− Почему ты не идешь к своей мечте, Лео? — спросил он приглушенным голосом.− Ты о чем?

Кирилл с грустной усмешкой взглянул на него.

− Когда ты напиваешься, то постоянно говоришь о том, что однажды сядешь в фургон и уедешь отсюда. Будешь кататься по городам, по странам. Жить один, без единого человека рядом. Это же так просто. Почему ты не сделаешь этого?

Лео склонил вбок голову. Он делал так каждый раз, когда чувствовал скрытый мотив в вопросе. Сквозь желтые стекла очков виднелся его изучающий взгляд. Темные глаза бились в бессильной попытке пронять его.

− Ну как я тебя оставлю? Уйду, и ты тут же натворишь что−нибудь.

Кирилл усмехнулся и жадно прильнул к бутылке.

− Просто я пока не готов к этому, − сказал Лео, последовав его примеру.

Возникла пауза. Оба смотрели вдаль, предаваясь дурману сигарет, тому, как растекается тепло в теле. К следующему вопросу Кирилл не был готов. Все разом напряглось в нем.

− Давно хотел тебя спросить.

Он лениво повернулся к нему.

− Что происходит с тобой? Ты все реже ходишь на тусовки, с девушками тебя вообще не видно. А в последний раз ты просто высыпал дорожку на пол. Сделал вид, что вдохнул, а сам… Да не волнуйся ты, я никому не скажу, − проговорил Лео, увидев смятение друга.

− Просто знай, что я это осуждаю. Это просто кощунственно. Никакого уважения к мефедрону.

Кирилл поджал губы.

Он уже видел его реакцию на правду. Она, такая странная, нереалистичная даже для него самого, засела в горле, отказываясь изливаться в воздух.

Лео вопросительно поднял брови.

− Да ладно, мне же ты можешь сказать. Обещаю, больше никто не узнает правды.

Он глубоко вздохнул. Опустошив банку пива, Кирилл скороговоркой произнес ее:

− У меня есть девушка.

Как тот и предсказывал, Лео чуть не поперхнулся пивом.

− Чего?! Ты же прикалываешься?

− Офигеть, − произнес он, увидев его многозначительный взгляд.

− Ты вообще хоть раз был с кем-нибудь дольше двух недель?

Опустив глаза, Кирилл с усмешкой покачал головой.

− Когда-то был. Не помню. Слушай, не говори никому. И подробностей не будет, прости, бро.

− Да я и не рассчитывал, − проговорил Лео, отходя от шока.

Город зажигался огнями. Ветер усиливался, но людей на улице становилось все больше. Их разговоры и смех так отчетливо доносились до них, что на миг оба замолчали, слившись с ними.

− Ты разобьешь ей сердце, − сказал он.

Кирилл лишь усмехнулся на это.

Дни стали сплошной эйфорией. Кириллу казалось, что город, который он знает всю жизнь, стал для него совсем другим. Он словно заново погружался в него. Музеи, такие скучные, с клеймом школьной рутины, казались полными вдохновения с Таней.

Они останавливались у картин, и Кирилл смотрел на них ее глазами. Она рассказывала об авторах работ, истории создания и тайном смысле. Тогда ее пальцы описывали пируэты в воздухе. Блестки прозрачного лака сияли в лучах подсветки. Так же сияли ее глаза. В них отражалась та красота, что была доступна лишь ей. Казалось, Таня по-своему видела сочетания цветов, игру света и тени, смысл, который художник хотел передать ими.

Она говорила оживленно, улыбаясь, часто перебивая собственные мысли. Кирилл смеялся вместе с ней, переводя взгляд на картину. А потом она замирала. Для нее исчезали все звуки, пространство и посторонние люди рядом. Ее глаза становились еще больше и, казалось, обретали невидимую связь с произведением. В этот момент в ней все менялось. Веснушки придавали лицу не задор, а какое-то инопланетное выражение. Брови взлетали над глазами еще выше. Тогда Кирилл забывал о картине. Смотрел лишь на нее и хотел, чтобы Таня простояла так как можно дольше.

Иногда он не сдерживался и целовал ее прямо перед группой людей. Они бросали осуждающие взгляды, отходили подальше, но Кирилла только забавляло это. Они с Таней оставались у картины одни, и, смеясь, та слегка толкала его в плечо. Ее щечки пылали румянцем.

Она шла по залу дальше, и Кирилл медленно следовал за ней. Ему нравилось наблюдать за легкостью ее походки. Даже в массивных ботинках у нее были едва слышные, мягкие шаги. Лишь шелест длинной юбки был различим в тишине безлюдного зала.

