— Понятно. Боюсь, в наших краях вы и впрямь не найдете ничего интересного, — сказал Гонсалес. — Опунции, опунции, кругом опунции…

— Кто-то упомянул при мне про кактусовый лес, в котором якобы скрывается Стрелок, — припомнил я.

— А! Это там, — он махнул рукой в сторону гор. — На одном плато просто заросли этих опунций, агавы и еще каких-то колючек. Пройти можно, но зачем? Агавы на текилу и поближе к городу предостаточно.

— То есть Стрелок может там прятаться?

— Думаете, мы не проверяли? Заросли густые, и если бы он протиснулся туда вместе с конем, это было бы заметно — там сломанная ветка, тут конский волос на колючке… А в волшебное слово, открывающее путь, я не верю, — серьезно ответил Гонсалес. — Мои люди прочесали эти заросли. Да, там есть заброшенные штольни, куда человек может зайти, не пригибаясь, но лошадь не поместится. Вдобавок конь всегда может выдать хозяина звуком: даже если он приучен вести себя тихо, не фыркать и не ржать, ему достаточно звякнуть удилами или, скажем, зацепить копытом камень.

— Ясно… — кивнул я и замолчал.

До рудников было трое суток пути, прибыть мы должны были послезавтра на закате или, если не станем торопиться, утром четвертого дня. Торопиться явно не входило в планы Гонсалеса, поэтому сегодня лагерь разбили, едва только начало смеркаться, развели костры и принялись стряпать ужин. Воду для мулов и лошадей везли с собой в бочках — тут ее попросту не было, кругом расстилалась ровная, как стол, выжженная солнцем прерия. Ехали мы вдоль русла бывшей реки: от Инстабля остался едва заметный ручеек да несколько луж. Еще неделя жары — высохнут и они.

Ночь прошла спокойно, хотя наутро караульные доложили, что вроде бы заметили всадника в отдалении. Он, впрочем, не приближался и не делал попыток атаковать, а следов не нашли. Очень может быть, нашим сторожам это привиделось.

Я поглядывал по сторонам, но, поскольку не отдалялся от обоза, ничего интересного увидеть не мог. Только и оставалось, что разговаривать с Гонсалесом, с которым мы уже отбросили «сеньоров», начали называть друг друга по имени и распили по стаканчику текилы за ужином.

— Как любопытно, — говорил он, раскуривая сигару, — вы любите кактусы, я — лошадей. Ваш английский знакомый тоже любит лошадей, и оба мы связаны с вами в том или ином роде… Кстати, кактусы тоже связаны с лошадьми, вы знали?

— Нет, как это? — удивился я.

— О! Есть такая легенда, — Гонсалес с удовольствием затянулся и выдохнул ароматный дым. — Не местная, но я слыхал ее от человека из Аргентины, с которым имел дело по поводу серебряных рудников…

— Хм?

— У меня доля в этом предприятии, и немалая, — правильно истолковал это междометие мой собеседник. — В старых рудниках, я имею в виду, с новыми я связываться не стал, как чувствовал, да и Рикардо отсоветовал. Правильно сделал, что послушал сына и Атля, не то сам оказался бы виноват в этом безобразии.

— А исправить его вы никак не можете? — спросил я.

— Кто же мне позволит? Мне что-то не хочется стравливать своих полицейских с губернаторской охраной — у него и людей, и оружия больше, чем во всем моем управлении! Это не считая охраны рудников… Если вы предложите прихватить крестьян, то это, уж простите, курам на смех. Они не знают, как за револьвер-то взяться, да и где я найду столько оружия? Купить могу, но об этом живо пронюхают губернаторские соглядатаи… А я намерен еще пожить, — серьезно сказал Гонсалес. — Мой сын женился совсем недавно, и я хочу увидеть внуков.

— Почему вы так спокойно мне об этом рассказываете? Не боитесь, что я выдам вас губернатору?

— Не боюсь, — фыркнул он, — у меня чутье на людей. Вдобавок вы даже не сделали попытки встретиться с Санчесом, хотя узнали много интересного за ужином, не так ли? Этого ему было бы вполне достаточно… У вас явно другое задание, какое, спрашивать не буду, вы все равно не ответите. Но если вы сумеете сделать хоть что-то, чтобы вернуть реку в прежнее русло — и я говорю не столько об Инестабле, сколько о жизни в этих краях, — я сниму перед вами шляпу.

