– Рано еще, – серьезно ответила она. – Гляди внимательней…

– Быть не может… – ахнула я. На веточках видны были бутоны, маленькие, но они были!

– Они успеют распуститься до снега, это я обещаю, – серьезно произнесла душа шиповника. – Ну а прочее зависит от тебя. Ты добыла оружие?

– Добыла, – ответила я.

Кинжал всегда был при мне, и стоило немалых усилий утаить его от Грегори. Хорошо еще, он никогда не совал нос в мое рукоделие, а поди знай, что у меня там такое тяжелое в кошеле, может, ножницы!

– Тогда просто будь настороже. Уже скоро откроются двери Зимы, а откладывать до будущего года фея не станет. Жди удара со дня на день, – предостерегла она. – Но, думаю, она тебе по зубам, раз ты тоже цветок с ветви Норвудского дерева! Старые деревья рассказывали тебе о Черной герцогине?

– Матери Короля-чародея? Да, упоминали.

– Если она сумела одолеть фей в их чертогах…

– То я на своей земле не имею права проиграть, – закончила я. – Так я и сказала им.

– Жаль, уже осень. Почти все духи уснули, мало кто сможет помочь тебе. Я да дикий виноград, да хмель, да сосны с елями и можжевельником – эти еще держатся. И старые деревья, конечно, но и они почти уже заснули.

– Ничего. Я буду настороже, – пообещала я и выбралась из-под цепких ветвей, все еще усеянных цветами. – Спасибо вам, госпожа.

– Я делаю свое дело, а ты делай свое, – отозвалась она, – и припомни, откуда взялись цветы на шиповнике…

Я припомнила и решила, что это уж точно ересь: в Книге Странствий говорилось, что Создатель как-то в рассеянности своей наступил на небольшой кустик и чуть не раздавил его. Расстроившись, он решил перенести бедное растение в место получше, но прежде, чем сумел выкопать его из земли – корнями оно держалось крепко! – изодрал руки в кровь, ветки были колючими донельзя. Однако он все же пересадил куст в хорошую землю, вдоволь напоил водой, омывшей его руки, и пошел себе восвояси. Ну а на шиповнике – это был тот самый колючий куст – распустились душистые цветы…

– Грегори? – удивилась я, увидев его возле старых деревьев. Он стоял, приложив ладони к стволам и будто бы прислушивался. – Вы же отправились ловить браконьеров!

– Эрни послышалось, – ответил он, повернувшись ко мне. – Он спутал звук рога с кличем лебедей – они улетают. Пойдем взглянем на наших?

– Идем, – улыбнулась я, взяв его за руку. – А что вы делали здесь?

– Ждал тебя. Хотел пойти следом, да кошка не пустила, – кивнул Грегори на Чернушку, устроившуюся на толстом суку. – Шипела, как целый клубок змей, и бросалась. Я и решил, что не стану мешать твоему колдовству…

– Это не колдовство.

– Не важно. Знаешь, я попробовал поговорить со старыми деревьями, – он запрокинул голову, – и мне даже показалось, что я слышу их, как в юности. Но должно быть, это просто ветер шумел в кронах…

– Ветер! – буркнул дуб, и желудь прилетел точно в лоб Грегори Норвуду. – На покой пора, а они ходят, будят!

– Мне мерещится или ты тоже слышала это?

– Не мерещится, – невольно улыбнулась я. – Но и правда, не станем мешать. Им скоро на покой…

– Кому на покой, нам на покой? – не выдержала яблоня-брюзга. – Да я еще ваших правнуков переживу!

– Ну… тогда живите как можно дольше, почтенная, – после паузы выговорил Грегори, и мне показалось, будто в глазах его сверкнули озорные искры.

– Мало ты у меня веток обломал, когда за орехами лазал, что белка, – проворчала она.

– Да уж, осторожностью ты не отличался, – добавил орешник.

– Орехи? И правда, тут росли какие-то необычные орехи, которых не сыскать было во всем лесу, – припомнил вдруг Грегори. – Я пробовал посадить их в других местах, но они все не росли…

– Дурень, ты неспелые сажал! – хохотнул дуб. – Нет бы попросил, мы бы вырастили дитя, но уж не обессудь!

Грегори молча смотрел вверх, в кроны деревьев.

– Я, кажется, вернулся в Норвуд, – сказал он наконец.

– Норвуд всегда с тобой и в тебе, – отозвались деревья. – Где бы ты ни был.

