– Чутконосые же! – не выдержала я. – Они пели на всю округу, что я вернулась, а если это действительно человек из Сайтора или хотя бы из дальних поселений, то он прекрасно понял, о чем их песня! Ты же сам говоришь, они его приняли, как старого знакомого, значит… то есть… вдруг он выжил после пожара?

– Да кто разберет, где его так покалечило, – пробормотал он. – Так или иначе я за главного Бурина оставил – он самый толковый, а сам припасов взял побольше да сюда поехал. Думал, чалый пригодится – убогого посадить, а то своим ходом он долго тащиться будет, – но куда там! Не может он в седле держаться…

– Чего к себе в седло не взял? – подначил Чарим.

– А откуда я знаю, какая у него зараза может оказаться? – буркнул Вител. – Да и воняет от него, как из выгребной ямы. Охота была с ним в обнимку ехать… Словом, доплелся он сюда, а я за ним. Вот сижу, караулю. Хорошо чутконосые хворост откуда-то таскают, а то я бы тут околел!

– И где, где он?

– Там, – указал он. – Сидит на одном месте, как еще не примерз… Раскачивается и бормочет: «Ленни, Ленни»… Ночью к нему чутконосые приходят, греют, а я ему похлебку ношу, а то помрет, чего доброго, с голодухи-то. К костру он ни в какую не идет, вообще от огня шарахается.

– Ну, если он после пожара таким сделался, то немудрено ему огня бояться, – пробормотал Чарим и встал. – Что, Ленни, сходим поглядим на этого убогого?

– Конечно. – Я тоже встала и подозвала чутконосого. – Друг, ты знаешь человека, который сидит вон там, где прежде был замок?

Зверь ответил.

– Ты не знаешь, но знают старшие, я верно поняла?

– О чем это вы? – поинтересовался Вител.

– Он говорит, – я опустила руку на голову чутконосого, и тот, извернувшись, лизнул меня в ладонь, – что сам этого человека никогда не видел, но старшие его узнали и сообщили, что это свой. Кто-то из Сайтора, как мы и предположили, дядя Вител.

– А имени они не знают?

– Нет, – покачала я головой. – Они же нас по-своему называют, и для каждого с десяток прозваний на разные случаи жизни, и они меняются со временем. Я не возьмусь отгадать, кого они имеют в виду.

– Тогда пойдем, – кивнул он. – Взглянешь, может, признаешь? Хотя его, поди, мать родная не узнает…

Мне не хотелось идти туда, где раньше были главные ворота – а незнакомец устроился именно там, скорчился подле большого валуна, накрывшись овчиной, – но выбора не было. Мне было тревожно: я не представляла, чего ожидать от этого странного человека… Надеялась лишь на то, что он сумеет пролить хоть какой-то свет на тайну гибели Сайтора!

Правда, при взгляде на него я усомнилась в том, что он себя-то помнит. Мужчина, когда-то, должно быть, рослый и крепкий, сейчас превратился в обтянутый пятнистой кожей скелет. Я не шучу: сквозь прорехи в его рубище прекрасно было видно покрытое старыми шрамами и непонятными пятнами тело. Он почти облысел, только на висках и надо лбом беспорядочными редкими пучками росли седые волосы, а кожа на голове, странного багрового цвета, казалась неровной, бугристой.

На лицо его я не могла смотреть без содрогания: казалось, его попросту размозжили, потом скатали в шар и вылепили заново как попало, вкривь и вкось. Челюсть отвисала, и я видела, что человек почти беззуб. От носа и ушей остались какие-то бесформенные комки, левый глаз не открывался полностью – кожа на лбу словно расплавилась когда-то, как воск, стекла вниз и так прикипела к щеке.

Он кривился на один бок – должно быть, когда-то переломанные ребра срослись неправильно и не давали ему разогнуться. На правой руке не хватало трех пальцев, и она напоминала скрюченную, обугленную птичью лапу, поджатую к груди. Не уверена, что этот несчастный мог ею пользоваться. Левая осталась более-менее целой, хотя мне показалось, что и она толком не сгибается.

И Вител не преувеличил: запах от незнакомца исходил такой, что подходить к нему не хотелось. Это было не просто вонью грязной одежды и испражнений, сквозь нее пробивался другой душок, больше всего похожий на… на…

– Да он, похоже, гниет заживо, – едва слышно пробормотал Чарим, делая охранительный знак. – И не первый год. Глянь, какие язвы на ногах… уверен, у него по всему телу такие.

