– Хозяйка, прекрати, щекотно же! – воскликнул он. – Я это, я, целый и невредимый, только ошалевший малость. Что там приключилось, сам не знаю. Последнее, что помню, – это как ты меня обнимаешь и ревмя ревешь, а потом… потом огонь вспыхнул.

– Уж вспыхнул так вспыхнул, – поежилась Медда. – Зарево, поди, из столицы видать было! На полнеба встало, будто закат огненный, а еще и ветер такой поднялся, что понес огонь клочьями и закрутил…

– Это смерчем называется, – вставила Леата. – В пустыне такие бродят, только песчаные. А огненные в сильные пожары приключаются, если такой вот ветер пламя раздувает. Я видала однажды, жуть жуткая! Да только не чета нынешнему – этот до небес встал, правда что. Я уж боялась, до нас бы не достал!

– А потом что было? – тихо спросила я.

– Я очухался, потому что на меня капало, – честно сказал Рыжий. – Это дождик зарядил, а я лицом кверху лежал… А ты на мне. Потом эти вот двое подбежали, увидели, что я зашевелился.

– Мы уж думали, после такого костерка и косточек не найдем, – поежился Клешнявый, – а вы оба-двое даже не опалились. Вот правду скажу: я огня-то меньше испугался, чем когда Рыжий взял да сел. Мы ж видели, что он… убили его, в общем…

– Ага, сел, башкой помотал и спрашивает, мол, а что происходит-то, хозяйка? Куда все подевались? – фыркнул Ян. – А госпожа без чувств, но видно, что дышит.

– Рыжий, это был такой же огонь, что ты в моем поместье развел? – спросила я.

– То, чем я Рикардо добивал, он самый, – серьезно ответил он и прижал меня к себе покрепче. – Это я умею. Знал, что выдохнусь мало не насмерть, потому как одно дело – старый дом со службами спалить и совсем другое – передавить силу такой твари. Но понадеялся, что не помру уж, а ты меня худо-бедно подлатаешь, ну, ты знаешь, как…

Я кивнула. Говорила же, не жаль мне поделиться силой королевской крови!

– А вот что потом случилось, не знаю, – добавил Рыжий. – Эти вот говорят, что ты облилась «негасимым огнем» и искру высекла. Правда, что ли?

Я снова кивнула.

– Не ожидал от тебя такой дурости, – тяжело вздохнул он.

– Понимал бы что… – прошептала я, чувствуя, что сейчас снова расплачусь. Что за наказание!

– Дурость эта тебе жизнь спасла… – проворчала Медда.

– Страх смотреть было, – с содроганием сказала Леата. – Огонь полыхает, а госпожа сидит как ни в чем не бывало, словно он ее и не жжет вовсе. Уж волосы занялись, а она даже не шелохнется…

– А потом вдруг сверкнуло что-то, я уж думал, молния, хотя какие грозы об эту пору? – подхватил Клешнявый. – Только это не молния была. Это… Огонь яркий, а в нем будто еще один загорелся, еще ярче, аж глазам больно сделалось. И пошел, пошел разгораться, и уже ничего видно не было, пропали вы оба.

– Да мы не особо и смотрели, – добавил Ян справедливости ради, – мы драпали со всех ног, потому как этот костер вширь пошел, хотя чему там гореть-то, на песке?

– Птицы в огне мелькали, – произнесла Медда. – Огромные птицы, никогда таких не видала. Вроде бы и похожи на ястреба госпожи, а вроде и нет…

– Немудрено, – выговорила вдруг старая Фиона. Она только теперь осмелилась подобраться поближе и осторожно гладила меня по колену, приговаривая что-то ласковое, как когда-то очень давно, когда я была совсем маленькой. – Не птицы это были.

– А что же?

– Сами подумайте… Господин-то не простых кровей, – кивнула она на Рыжего. – Я сразу увидала. Еще моя прабабка рассказывала, что бродили когда-то по земле такие вот… огнеглазые.

– Маррис тебя так же называл, – вспомнила я. – И дух леса что-то говорил о том, что ты сам полыхаешь…

– Говорил, – прогудело в кронах деревьев. – Уж мне-то видно! А старому сморчку тем более – в давние времена такие много его родни извели, потому как против настоящего огнеглазого даже фее не выстоять. Этот, правда, не чистокровный, ну да на это феино отродье его хватило!

– Рыжий, татуировка твоя… – сообразила я. – Ты сказал, это от того крылатого, верно? Лес, ты о них говоришь?

– Да как ни назови, крылатыми, огнеглазыми, суть одна, – отозвался лесной дух. – Пламя в них горит неугасимое.