Он отрывисто кивнул и пошел прочь, а когда я, поклонившись деревьям, нагнала его, молча обнял за плечи.

– Голова болит, – услышала я. – Вспоминаю – обрывками, клочками, и в висках гудит, как перед грозой.

– Пройдет. – Я прижалась к его плечу. – Вспомните – пройдет, потерпите немного.

– Я и терплю… Гляди!

Грегори замер. Мы были недалеко от пруда, и можно было различить сквозь прозрачные уже ветви, как с воды поднимается большая белая птица, а за ней другие, поменьше.

– Лебеди улетают, – произнес Грегори. – Слышишь?

Лебеди сделали круг над прудом, и маленький клин потянулся в сторону озера, где собирались птичьи стаи перед отлетом на юг.

– Они вернутся, – уверенно сказала я. – Лебеди всегда возвращаются туда, где впервые свили гнездо.

– А еще они выбирают пару на всю жизнь, – добавил Грегори. – Раз и навсегда, до тех пор пока смерть не разлучит их, и только тогда оставшийся в одиночестве лебедь может найти себе другую пару… Пообещай мне, Триша, что, когда я умру, ты не станешь долго ждать, а выйдешь замуж, и…

– И, кажется, вы мало получили оплеух, Грегори Норвуд, – процедила я. – Что это вы вдруг впали в сентиментальность? Умереть спокойно я вам не дам, и не надейтесь! И идемте домой, холодно уже!

Он только улыбнулся, привычно подхватил меня на руки и понес к дому. Я обнимала его, и все было как обычно, вот только мне послышался смешок неподалеку… Знакомый холодный смешок…

– Что такое, Триша? – окликнул Грегори, когда я напряглась в его руках.

– Ничего, почудилось что-то, – ответила я. – Птица крикнула, наверно.

Он ничего не ответил, просто прижал к себе еще крепче и зашагал быстрее.

Тем вечером меня так клонило в сон, что я едва добралась до своей кровати. Грегори хотел увлечь меня к себе, но я сказала: если ему так нравятся бесчувственные тела, то пусть купит себе куклу. Вот когда отосплюсь, дело другое, сама приду… Он выругался, засмеялся, но возражать не стал.

Сон был странный, тяжелый, словно на меня свалилась толстенная перина, под которой нечем дышать и ничего не слышно…

Я судорожно вздохнула и села на кровати, прижимая к груди мешочек с травами и кинжал – я давно сделала для него простенькие ножны, чтобы не порезаться.

Во дворе что-то происходило – метался свет факела, раздавались голоса, а еще истошно ржали лошади.

Бросившись к окну, я увидела, как слуга тщетно пытается унять взбесившихся коней, но куда там! Джонни, встав на дыбы, бил передними ногами, а попасть под его копыта я бы врагу не пожелала! Бонни же лягался и волчком вертелся на месте, не подпуская к себе мечущегося конюха. Остальные, запертые в конюшне, заразившись настроем пегих, устроили тарарам – слышалось ржание, удары, треск досок…

– Кто выпустил коней? – раздался зычный голос Грегори, и я увидела его, в одной рубашке нараспашку – он словно бы вовсе не мерз, хотя ночь выдалась холодная.

Я приоткрыла окно, чтобы лучше слышать, и поежилась – такой стужей потянуло снаружи.

– Так госпожа приказала, – ответил Кензи, а это оказался именно он, – а они как с ума посходили!

– Ну! Ну!.. – Грегори бесстрашно метнулся под копыта Джонни и, поймав его за узду, заставил опуститься на все четыре ноги. Конь храпел и вздрагивал, косил налитым кровью глазом – мне хорошо было видно в свете факелов. – Ты что это разошелся, милый? А ну иди в конюшню, иди, иди…

Он хлопнул жеребца по крупу, и тот послушно порысил в распахнутые ворота.

– А ты что устроил? – спросил Грегори у Бонни, который уже унялся сам и подошел к нему, чуть ли не виляя хвостом, как собака. – Иди-ка с братцем, да угомони остальных!

Сперва мне показалось, что он сказал это слуге, но нет, он явно обращался к пегим. Должно быть, хозяин Норвуда в самом деле вспомнил, как разговаривать не только с деревьями, но и со зверями!

– Скор-рее… – мурлыкнула Чернушка, появившись из угла, и я чуть не взвизгнула. – Тор-ропись…