– А ты еще спрашиваешь, почему я его к себе в седло не взял, – буркнул Вител в ответ и, повысив голос, окликнул незнакомца: – Эй! Не околел еще? Вижу шевелишься… Есть хочешь, поди?

Тот ответил невнятным звуком, с явным трудом приподнялся, чтобы поменять позу… и увидел меня.

Искалеченная трясущаяся рука вытянулась ко мне, будто пытаясь схватить, и я невольно отступила назад, налетев спиной на Чарима.

– Ты… – прохрипел убогий. Теперь он стоял на коленях, не в силах подняться, и все тянулся ко мне и не мог достать. – Лен…

– Кто ты? – спросила я. – Откуда ты знаешь мое имя?

– Жива… – Он зашелся в кашле и сквозь него выдавил: – Я… это я…

– Кто ты? – нахмурился Чарим. – Назовись хотя бы!

Но тот, похоже, не слышал: он скорчился, уткнувшись шишковатым лбом в стылую землю, и сквозь сотрясающие его рыдания я разобрала еще одно слово, и не я одна.

– Леннар? – удивленно переспросил Вител и взглянул на меня. – Но ты же Альена, ведь так?

– Да… – У меня по спине побежали ледяные мурашки.

– А кто тогда такая… или такой Леннар?

– Это… – Я сглотнула. – Это имя моей матери.

– Глянь, он жив еще? – спросил Чарим, когда незнакомец, как-то странно хлюпнув горлом, растянулся на земле.

– Почему я-то?

– Потому что ты его уже трогал, а мне что-то не хочется, – пояснил тот, и Вител осторожно перевернул беспамятного на спину носком сапога.

– Вроде дышит.

– Ага. Это он, наверно, от изумления сомлел, – сказал Чарим. – Слышали, что он бормотал? Жива, жива… и имя матери Ленни. Я верно расслышал?

Я кивнула, вглядываясь в изуродованное лицо. Тщетно, я не могла вообразить, какими эти черты были прежде.

– Ленни, ты ведь на мать похожа? – спросил Вител.

– Ты же сам говорил, что похожа, – ответила я. – Только статью в отца удалась, мама-то была невысокая и… ну… не тощая.

– Этот тип в лицо смотрел, да еще против солнца, – сообразил Чарим. – Наверно, спутал тебя с нею. У него, поди, в голове все перемешалось… Может это оказаться какой-нибудь слуга, который твою матушку совсем молоденькой знал?

– Конечно, – кивнула я. – Она была всего двумя годами старше, чем я теперь, когда замуж вышла, а в Сайтор приехала еще раньше. Ну… у нас так принято: нужно посмотреть, приживется ли чужак на перевале, примет ли наши обычаи… и примут ли его.

– Это ты о страже?

– Да… наверно. Не знаю, – помотала я головой. – Само вдруг вспомнилось. Должно быть, так… Маме тут понравилось, и хоть она и ворчала иногда, но больше по привычке. А этот… Может, это кто-то из наших людей, а может, кто-то из маминой свиты, ну, кто с ней в Сайторе остался, не захотел возвращаться.

– Много их было? – уточнил Вител.

– Нет, меньше десятка, – припомнила я, – и мужчин всего двое… Причем один был намного меньше ростом, чем этот, а второй уже пожилой.

– Да по этому поди пойми, сколько ему лет-то! – с досадой произнес Чарим. – Эк его искорежило…

– Он точно не старик, – уверенно сказал Вител. – Глянь ему в рот: зубы, какие уцелели, еще крепкие.

– У иных стариков зубы лучше, чем у молодых.

– Ну на руки посмотри, на кожу… где она целая. Не старческая же!

– Конечно, нет, – подтвердила я, неотрывно глядя на беспамятного бродягу. – Он ровесник моему отцу, разве что немногим старше. Он сам не знал точно, сколько ему лет.

– О чем ты? – не понял Чарим.

Вместо ответа я указала на незнакомца. При падении овчина с него свалилась, а рваное одеяние съехало, обнажив плечо и часть уцелевшей татуировки на нем. Бо́льшую часть уничтожил шрам от ожога – теперь я была в этом уверена, – но искусно изображенная голова диковинного зверя с разинутой пастью уцелела, хоть сильно расплылась и потускнела. Ни у кого больше не было такого рисунка на коже, никто из окрестных мастеров не брался его повторить… Может, среброликие сумели бы, но никому не пришло в голову попросить их о подобном.