Кирилл так не умел. Ремни на его куртке, металлические цепи и берцы всегда отчетливо возвещали о его приходе. Даже музейные ковры пропускали сквозь себя его поступь.

Таня с улыбкой оборачивалась на него. Они застывали прямо в центре зала, словно и забыв, что находятся под пристальным взглядом музейного смотрителя. Время никогда не щадило их в эти мгновения.

По вечерам они гуляли по крышам, пили глинтвейн и заходили в Подписные издания. Если в библиотеке Маяковского были интересные лекции, они шли туда. Сидели, держась за руки, уже представляя, как проведут остаток вечера дома. Как закажут роллы, купят вино, как Кирилл возьмет Тане цветы в переходе. Они зажигали гирлянду, ложились на диван и обнимались под пледом. Вспоминали, как провели день и думали о том, как проведут следующий. Они говорили о самом разном. Могли молчать, могли смотреть фильмы и потом с жаром обсуждать их.

А потом Таня уезжала. Она редко ночевала у Кирилла. Редко соглашалась, чтобы он подвез ее. Тогда, проводив ее взглядом, он оставался один. Тьма возвращалась и снова уносила его в свой омут.

***

− Иди сюда, − позвал его отец. Кирилл отложил гитару, и они вышли из гаража.

В гостиной сидела мама. Напротив нее стоял стеклянный столик. В нем отражался свет ламп, на тонких креплениях висящих над ним. Сев в кресло напротив, Кирилл безотрывно смотрел их блики. Лишь это помогало выждать томящую тишину, что повисла в воздухе. Почти кожей он осязал взгляд отца. Знал все его мысли, выражение лица и то, что случится, когда мама, наконец, обратится к нему.

− Послушай, − сказала она.

− Ты целыми днями играешь в гараже и совсем не думаешь об учебе.

− Я на неделю вперед сделал все задания…

Отец жестом приказал замолчать ему.

− Да, но ведь тебе всего пятнадцать. Твои ровесники наслаждаются жизнью, гуляют, влюбляются. Юность дана для этого, а ты просто упускаешь ее.

Кирилл пожал плечами.

− Надо чем-то жертвовать ради успеха.

− Какого успеха? — усмехнулся отец.

− Таких, как ты, миллионы. Успеха из них добьется всего один. Остальные обколются, разочаруются в жизни и просто пропьют ее. Ты что, этого хочешь? Скитаться как бродяга без копейки в кармане? Ну что это за взгляд исподлобья? — засмеялся он, смотря на жену. Она слабо улыбнулась ему.

Кирилл смотрел на него, чувствуя, как начинают дрожать губы. Неимоверная злость закипала в нем. Отец подходил к нему, весь красный от смеха, и пародировал его. Отсмеявшись, он серьезно взглянул на него.

− Ну, слышал я, как ты играешь. Видел игру вашей группы. Как там твоего друга зовут? Ден? Ну вот он может и добьется чего−то. Он в отличие от тебя хоть не затворяется дома, а у тебя даже друзей нет. Да и как они могут у тебя появиться. О чем с тобой говорить, кроме музыки?

Мать закричала. Он встал, чтобы ударить отца, но тут же отлетел назад. Послышался звон стекол. Столик разбился и посреди его осколков отец жестко скрутил его. Мощная фигура нависла над худощавым подростком, и он застонал от острой боли в плече. Его долго держали прижатым к полу. Когда мать подбежала к ним, отец, наконец, разжал руки.

− Ну, пока будешь приходить в себя, может, хоть одумаешься. Балалайщик без будущего, − глухо сказал он напоследок.

***

Разве это могло остановить его? Нет, тогда это мало, что могло сделать. Кирилл поднимался в пять утра и до самого выхода в школу оттачивал риффы. Гараж в их доме был со звукоизоляцией, поэтому родители продолжали мирно спать на втором этаже в своей комнате.

Часть времени Кирилл посвящал вокалу, писал песни и разучивал сложнейшие аккорды на гитаре. На нее, как и на курсы, он находил деньги сам. Лишь иногда мама давала ему часть своей заначки. Судорожно клала в его карман, следя, чтобы отец не заметил этого. Затем провожала его в школу. Чаще всего он сам добирался до нее. В ушах играло гитарное соло, и, закрывая глаза, Кирилл вникал в каждый аккорд, представляя, как исполняет его.