– Я не понимаю, каких дров наломал, – сказал Айтверн раздумчиво. – Но наломал явно, причем немало. Посудите сами, что случилось со мной за последний год. Я ненавидел отца – и сделался вернейшим продолжателем его дела. Желал защитить сестру – и нажил в ее лице лютого врага. Убил одного короля ради верности другому – а теперь и этого короля оставляю.

– Это наша жизнь. Она так устроена, поэтому просто привыкай. Ничего поделать с этим ты все равно не сможешь.

Сам Эдвард Фэринтайн подумал, что должен во что бы то ни стало найти свою жену, пусть даже ради этого ему придется отправиться на край света. А еще – уберечь этот мир, прежде чем он окончательно сорвется в бездну. Гайвен действительно может лишить его единственного магического преимущества, которым Эдвард владел, – и тогда судьбу континента решат в битве армии, а во́йска Волшебной Страны стоило опасаться.

– Вы правы, я зря разнылся, – сказал Артур. Стремительно взлетел в седло, тряхнул нечесаными волосами и подставил лицо солнцу. – Не будем медлить. Слишком многими делами предстоит заняться – куда большим их количеством, чем я думал недавно. Гайвен обезумел, с севера возвращается древняя тьма, Коронный Совет уничтожен, мои родственники и ваша супруга пропали, и должен же кто-то остановить эту свистопляску? Попробуем вы и я, благо, кроме нас, некому.

– Если за дело взялись именно мы, мне уже заранее страшно за его исход, – пробормотал Эдвард.

– А мне – нет. Ибо у тех, кто пытался прежде нас, получалось еще хуже.

Отряд тронулся в путь, миновав мост над окружавшим крепость рвом. Иберленские солдаты, вынужденные стоять на часах, проводили всадников взглядами.

Эдвард и Артур ехали впереди колонны, покидая Тимлейн и праздно разглядывая проплывающие мимо фасады домов. Тревога и беспокойство отпустили их, и вскоре два наследника Великих Домов Волшебной Страны уже разговаривали о всякой ерундовой всячине и даже о вовсе, казалось бы, несерьезных в эти смутные дни пустяках. Таких, как цены на оружие, недавно услышанная песня или хорошее вино. Айтверн беспечно улыбался, вспоминая свои прежние лихие выходки, наподобие уличных драк и трехдневных попоек, – и Фэринтайн вдруг понял, что охотно его слушает, кивая, усмехаясь, а порой и вставляя что-то свое. Лорд Вращающегося Замка был полностью готов к будущему, включая все сюрпризы, которое оно непременно преподнесет.

Прекрасная и безумная, жизнь продолжалась – наперекор и вопреки всем злым ветрам.

Тот год выдался темным и смутным. Сразу после Крещения моровая язва, явившаяся из-за южного моря, прошла по Острову, унеся многие тысячи жизней. В Винчестере и Гластонбери, в Корнуолле и на севере, в земле пиктов — всюду горели погребальные костры. При дворе короля Пендрагона в Камелоте спущен оказался его флаг, с алым змеем. Церкви не успевали отпевать умерших, и могильщикам предстояло немало работы.

Едва прошла эпидемия — началась смута. Восстали при оружии опять саксы, что были разгромлены пятнадцать лет назад при горе Бадон — и пошли войной на пределы Логрии, предавая огню поселения гаэлов и римлян. Народ надеялся, что король призовет своих рыцарей, как делал это не раз прежде, дабы изгнать неприятеля. Но между рыцарями и монархом случился разлад.

Первый из пэров Круглого стола, сэр Ланселот из Бенвика, прозванный Озерным, предался грешной связи с супругой короля, королевой Джиневрой. Храбреца, прежде честно служившего Альбиону, обвинили в измене. Сэр Гавейн, герцог Оркнея, требовал его головы. Государь стремился примирить вассалов — но опозоренный и ославленный рогоносцем сам, не имел уже уважения среди подданных.

Благородные лорды сошлись в битве, когда принадлежавший сэру Ланселоту замок Бенвик оказался осажден войском сэра Гавейна. Король явился с малой свитой, горяча коней, и надеялся вразумить подданных — но он опоздал. Оба рыцаря, бывшие прежде боевыми товарищами и почти друзьями, сошлись в поединке — преломили сперва копья, а после взялись за мечи. Долго длился тот бой, и наконец сэр Гавейн пал бездыханным. Ланселот победил — но мало было чести в той победе.

