— Но я же… я же вправду…

— Любишь меня? — Алий наклонился к ней и взял ее за подбородок. — Не плачь, скажи толком.

— Никогда… никогда не было такого, как ты, — прошептала она, глядя на него в упор. До чего же страшные были у нее глаза! — Люблю…

— Тогда отпусти, — сказал он. — Отпусти.

— А как же я?

— Идем со мной, — шепнул алий. — Зачем ты держишься за бессмертие?

— Тебе не понять…

— Я не понял бы, будь я человеком, их век — как взмах крыла бабочки: был, и нет его, едва ветерком повеяло… Но я алий, мы живем дольше. — Он помолчал, гладя фею по искристым волосам. — Ты просто боишься, да? Ты не хочешь умирать? Даже если это случится очень не скоро?

Она кивнула.

— Тогда я ничем не могу тебе помочь, — произнес он и посмотрел на небо, на котором не было солнца. — Прости. Я — не боюсь.

Она плакала, и сверкающие слезы катились по ее щекам, по волосам и дальше — в озеро.

Алий отстранил фею и встал.

— Я ухожу, — негромко произнес он. — Ухожу, пока границы еще можно миновать. Если хочешь, идем со мной!

Та покачала головой.

— Скажи, — потребовал алий, — разделишь ли со мной жизнь? Будешь ли со мной до тех пор, пока смерть не разлучит нас?

— Нет, — ответила она.

— Таково твое слово, — кивнул он и шагнул под струи водопада, туда, где за зыбкой водяной завесой маячил обычный мир. — Значит, мы не связаны больше!

— Что?!

Фея рванулась было вслед, но увидела только, как алий выходит из-под водопада где-то там, снаружи, на зеленом берегу, встряхивает головой, и сколотые волосы рассыпаются по его плечам, и он смеется счастливо, сжимая в ладони ключ…

Он?

Она! Она хохотала взахлеб, прижимая добычу к губам, зная, что фея не сможет сейчас броситься в погоню, потому что не хватит сил, и светлые волосы трепал вольный ветер, какого не бывает в чертогах фей…

— Вот так алии получили ключ, — негромко сказал Ирранкэ, закрыв ладонью зеркало. — Моя прапра… не помню, даже для нас это много поколений… Словом, она выманила его у феи.

— И спровадила остальных в никуда? — шепнула я.

— Да. Она отдала все, что у нее было, все волшебство нашего рода… — Он улыбнулся. — Ее звали Иринэль, Счастливая Звезда, легендарная воительница, с которой мог справиться не каждый мужчина.

— А фею все-таки жалко, — шепнула Ири и шмыгнула носом. — У нее никого не осталось. Родня сгинула, а… а ее любимый вообще девушкой оказался! Обманула ее и ключ украла…

— После этого она дала какой-то обет? — спросила я, поразмыслив.

— Наверно. Иринэль этого уже не видела. Но с тех пор Владычица вод прядет и прядет, и никому не показывает лица. А дверь… — негромко сказал Ирранкэ. — Она закрыта, но не заперта, без ключа этого сделать нельзя. И отыскать пропавших — тоже. Они все еще где-то там: в темноте и бесконечности мчится их кавалькада. Возможно, они даже не осознают, сколько времени прошло со времени их исхода, не понимают, что впереди не брезжит свет нового юного мира, что им никогда не найти выхода…

— А если осознают? — спросила я, крепче схватившись за его руку.

— Значит, Создатель не настолько добр, как принято считать, — ответил он. — А нам милосердие и вовсе чуждо, так, кажется, говорят люди об алиях?

Я недавно думала об этом, верно.

— А ты знаешь, как запереть дверь? — спросила Ири.

— Да. Она проговорилась, — ответил он. — Это не так уж сложно, но сперва нужно добраться до этой самой двери!

— А если она заполучит ключ, то сможет найти своих? Вернуть их? — спросила Ири. — Или пойти за ними?

Он покачал головой.

— Конечно же, нет. Их владычица, чистокровная фея, едва-едва справлялась при поддержке всех своих подданных. Теперь же, когда наш мир выжат досуха, эта полукровка в одиночку до скончания веков будет копить силы ради одного-единственного поворота ключа! И вовсе необязательно, что он будет верным.

— Тогда зачем ей ключ?

