От этих слов, полных искреннего сочувствия и беспокойства о нем, сердце Мо Жаня наполнилось теплом. Он оторвал взгляд от простыни и, подняв мокрые и блестящие от слез глаза, не моргнув глазом, соврал:

— Ши Мэй, ты так заботишься обо мне, что у меня уже ничего не болит.

— Да, конечно, думаешь, я слепой? Как после такого может ничего не болеть? Ты ведь прекрасно знаешь темперамент нашего учителя. Неужели в будущем осмелишься совершить подобную глупость?

При тусклом свете свечи в направленном на него взгляде Ши Мэя он прочитал смесь беспомощности и тревоги за него. Для остро жаждущего любви сердца Мо Вэйюя эти ласковые глаза были подобны смывающим все печали теплым весенним водам.

Душа его вмиг воспарила от счастья, и он послушно ответил:

— Никогда больше. Обещаю.

— Когда это ты клялся, на самом деле собираясь сдержать слово? — пробормотал Ши Мэй, но все же наконец улыбнулся. — Пельмени остывают. Встать сможешь? Если нет, ложись на живот, а я покормлю тебя.

Мо Жань уже начал подниматься, но услышав это предложение, тут же рухнул обратно на постель.

Ши Мэй: — …

Неважно, в прошлой жизни или в этой, самым любимым блюдом Мо Жаня были пельмешки, приготовленные Ши Мэем. Их нежная, как крем, начинка была завернута в тонкое, как дым, тесто, и каждый идеально гладкий, пухлый, мягкий и ароматный пельмешек буквально таял во рту, оставляя после себя незабываемое послевкусие.

Отдельно стоит сказать о бульоне. Сваренный на медленном огне до молочно-белого цвета, посыпанный нарезанным тонкой соломкой светло-желтым яйцом и зеленым луком, сверху политый соусом из обжаренного в масле-чили толченого чеснока, попав в желудок, этот бульон, казалось, может согреть человека на всю жизнь.

Осторожно, ложка за ложкой, Ши Мэй кормил Мо Жаня, приговаривая:

— Сегодня без масла-чили. С твоими жуткими ранами лучше пока воздержаться от острого. Просто пей больше костного бульона.

Мо Жань смотрел на него и не мог наглядеться. Наконец он с улыбкой сказал:

— Острое или пресное, неважно. Что бы ты ни приготовил, все вкусно.

— Вот ведь льстец, — Ши Мэй с улыбкой выловил из супа яйцо-пашот, — держи награду. Всмятку, как ты любишь.

Мо Жань расхохотался. От смеха его волосы растрепались и одна из непослушных прядей на лбу встала торчком, напоминая полураспустившийся цветок:

— Ши Мэй.

— Что?

— Ничего, просто хотел позвать тебя по имени.

— …

Глупая прядка смешно качнулась туда-сюда:

— Ши Мэй.

— Опять решил просто позвать меня по имени? — на этот раз Ши Мэй не смог удержаться от смеха.

— Угу. Даже если просто называю тебя по имени, чувствую себя очень счастливым.

На мгновение Ши Мэй дар речи потерял, а затем нежно коснулся его лба и сказал:

— Дурачок[7.19], похоже, у тебя жар?

Фыркнув, Мо Жань громко рассмеялся, перекатился на бок и посмотрел на Ши Мэя сияющим взглядом, в котором сейчас загадочно мерцали все звезды небосклона.

— Как было бы замечательно, если бы я мог каждый день есть пельмешки, приготовленные Ши Мэем.

И эти слова не были ложью.

После смерти Ши Мэя Мо Жаню всегда очень хотелось снова ощутить вкус приготовленных им пельмешек в остром бульоне[7.20].

В то время их отношения с Чу Ваньнином еще не были окончательно разорваны, и, возможно, это было только из чувства вины, но когда Чу Ваньнин увидел Мо Жаня, стоявшего на коленях у гроба Ши Мэя, он тихо пошел на кухню, замесил тесто, тщательно измельчил начинку и слепил несколько аккуратных пельмешков. К сожалению, Мо Жань это увидел до того, как он закончил готовить. Только что потеряв любовь всей своей жизни, он не мог вынести такого издевательства. Поступок Чу Ваньнина тогда показался ему жестокой насмешкой над его чувствами, корявой подделкой, целью которой было уколоть его побольнее.