– То-то ты всегда жаркий такой, – невольно улыбнулась я, не выпуская руки Рыжего.

– Ага, – ухмыльнулся он. – Есть такое дело. Но что случилось, я все равно не понимаю. Я же не тот крылатый, кое с чем управляться умею, а сути все равно не знаю. Парни говорят, я окочурился, да я и сам помню, что дырку во мне эта тварь знатную проделала… Ан поди ж ты!

– Рыжий… – шепнула я. – А может, в самом деле не врут сказки? Я же сказала… ну…

– Сказала, что любишь его? – проявила недюжинную остроту слуха Фиона. – Ох, госпожа, вот тебе и ответ! Ты сердце открыла, а королевская кровь да сила огнеглазого и мертвого подымут!..

– Любишь, значит? – непонятным тоном произнес Рыжий и вдруг ухмыльнулся. – Гляди.

Он высвободил руку из моих пальцев и закатал рукав. Я нахмурилась: прежде татуировка была у него только на плече, а теперь спускалась до самого запястья, и по нему вился сложный узор, замкнутый в сплошное кольцо.

– На свою руку посмотри, – сказал он.

Я перевела взгляд на свое запястье, на котором носила сплетенный Рыжим браслет, и поразилась: не было больше золотистого жгутика, а был рисунок, такой же точно, как у Рыжего, намертво впечатанный под кожу… И выше, до локтя, нет, до плеча (я оттянула ворот рубашки и посмотрела) шла тонкая узорная вязь, едва заметно мерцающая золотом.

– Окольцевала все-таки! – притворно вздохнул Рыжий, не выдержал, рассмеялся и взял меня за руку.

Этак не понять было даже, где заканчивается рисунок на моей коже и начинается на его, они сплетались воедино, как ни поверни руку. Чудно звучит, но так это и выглядело!

– Придется вводить моду на длинные рукава или бальные перчатки до плеч, – невольно улыбнулась я.

– Зачем еще? – удивилась Леата. – В Хэнаване, например, женщины дивные узоры на руках выводят, на ладонях даже. Выглядит как татуировка, только смыть можно. Кто побогаче, те особой краской с золотинкой, кто победнее – той самой травой, которой мы Рыжего выкрасить пытались. На каждый случай – на свадьбу, еще какой праздник – свой узор. Вот тебе и мода, госпожа!

– И правда что, – добавила Медда. – Чего такую красоту прятать?

– Прекрасно, – кивнула я, – значит, руки я стану показывать, как хэнаванская красавица, а лицо закрою, как шонгори.

– Зачем его закрывать? – негромко спросил Рыжий.

– Смеешься?

– Не думаю даже. Помнишь, ты сказала как-то, что нет зеркала честнее, чем чужие глаза? Ну так посмотри в мои.

И я посмотрела в темные, с огненными искрами в глубине глаза Рыжего, моего странного бродяги, моего спасителя, моего тавани…

Там отражалась не я. Вернее… такой я могла бы стать, если бы не случай на охоте. Я невольно провела рукой по щеке… и не почувствовала уродливого рубца, стянувшего половину лица, и улыбнуться я могла теперь не одним только краем рта…

– Как же так? – шепнула я.

– Огонь по нам прошелся, хозяйка, – улыбнулся в ответ Рыжий, извернулся и встал, заодно и меня подняв на ноги. – Всю дрянь выжег-испепелил. Знаешь, может, водятся где-то в чужедальних краях такие птицы: всю жизнь горят-светят, а как приходит их смертный час, так сжигают себя, а потом восстают из пепла живы-живехоньки.

– Похоже, – усмехнулась я.

– Но крылатые так не умеют, – добавил он, – а вот черноту из души выжечь способны. Видно, там, на берегу, огонь во мне еще не вовсе угас, а ты еще подбавила, да ту мою частицу, что от Огнегривого досталась, выпустила, он и постарался…

– Да какая разница! – взревел вдруг Арнольд так, что, казалось, даже сосны покачнулись. Гул по лесу пошел, это уж точно. – Я в город иду, там же ничего не знают! Как разбежались, так и сидят, поди, по домам… или на площади толпятся! Дозволь, госпожа, я объявлю: королева Жанна вернулась!

– Иди, – кивнула я. – Иди да смотри, не вздумай напиться, приду – проверю!

– Ни в жизнь больше, – помотал он кудлатой головой и с неожиданной прытью двинулся туда, где виднелись крыши предместий, крича во весь голос: – Эй, люди добрые, слушайте! Слушайте и не говорите, что не слышали!..