Имен получилось около семи десятков, причем половину из них Шани выдумал, а другую половину составляли уже казненные еретики. Впрочем, помедлив, Шани размашисто вписал туда и одно реальное имя. Затем, закончив список, он поставил свою подпись и дописал: ввиду большого количества обвиненных инквизиция передает еретиков в руки светской власти. Завтра после церемонии вступления в должность с этим списком он пойдет к Лушу, который на глаз оценит количество преступников, не станет ничего читать, потому что не слишком любит и умеет это делать, и криво напишет «Казнить». Или «Козьнить» – у его величества значительные проблемы с орфографией. Да и вряд ли ему завтра будет до правописания – тут рога уже мешают в дверь проходить, есть о чем подумать.

Отложив списки с именами в сторону, Шани вынул из папки чистый лист и долго смотрел на него, то ли не решаясь написать первое слово, то ли не зная, о чем писать. Потом он отпил кевеи, вздохнул и взялся за перо – и писал до тех пор, пока привратник не постучал в дверь. Шани отложил перо: спектакль начинался.

– Войдите.

Камердинер осторожно приоткрыл дверь и сделал шаг в библиотеку. Было видно, что он одновременно и горд, и обескуражен. Перед этим он выдержал в коридоре целую битву, отвечая всем, что господин занят делами государственной важности, и пускать никого не велено – его едва уговорили хотя бы зайти в библиотеку и сообщить о высоких гостях.

– Ваша неусыпность, прошу простить за беспокойство, но к вам представители совета выборщиков. Очень хотят с вами поговорить.

Шани кивнул и поднялся из-за стола. Мельком глянул в зеркало – выглядит достойно, но не напыщенно, строго, но не траурно: самое то для общения с аальхарнскими иерархами, половина из которых сейчас готова его придушить голыми руками.

Ничего. Он подумает об этом позже.

В гостиной толпилась уйма народу – десять выборщиков, их ассистенты и помощники, пара крепких и верных ребят из инквизиционного корпуса, которых Шани заранее пригласил на тот случай, если все-таки будет драка. Прислуга испуганно выглядывала из столовой, переговариваясь тихим шепотом о причинах столь внезапного появления гостей, а из прихожей доносились вполне простонародные разговоры – там, судя по всему, стояла личная челядь выборщиков, которой не хватило места. Когда Шани вошел и негромко кашлянул, то все разговоры прекратились, и в гостиной воцарилась благоговейная тишина.

– Добрый вечер, господа, – произнес Шани. – Что вас всех ко мне привело?

Он быстро, но цепко скользнул взглядом по лицам выборщиков – ну надо же, ни одной угрюмой физиономии, замышляющей отмщение. Пятеро кардиналов, дочерям которых рубили пальцы, стояли и улыбались с таким счастливым видом, словно ничего не произошло. Сдались, что ли, на милость победителя или решили, что могло бы быть и хуже?

– Ваша неусыпность, – патриарх Кашинец, успевший переодеться в торжественное белое облачение, выступил вперед. – Мы пришли смиренно просить вас занять должность шеф-инквизитора. Совет выборщиков сегодня принял единогласное решение о том, что вы, и только вы обладаете необходимыми знаниями, опытом и благостью, чтобы возглавлять преданных слуг Заступника нашего и очищать Аальхарн от еретического бесчестья и колдовства.

Кашинец сиял, словно начищенный самовар. Еще бы ему не радоваться: реши папаша Гиршем востребовать векселя через суд, патриарх был бы полностью разорен и опозорен. В долговой яме сидеть тогда ему, а не на владыческом престоле. Вот теперь он и доволен дальше некуда.

– Благодарю вас, господа, за столь высокую честь, – Шани церемонно поклонился и продолжал: – Однако я слишком слаб и грешен, чтобы занять столь высокий пост. Он не подобает мне по праву рождения и по скудости ума.

Церемониальный спектакль развивался по всем правилам. Шани отказался от должности, и сейчас все начнут его упрашивать согласиться и не оставлять несчастных рабов Заступниковых гибнуть во грехе. Так и случилось. За четверть часа он услышал о себе столько хвалебных славословий, что с подобной характеристикой можно было не только претендовать на должность шеф-инквизитора, но и отправляться прямо в рай без перекладных. Отцы покалеченных дочек старались громче всех, словно от этого отрубленные пальцы девушек смогли бы прирасти обратно.