— Я постараюсь, Орландо, — кивнул я. — Хотя бы поставить в известность заинтересованных лиц я могу. Давайте не будем о грустном! Вы, кажется, начали рассказывать о связи лошадей с кактусами?

— Ах да, — вспомнил он. — Тот мой деловой партнер рассказал мне одну легенду. Вы, быть может, слыхали, что в Аргентине разводят лошадей породы фалабелла?

— Не слыхал, — качнул я головой. — А чем они знамениты?

— Размерами, — ухмыльнулся Гонсалес. — Самый большой жеребец ростом не больше полутора футов в холке, а весит едва ли двадцать фунтов.

— А при чем тут кактусы? — заинтересовался я, представив лошадку размером с собаку. Главное, не проговориться о них лорду Блумберри: с него станется ввести новую моду в наших краях.

— Легенда гласит, что когда-то давным давно табун диких лошадей угодил под обвал в горах и остался заперт в глубоком каньоне, из которого не было выхода, — зловещим тоном произнес Гонсалес. — Единственной их пищей были кактусы, но такой еды не хватало, и лошади всё мельчали и мельчали. Спустя много лет в этот каньон каким-то образом забрел фермер, обнаружил это диво и увел к себе, оттуда и пошла эта порода. Даже на нормальной пище лошадки не росли, так и рождались крохотными. Такая вот шутка природы.

— Как интересно! — воскликнул я, порадовавшись тому, что мои любимые кактусы помогли сохранить жизнь ни в чем не повинным животным. — Поразительная легенда, и я…

— Эт-то что еще такое? — перебил он меня, нахмурившись, и, пришпорив коня, подъехал к горстке крестьян с мотыгами. — Эй! Чем это вы заняты? Перепутали пустыню со своими полями?

— Нет, сеньор, — отозвался один из них, сняв шляпу. — Мы копаем канавы.

— Зачем?

— Сеньор Атль сказал, что если пойдет вода, то Инстабль выйдет из берегов и зальет все вокруг. А потом эта земля умрет от подземной соли. Надо будет отвести воду в стороны, тогда она спокойно напитает землю, а соль ничего не отравит, — пояснил пожилой пеон. — После мы засыплем канавы и снова сможем выращивать овощи, как прежде.

— А почему вы так уверены, что вода появится? — нахмурился Гонсалес.

— Так сказал сеньору Атлю белый шаман, а тому поведал об этом дух священного солнечного кактуса, — выдал пеон. Я поглубже надвинул шляпу, чтобы они не разглядели моей физиономии. — Простите, сеньор, нужно копать. На полях дела нет — всё сгорело, но мы еще надеемся на лучшее! До вечера нам надо встретиться с теми, кто копает от плато.

— Ну что ж, копайте, дело ваше, — несколько растерянно ответил тот и повернул коня. — Слыхали, Виктор?

— Да, — кивнул я, — но я ничего подобного не говорил.

— Значит, сказал сам Атль и свалил на вас, — хмыкнул Гонсалес. — Это очень в его духе! Ну что ж, посмотрим, что из этого выйдет.

Я обернулся, посмотрел на голых по пояс, мокрых от пота пеонов, упорно долбивших мотыгами иссохшую землю, и мысленно пожелал им удачи. Что, интересно, затеял инженер? Неужто впрямь хочет тайком пробить тоннель в старые штольни и спустить воду из водохранилища? Как знать…

День прошел спокойно, но сегодня всадника видели и мы с Гонсалесом. Правда, этот неизвестный маячил в отдалении, появлялся то справа, то слева, и разглядеть его не было никакой возможности: мы видели лишь черный силуэт, и Орландо ругательски ругался — мол, нужно было взять с собой бинокль! С такого расстояния неизвестного не подстрелишь, да еще и неясно, Стрелок это или какой-нибудь случайный охотник.

— Если он собирается напасть, значит, наверняка сделает это завтра, незадолго до заката, как за ним водится, — сказал мне Орландо, когда вечером мы расположились у костра. — Плато с кактусами совсем недалеко. Если у Стрелка там убежище…

— Все же хотите поймать его на живца?

— Конечно… — Гонсалес закурил. В отсветах костра его лицо казалось бронзовым и неподвижным, как у древних индейских истуканов. — Я могу понять и принять его мотивы. Неважно, движет им месть за обиженную девушку или обида на несправедливость… могу, в самом деле. Но, Иисус, до чего же бездарно он действует!