Ши Мэй умер. И ведь совершенно очевидно, что Чу Ваньнин мог его спасти, но отказался помочь. А теперь вместо Ши Мэя пытался сделать пельмешки и накормить ими Мо Жаня. Неужели он и правда думал, что это его порадует?

Мо Жань ворвался на кухню и опрокинул посуду так, что белоснежные пельмешки рассыпались по всему полу.

Повернувшись к Чу Ваньнину, он взревел как раненый зверь:

— Кем ты себя возомнил? С чего ты решил, что имеешь право пользоваться его вещами и готовить еду, которую готовил он? Ши Мэй умер! Теперь ты доволен?! Или для полного счастья тебе нужно всех своих учеников довести до смерти или свести с ума? Чу Ваньнин! В этом мире никто не сможет приготовить эти пельмени так, как готовил их он. Можешь сколько угодно пытаться быть похожим на него, но ты — не он!

Поэтому сейчас, поедая эту тарелку пельмешков, он был так взволнован и счастлив. Смакуя каждый кусочек, он улыбался, но глаза его стали влажными от стоящих в них слез. На его счастье, свет свечи был слишком тусклым и Ши Мэй не мог ясно видеть выражение его лица.

— Ши Мэй, — позвал Мо Жань.

— А?

— Спасибо тебе.

Ши Мэй на миг замер, а затем ласково улыбнулся

— Разве это не просто тарелка пельменей? К чему все эти церемонии. Если тебе понравилось, я просто буду готовить их почаще, и все.

Мо Жань хотел сказать, что благодарит его не только за эти пельмени.

«Я хочу сказать тебе спасибо за то, что, неважно, в прошлой жизни или в этой, только ты по-настоящему ценишь меня, не обращая внимания на мое происхождение и не задумываясь о том, какие грязные методы я использовал, чтобы выжить на улице первые четырнадцать лет моей жизни.

Также я хочу поблагодарить тебя за то, что если бы после перерождения я вдруг не вспомнил о тебе, то, скорее всего, не удержался бы и убил Жун Цзю. Если бы я совершил такую большую ошибку, то снова пошел бы старой кривой дорожкой.

К счастью, в этой жизни я переродился до того, как ты умер, и теперь должен хорошо позаботиться о тебе. Если с тобой что-то случится и этот хладнокровный демон Чу Ваньнин опять откажется тебе помочь, я обязательно спасу тебя».

Но разве он мог произнести вслух все эти слова?

В итоге, громко прихлебывая, Мо Жань выпил весь бульон, не оставив на дне даже кусочка зеленого лука. Показывая, что не отказался бы от добавки, он демонстративно облизал губы. От довольной улыбки ямочки на его щеках углубились, отчего он стал похож на хорошенького пушистого котенка.

— А можно завтра еще тарелочку?

Ши Мэй не знал, смеяться ему или плакать:

— Не хочешь попробовать чего-нибудь другого? Не надоело?

— Мне не надоест, даже если буду есть пельмешки каждый день. Скорее уж, боюсь, как бы я тебе не надоел.

Ши Мэй с улыбкой покачал головой:

— Не знаю, осталась ли мука. Если нет, боюсь, что завтра я не смогу приготовить для тебя пельмешки. Как насчет яиц в сиропе? Ты же их тоже любишь.

— Ладно-ладно. Что бы ты ни приготовил, все будет вкусно.

В сердце Мо Жаня цвела весна и пели иволги. Он был так счастлив, что от переполняющей его энергии хотелось со всей дури пару раз ударить по одеялу.

«Какой добрый и хороший человек Ши Мэй! Чу Ваньнин, и что с того, что ты отхлестал меня! Зато теперь я лежу на кровати и вон какой красавец окружает меня вниманием и заботой. Ох-хо-хо-ой!»

Стоило ему вспомнить об Учителе, и захлестнувшие его любовь и нежность тут же оказались безнадежно отравлены гневом.

В негодовании Мо Жань снова принялся расковыривать щель в каркасе кровати, мысленно ругаясь на чем свет стоит:

«С хуев ли ты Юйхэн Ночного Неба, Почтенный Бессмертный Бэйдоу? Ебал я тебя и мать твою! Все это чушь собачья! Что ж, Чу Ваньнин, в этой жизни мы с тобой поживем и увидим, кто кого!»

Автору есть что сказать:

Ши Мэй закатывает[7.21] пельмешки[7.22].