В рай я бы не отказался, подумал Шани, но пока у меня слишком много дел здесь. Рубить новые пальцы и головы, например.

– Нет, братья, – смиренно ответил он и опустил голову. – Не имею права. Я слишком грешен и по грехам своим лишен благодати. Как я смею, несчастный, возглавлять инквизицию и карать грешников, когда я сам утонул в разврате и пороке? Нет, и не просите.

Тогда патриарх махнул рукой, и все собравшиеся, в том числе и сам Кашинец, опустились на колени. Кто-то из любопытной прислуги даже ахнул – уж больно возвышенным и торжественным выходило зрелище. Из широкого рукава патриарха появилась древняя икона Заступника – по легенде, ее писали с натуры – и Кашинец с искренней дрожью в голосе промолвил:

– Не для себя просим, ваша неусыпность, а для Заступника. Не бросай нас.

Шани вздохнул, словно примирялся с неизбежной судьбой, и, аккуратно взяв патриарха под локоть, помог тому подняться на ноги. По церемониалу это означало, что декан согласен принять столь усердно предлагаемый пост. Зашуршали одежды встающих, по гостиной пролетел радостный шепот, а в прихожей челядь уже открывала бутылки с южным шипучим – отметить знаменательное событие. Патриарх поднял икону, и Шани смиренно прикоснулся губами к полустертому бледному лику божества.

– Да будет на то воля не моя, но его, – произнес Шани и кротко склонил голову. Сцена и в самом деле вышла торжественной и эффектной: Шани даже пожалел, что государь ее не увидел. Ну да ничего, посмотрит завтра на официальном введении в должность. Сейчас у него найдутся заботы и поважнее.

Парадная цепь шеф-инквизитора выглядела роскошной. Массивная с виду, украшенная прозрачными аметистами и изумрудами, она оказалась неожиданно легкой, когда помощники опустили ее на шею Шани и аккуратно расправили алые шелковые складки торжественного облачения. Первый помощник осторожно закрепил на голове нового шеф-инквизитора белую шапочку, расшитую жемчугом и серебряными нитями, а второй с низким поклоном протянул маленький скипетр с бриллиантовым навершием в виде круга Заступника и древнее Писание. Шани принял скипетр и книгу и повернулся к собравшимся.

Кафедральный собор Залесского Заступника был полон народа. Духовенство, высшие чины инквизиции и дворяне сидели на первых скамьях, а дальше, в проходах и у стен, толпились жители столиц без особых привилегий: купцы, мещане, ремесленники. Все они нарядились в лучшие, праздничные одежды, все они были искренне рады; глядя на них, Шани думал о том, что очень скоро игра будет окончена.

Прочее не имело смысла.

– Возлюбленные братья и сестры, – проговорил Кашинец с амвона и простер руку в сторону нового шеф-инквизитора, – примите своего нового верного защитника от зла, идущего в ночи, и бедствий, терзающих днем. Да будет его путь наполнен смирением и истинной верой, пусть Заступник осенит его своей всемилостивой дланью и не отвернет своего доброго лица. Верь ему, изгоняй врагов его, неси людям его славу. Шани Торн, шеф-инквизитор всеаальхарнский!

Собор содрогнулся от восторженных воплей. Шани вскинул вверх руку со скипетром, благословляя собравшихся, – и этим решительным жестом словно стер все сословные грани, уравняв заносчивого дворянина с простолюдинкой-поварихой: и тот и другая были неподдельно счастливы и смотрели на человека в алой мантии и белом плаще с нескрываемым восторгом, словно он сошел с фресок на стенах собора и был не живым существом, а святым.

Вот и состоялась моя коронация, с усталым равнодушием подумал Шани и, сменив Кашинца на амвоне, открыл Писание, чтобы прочесть небольшую проповедь о добре и мире. На монаршую фамилию Шани принципиально старался не смотреть. Луш, сидевший во владыческом ряду, едва не лопался от злости – он меньше всего хотел видеть братца в новом статусе. Луш никоим образом не смог бы сместить Шани с пожизненной должности, а вот шеф-инквизитор был наделен особой привилегией – он мог обвинить его величество в ереси. По факту, разумеется, ничего подобного в истории Аальхарна не происходило, однако всякий правитель знал, что с инквизицией лучше поддерживать безусловный мир и дружбу. Гвель сидела неподвижно, словно статуя или кукла, низко опустив голову и сцепив пальцы в молитвенном жесте.