— Ей нужен не он, — сказала я, подумав. — Она просто хочет отомстить, как обычная женщина, которую сперва обманул возлюбленный, а через много лет… другой возлюбленный.

— До клятв у нас не дошло, — заверил Ирранкэ, едва заметно улыбнувшись. — Но ты права: месть разъяренной феи страшна. И, что хуже всего, мстить она будет не только обидчику, но и всем, кто окажется рядом с ним. А уж если прознает, что я связал жизнь с человеком…

— Мы тоже друг другу клятв не давали, — напомнила я.

— Не давали? А это что? — Он взял Ири за руку и приподнял рукав. Замысловатый узор проявился вновь, ярче, чем был. — Скажешь, у тебя такого нет?

— Нет, — честно ответила я. — А что это означает?

— Такие рисунки на теле бывают у алиев из старых семей. Говорят, это наследие крылатых, а может, не только их. Когда двое встречаются и между ними вспыхивает настоящее чувство, у другого рисунок может измениться, а может и возникнуть, если прежде его не было, — тихо сказал он. — Не только у алия, у человека тоже.

— Ири твоя дочь, что же тут странного? То есть… ей это по наследству перешло, вот и все, — сказала я.

— Да, но он сияет. Так не бывает у детей с родителями, даже если они очень любят друг друга, в таком возрасте он даже не проявляется! Да и как Ири может меня любить, если она обо мне и знать не знала? Как и я о ней, — добавил он справедливости ради.

— Он и раньше светился, когда она была совсем маленькой, — вспомнила я. — Я… я иногда вспоминала о тебе, и вот именно тогда…

— Мам, это зеркало, — сказала Ири, напряженно слушавшая наш разговор. — То есть я — зеркало. Ты как-то сказала, что я вылитый отец. Ты смотрела на меня, а видела его отражение. Может, эта штука потому на меня и переползла? Ну, или проявилась, как правильно?

— Даже не знаю, — покачал головой Ирранкэ. — Никогда не встречал упоминания о таких случаях. Позволь…

Ирранкэ снова взял дочь за руку и осторожно провел кончиком пальца по едва заметным серебристым линиям, и она захихикала от щекотки.

— А ведь Ири права, — спокойно сказал он, выпустив ее. — То, что у нее на руке, — зеркальное отражение моего рисунка. Не ее собственное, ее плетение начинается выше локтя, там совершенно другой узор, гораздо сложнее. А это… Не знаю, каким образом, но ты перенесла на нее мой.

— Ну ты скажи еще, что я тоже волшебница, — вздохнула я.

— Забыла? В твоих жилах течет кровь Короля-чародея, пусть и порядком разбавленная. Ты наверняка сделала это неосознанно и не сумеешь повторить, но… Так вышло.

— Значит, — подвела итог Ири, — ты, мама, по уши влюбилась в папу. Ну и он в тебя, раз уж это так вот… заплелось!

Я почему-то смутилась чуть не до слез.

— А что в этом странного? — негромко спросил Ирранкэ. — Я, знаешь, за свою жизнь много раз влюблялся, потом забывал… А тебя забыть не мог, хотя мы встречались-то всего несколько раз. Я за память о тебе держался как утопающий за соломинку, чтобы не сойти с ума. Если бы только я не проболтался!

— Как же это вышло? — спросила я. Кажется, у меня горели щеки. — Покажешь? Или уже нет сил?

— Там уже немного осталось. — Он снова дотронулся до зеркала. — Лучше сегодня закончим, завтра выспимся, а послезавтра с рассветом уедем. Раньше не выйдет, кони еще плохи.

— А можно я на конюшню схожу? — тут же спросила Ири.

— Зачем?

— Я им скажу, чтобы поскорее сил набирались, — серьезно ответила она.

— Она правда может… что-то такое, — пробормотала я. — С животными общается, во всяком случае. И, помню, лучший герцогский пес то ли отравился, то ли кость сожрал, помирал, одним словом, но Ири что-то сделала, и он пошел на поправку…

— Уговорила, — подсказала она. — Я быстро, правда! И я не подойду к колодцу, ни за что! Но вы со мной не ходите, я не могу при других!

— Только очень быстро, — после паузы разрешила я. — И чуть что — кричи, будто тебя режут. Ты умеешь, я знаю.

— Я туда-обратно, — заверила Ири, схватила душегрею и шаль, отперла дверь и выскочила наружу.