Понимая, что предал сюзерена и корону, и погубил соратника, выступавшего за доброе имя британского королевского дома, опозоренный рыцарь, в окружении врагов и друзей, преломил свой меч — и обернулся лицом к государю, Артуру, сыну Утера, что звался Пендрагоном.

— Мой повелитель и друг, — сказал сэр Ланселот, и свидетели клялись потом, он с трудом сдерживал слезы, — я не стану больше отрицать преступлений, в совершении которых меня упрекали. Я обманул ваше доверие и запятнал ваше доброе имя. Хотите срубить мою дурную голову с плеч — поскорее сделайте это.

Рыцарь шагнул вперед, отбросив в сторону бесполезную теперь рукоять с обломком клинка, и встал перед королем на колени. Решительный и непреклонный, непоколебимый в битве, уверенный в себе на совете, ни перед кем не отводивший глаз — сейчас герой Альбиона казался таким же сломленным, как был сломан его меч. Ланселот опустил голову.

С минуту его сюзерен стоял молча. У короля Артура Пендрагона был тяжелый нрав. Хоть хронисты и запомнили его справедливым и мудрым, оставив потом таковым на страницах книг — при жизни этот человек имел характер крайне суровый. В молодости, едва восходя к власти, он бывал дерзок, и друзья нередко видели его пребывавшим в ярости. Противников он истреблял без жалости — но его враги всегда оказывались прежде и врагами Британии.

В этот раз все было иначе. Сюда Пендрагон явился, желая убедить рыцарей не сражаться друг с другом — но один уже лежал на земле бездыханный, и гнев, овладевший владыкой Камелота, оказался силен. Он смотрел сейчас на вассала — и вспоминал, как тот клялся ему в верности и вместе с ним ездил на битву, а затем, предательски и подло, овладел женой Артура на их общем супружеском ложе. Вспоминал Артур и насмешливые шепотки придворных, что достигали в последние недели его слуха. Думал о песнях, что уже распевают, небось, на площадях ваганты — про рогатого венценосца.

Ярость кипела, ища выхода. Один взмах меча — и предатель падет, а вместе с тем очистится изгаженная королевская честь.

Пальцы короля сомкнулись на рукояти Экскалибура, клинка, подаренного ему чародейкой. Артур выдвинул меч из ножен до середины, и солнце осветило древние письмена, отчеканенные на лезвии — слова на языке, что был старше латыни и эллинского, и наречий гаэлов. Стояли, затаив дыхание, подданные — а затем государь спрятал меч обратно.

— Живи как хочешь, — сказал он сухо. — Если ты подохнешь, то не от моей руки. Эй, вы! — возвысил Артур голос. — Сим дарую этому человеку мое королевское прощение. Кто тронет его впредь, окажется виновен перед судом и законом. Бедивер, — распорядился он дворецкому, — устройте Гавейну достойные похороны.

Король ушел, взмахнув алым плащом, и за ним ушла вся его свита. А рыцарь, лишенный чести, еще долго сидел так, преклонив колени на сырой земле, и лицо его оставалось печальным и серым. Ланселот вспоминал былые годы — турниры и ратные подвиги, отвагу и доблесть, и то наконец, как отплатил сюзерену за любовь предательством. Вспоминал рыцарь сына, который отправился искать Грааль и сгинул бесследно. Вспоминал ту прекрасную даму, ради чьих сиреневых глаз сжег дотла ее жизнь и свою собственную заодно.

Наконец Ланселот вздохнул и вернулся в принадлежавший ему замок. Молчаливой тенью ходил он по покоям, и слуги избегали попадаться на глаза господину или заговаривать с ним. Ланселот Озерный прожил еще много лет — но счастливых среди них не нашлось. Умер он, замаливая грехи и надеясь, что однажды окажется за них прощен. Запомнили его люди, впрочем, потом как героя. Кретьен де Труа написал о нем роман, не судили его строго Томас Мэлори и Теренс Уайт.

Государь же, предав земле Гавейна, устроил по оркнейскому герцогу пышную тризну. Всю долгую весеннюю ночь, до рассвета, сидел Артур Пендрагон в походном шатре и пил неразбавленное вино, в окружении оставшихся с ним товарищей — сэра Кея, с которым он некогда вырос и которого любил как брата, несмотря на колючий язык последнего; а также сэра Борса и сэра Бедивера, верных своих друзей. Король пил и был мрачнее тучи при этом. Все больше молчал да смотрел в кубок с вином. Вассалов своих он, казалось, просто не замечал.