у меня все не так. Мне понадобилось лишь пару поцелуев для любви. А может и одного взгляда.

Сказав это, Таня опустила голову. Блики свечей подсветили в глазах надежду.

— Я понимаю тебя.

— Правда?

Калеб кивнул. Возможно, ей показалось, но в обычно темных, непроницаемых глазах промелькнуло какое-то чувство.

— Я видел много людских страданий. То, как люди навсегда прощаются с самым ценным, что у них есть и до конца жизни не могут вернуть прежней способности чувствовать. Как надежда медленно угасает в их глазах, как попытки обрести себя приводят лишь к большей пропасти. Скажу тебе честно, Таня.

Она с опасением подняла взгляд на него.

— Я знаю много ответов, но, как жить после разлуки, среди них нет. Кроме времени и новой любви, кажется, больше ничего не лечит.

— Но, — неуверенно произнесла Таня.

— Ты ведь знаешь столько эзотерических практик. Столько рассказывал мне про Хроники Акаши, гипноз, да…

Она закрыла лицо руками, пытаясь сформулировать поток своих мыслей.

— … Неужели ничего из этого не может помочь вернуть себя прежнего, целостного?

Калеб виновато покачал головой.

— И о чем ты говоришь? Где ты видел страдания других людей?

— На кладбище.

Его взгляд вновь обратился к пламени.

— Какое-то время я работал в некрополе. Помогал в уходе за надгробиями, парком, в общем… много чего. Я наблюдал за похоронными церемониями, за людьми, что присутствовали на них. Те, кому было действительно тяжело, первое время часто приходили к могиле. Но месяцы шли, и их глаза смотрели на мир все яснее. Таких людей большинство. Но есть и другие. Один пожилой сторож рассказывал мне о них, да и я видел нечто подобное. Бывает, человек очень старается быть счастливым. Он строит карьеру, приобретает капитал и очень даже неплохую жизнь. Но проходит пять, десять, даже двадцать лет, а человек все равно возвращается к надгробью с прежней болью. Взгляд все такой же мертвый. Ты спросишь, откуда мы это знаем, просто работая на кладбище, но там ты начинаешь видеть людей иначе. Появляется особая связь с внутренним миром каждого, кто окружает тебя.

Таня обреченно покачала головой.

— Я не хочу быть таким человеком. Правда.

Калеб с пониманием взглянул на нее.

— Думаю, это не выбирают. Но я желаю тебе научиться ни от кого не зависеть. Особенно от Кирилла.

Она закрыла глаза. Перед ней пронеслось то радостное фото в самолете. «Как он мог?» — произносил кто-то вновь и вновь в ее сознании. Если тот его взгляд, те слова, неистово бьющийся пульс под кожей — просто миг юности, что останется в прошлом, то, что настоящего тогда вообще может быть в этом мире?

— Но как это возможно? Неужели тебе не одиноко без людей? — наконец спросила Таня, мотнув головой в сторону.

Он добродушно усмехнулся, долив ей молочного улуна в чашку. Чайничек почти полностью скрылся в его широких ладонях.

— Невозможно быть одиноким, если ты в гармонии собой. Иногда нужда в людях — просто желание не слышать свою душу.

Ее пальцы застучали по керамике.

— Я избирателен в общении. Внутри меня нет пустоты, чтобы заполнять ее бессмысленными разговорами.

— Но разве говорить о том, что тебя волнует, делиться своими чувствами бессмысленно?

— Нет. Но для этого мало подходящих людей. Особенно, в период, когда начинаешь познавать себя.

Весь разговор Таню не покидало чувство теплоты. Казалось, Калеб что-то незримо передавал ей. Какое-то умиротворение и спокойствие. Какую-то истину, что пока оставалась для нее тайной.

Таня забыла о своих тревогах. Сомнения и боль ушли. Придя домой, она впервые не зашла на страницу к Кириллу.

В самолете спали все, кроме нее. Больше никто не любовался ясным небом, не искал себя в грустных песнях. Таня стала слушать их сразу, как только села в кресло. Свитер и толстовка быстро перестали греть ее. Все тело трясло от мысли, что она будет в чужой стране месяц. Рядом не будет ее друзей и, может, больше никогда не будет Кирилла.

Она смотрела каждую его сторис. Каждый пост, где мелькали огни небоскребов, новые люди и его будни. Он выглядел счастливым. В подписях к ним было столько восторга, столько оптимизма и вдохновения, что Таня уже чувствовала свою неминуемую гибель. Ведь он совсем не нуждался в ней.

Ради Кирилла она стала чаще выкладывать сторис. Пыталась перенять его манеру письма, как бы показывая, что ее жизнь тоже прекрасно складывается. На них отвечали Даша, Рома, отвечали ребята из института, незнакомые ей люди и даже мама. Она судорожно пролистывала их, ища одну единственную иконку в списке. Пролистывала по многу раз, но никогда не находила ее.

И сейчас, летя в самолете, Таня вновь и вновь обновляла страницы соцсетей. Пальцы с силой впивались в ворсистую ткань пледа, словно вся надежда уходила в них, вытекала через слезы. В голове по многу раз проигрывались самые худшие сценарии, но не один из них не отвечал на ее вопрос: «Как можно поступать так, когда любишь?» Ведь еще недавно Кирилл говорил, что не представляет свою жизнь без нее, а сейчас… Наверное, спит с другими, уже и забыв о своих клятвах.

Не выдержав тяжести раздумий, Таня остановила их. Погрузила разум в тишину так же, как делала это во время медитаций. Окружающее пространство тут же отделилось от нее. Лампочки в конце прохода, размеренное дыхание людей и облака за окном вновь стали частью ее реальности. Глядя на них, Таня успокоилась.

За час до прилета она уснула. Так крепко, что ни покачивания самолета, ни оповещения и суета стюардесс ни разу не разбудили ее. Ей снился пляж, шум волн и домик на фоне горизонта. Снилось, как чей-то силуэт на его террасе махал Тане рукой, и тогда она бежала еще быстрее, ощущая на лице свежесть ветра. Самые смелые чувства овевали ее душу. Какая-то безграничная свобода и уверенность, словно весь мир дышал с ней в унисон, окрылял ее своей энергией. Таня все приближалась к домику. Она уже могла разглядеть стройные ноги и длинные волосы, белую одежду, и контур лица, что вот-вот стал вырисовываться перед ней. А потом расстояние вновь становилось прежним. Таня все бежала, но никак не могла зайти в него.

«Дамы и господа, наш самолет приземляется в Мадриде…»

Она вздрогнула от прикосновения стюардессы. Сон почти тут же забылся ею.

***

Все оказалось не так, как она себе представляла. Вместо комнаты на два-три человека, ее провели в отдельный номер с видом на залив. Молодой испанец объяснил Тане, как пройти в столовую, где мастерская, и когда должен состояться общий сбор всех участников лагеря. Она поблагодарила его, и парень оставил ее одну.